– Все-таки мне не удалось отвертеться от назначения, придется ехать в Польшу собкором. Так что собирайся.
На жену он не смотрел. Его лицо, выражавшее растерянность, боль и решимость, было обращено к репродукции картины Константина Маковского «Деревенская девушка». К его удивлению, бури не последовало. Лиля встала со своего места, подошла к мужу и поцеловала в чуть-чуть поредевшие на затылке волосы:
– Не волнуйся, за три дня соберусь. И я всегда хотела посмотреть Варшаву.
Она поняла, что муж прочитал книгу, но извиняться и вообще выяснять отношения не умела.
Лариса Гуляева купила не одну книгу, а сразу пять. В книжном магазине она не удержалась и, счастливо улыбаясь, сообщила продавцу:
– Вы знаете, эту книгу написал очень близкий мне человек. Это и для меня событие. Он такой талантливый, – продавец дежурно поднял брови, что-то вежливо сказал и принялся бечевкой перевязывать тяжелую стопку.
Потом, осторожно неся труд Вадима, она отправилась за шампанским и тортом. На все это Лариса потратила деньги, отложенные на колготки и туфли для дочери. Еле дотащив покупки домой, она сначала («А вдруг Вадим заедет?!») накрыла стол – белая парадная скатерть, в центре стопка книг, ведерко для шампанского, бокалы, торт. Тщательно накрасившись и причесавшись, Лариса уселась в кресло и открыла книгу.
Гунар Бем, сотрудник отдела информации, только что вернулся домой из командировки. Бросив на пол кофры с фотоаппаратурой, он плюхнулся в кресло – обратная дорога была тяжелая, ехали ночью, под дождем. «Так, в душ, потом прилягу на часок поспать, а потом – в редакцию. Сдам материал, узнаю последние новости». Гунар прикрыл глаза, и сон, не церемонясь, завладел им. Ему снилась редакционная летучка, на которой Георгий Николаевич в полной тишине зачем-то стучал карандашом по стеклянному графину. Пустой графин звенел особенно пронзительно-противно. «Господи, оглохнуть можно». Гунар открыл глаза и понял, что графин и ответственный секретарь – это сон, а оглушительно звонящий телефон – это реальность. Гунар нехотя поднялся из кресла и снял трубку:
– Привет, это Валдис из третьего отделения, у нас труп, скандальный! Самоубийство, отравление. Подъезжай, никому больше не звони. Адрес…
– Еду, спасибо, – Гунар записал все на листочке бумаги, накинул куртку, схватил кофр с фотоаппаратом и бросился из квартиры. Предутренний город еще светился неоновыми рекламами, но асфальт и булыжники мостовых из черных уже превратились в серые. Окна отражали посветлевшее небо, а гулкое эхо пустынных улочек заставляло умерить шаг. Припарковав машину на углу Янова двора, Гунар вошел в подъезд старого четырехэтажного дома. На лестничной площадке третьего этажа было всего две квартиры. У дверей одной стояла крупная женщина без возраста. Одной рукой она придерживала необъятный халат, другой утирала слезы и что-то бормотала, рядом с ней стояла фельдшер «Скорой помощи». Тут же что-то записывали в блокноты сотрудники милиции. Другая дверь была настежь раскрыта, и санитары готовились вынести носилки с маленькой фигурой под белой простынкой.
– Ага, это ты?! – Валдис выглянул из-за плеча одного из санитаров. – Давай фотографируй, а потом я тебе подробности сообщу.
Один из санитаров откинул простыню, и Гунар в самоубийце узнал сотрудницу их газеты Ларису Гуляеву.
Часть II
Когда на уроках истории класс начал проходить Первую мировую войну, Берта поняла, что ее жизнь, превратилась в настоящую пытку: надо же было немцам назвать пушку Большой Бертой.
Из Берточки-конверточки (кто это только придумал!) она молниеносно превратилась в Большую Берту. Класс ликовал – наконец-то эта долговязая воображала получила по заслугам. Прозвище было не в бровь, а в глаз!
К своему имени она относилась со стоическим спокойствием. Что делать, если в их большой семье была тетушка, известная общественная деятельница, писательница и ученый. Последнее обстоятельство, впрочем, не мешало ей верить в мистику, пророчества и утверждать, что женщинам их рода выпадает любовь исключительно роковая. И что поделаешь, если именем тетушки названа одна из центральных улиц одного небольшого города, научно-исследовательский институт и один немаловажный закон в такой сложной науке, как физиология. Что делать, если бабушка, слово которой в этой семье было законом, провозглашала:
– Это самый знаменитый член нашей семьи. Это первый представитель интеллигенции в нашей семье. Светлая голова и редкой душевности человек.
Родственники поджимали губы, поскольку, с одной стороны, мемориальную доску с решительным профилем тети Берты они, конечно, видели, а с другой стороны, они знали историю ее трех замужеств. Так, свою дочку тетя Берта оставила на попечении второго мужа, когда уходила к третьему. Легенды о ее романах были столь же известны, как и выведенный ею закон физиологии. В альбоме, сохранившемся от тети Берты, можно было найти исключительно мужские фотокарточки. Мужчины все как один были усаты и щеголеваты.
Маленькая тезка тети Берты считала, что имя это неблагозвучно и подходит, скорее, какой-нибудь старой высохшей тетке, а не изящной белокурой девочке. При этом она не обращала внимания на клички, прозвища и ухмылки. Только один раз, в пятом классе, когда она случайно познакомилась с симпатичным мальчиком по имени Андрей, неожиданно для себя соврала:
– Меня зовут, – тут Берта запнулась, а потом уверенно продолжила: – Марина.
И все же на всю свою жизнь она осталась Бертой.
В школе к ней относились по-разному. Ситуация осложнялась тем, что по семейным обстоятельствам она пропустила полтора года учебы и в классе была самой старшей. Девочки в свою компанию ее не принимали, потому что не любили. И было за что – ноги длинные, носик идеальный, коса толстая. К тому же всезнайка – Берта училась почти на «отлично». Мальчики сначала не обращали внимания, потом, с наступлением пубертатного периода от них не стало житья – только самый ленивый ее не дразнил, не дергал за косу, не подставлял подножку и не ржал, когда вслух произносили ее имя. Берта научилась быть терпеливой. В десятом классе эти же мальчики объяснялись ей в любви, пытались проводить до дома, звонили и дышали в трубку. От ее взгляда из-под челки сердца поумневших школьных шалопаев замирали – глаза изумрудного цвета были такими красивыми. Двадцать пятого мая, когда в школе звучал «последний звонок», девочки их класса в белых фартуках и с бантами-капустой на головах суетились, организовывая по случаю окончания занятий вечеринку, в школу вошел молодой человек характерного облика. Он был по-спортивному крепок, плечи обтягивала дорогая черная кожаная куртка, а его широкая шея, украшенная золотой цепью, была втиснута в узкий ворот темной рубашки. Молодой человек поигрывал ключами от машины, на брелке можно было разглядеть логотип культового автомобильного бренда.
– А как мне найти Берту? – молодой человек обратился к пробегающей мимо десятикласснице.
– Какую Берту? – удивилась та.
– А что, в вашей школе много девушек с таким именем? – в свою очередь удивился молодой человек.
– Ах, эту… – десятиклассница внимательно посмотрела на него. – Наверно, в библиотеке зубрит.
Через пять минут из школы выходила Берта под руку с молодым красавцем.
– Куда поедем, в ресторан к Гиви перекусить или сразу в клуб?
– Давай пообедаем, а потом я домой – заниматься надо, – Берта отлично видела, что за ними наблюдает не одна пара глаз. Она вытянулась на носочках и поцеловала молодого человека в щеку:
– Хорошо, что ты догадался меня отсюда вытащить – здесь такая тоска с этими детскими мероприятиями, – добавила, чтобы все слышали.
Выпускные экзамены Берта сдавала уже с ореолом «подружки бандита» Сани. Ей было на это абсолютно наплевать. Она считала дни, когда уедет учиться, а там у нее будет совсем другая жизнь, и ни одноклассники, ни друг Саня, полубандит в кожаной куртке, ни домашние уже не смогут помешать ей сделать то, что она давно планировала.
Сколько себя Берта помнила, ее всегда окружали тайны. И шла ли речь о семейном альбоме с фотографиями, о старых письмах в вечно закрытом на ключ ящике письменного стола или папке со старыми газетными вырезками – Берта понимала, что допытываться и приставать с вопросами к родным, которые прерывали разговоры при ее появлении, бесполезно. На все она получала многозначительное молчание или ответ: «Это совершенно тебя не касается». Именно из этого ответа Берта сделала вывод, что тайны и загадки касаются именно ее. А еще мамы, которая «ушла». Берта очень хотела узнать, почему они всей семьей переехали в этот маленький морской город, почему дедушки и бабушки, жившие раньше, как они рассказывали, в разных концах страны, вдруг приняли решение поселиться здесь? Почему отец упрямо отказывается перейти на работу в одно солидное учреждение большим начальником, ведь для этого всего-навсего надо вернуться в Ригу, в которой они жили с мамой. «Ты характером в маму пошла, она такая же была несговорчивая и такая же упрямая и дотошная. А еще у тебя такой же взгляд…» – Обычно отец не договаривал. А Берта потом подходила к зеркалу и рассматривала себя. В зеркале отражались глаза, смотревшие из-под густой волнистой челки. Став постарше, Берта уже не донимала вопросами родных. «Ничего, вырасту и обязательно все узнаю. Но только тогда, когда эта правда уже никому не принесет огорчения». Так Берта росла, терпеливо ожидая свободы взрослого возраста. Пока же она спорила с отцом о своем будущем:
– Я не хочу быть врачом. У меня нет призвания к этой профессии. Как нет призвания к педагогике, строительному или швейному делу. – Заметив, что отец огорчался, она добавляла: – Пап, подожди, я еще немного подумаю, может, что-то такое и выберу.
Но это она говорила, чтобы не беспокоить отца, который в последние годы сильно болел. «Сердце. А что вы хотите?! При таких нагрузках, при такой ответственности?» – вопрошал громким шепотом знакомый кардиолог Петров, который по-дружески обследовал отца каждые полгода.
На свой выпускной вечер Берта не пошла. Ей было некогда – она собирала чемодан. Правда, вместо столичного университета она летела в далекий и туманный Лондон. Отец, наблюдавший за сборами, грустно молчал.
– Пап! – не выдержала Берта его осуждающего молчания. – Что ты меня казнишь, мы же с тобой вдвоем выбирали этот колледж, мы же с тобой вдвоем решили, что, уж если предоставляется такая возможность поучить язык и литературу в Англии, почему от этого надо отказываться? И сочинение экзаменационное я писала с твоей помощью, а твой приятель его прямо в Лондон и отвез. Зачем мы все это делали?
– Да, конечно, – соглашался отец, но Берту это согласие не обманывало. Она понимала, что, расставаясь с ней, отец обрекает себя на одиночество. В последние годы их связывали не только отцовская и дочерняя любовь, но и крепкие дружеские отношения.
– Ну, хочешь, не поеду?! Плюну и не поеду?! Пропадут билеты – только и всего. А колледж сэкономит на моей стипендии.
Отец рассмеялся – его дочь была на удивление практичной.
– Так, ты давай глупости не говори, собирайся, а на меня внимания не обращай. Я это так для вида, чтобы ты не очень хвост там распушила.
– Ага, только ты не усердствуй больше в своем осуждении, – Берта бросила на диван платье, – представляешь, пап, я закончу колледж, получу диплом и устроюсь там, в Лондоне, на работу?! Я тогда сразу вас всех туда перевезу, будете со мной жить в Англии.
– Нет, дорогая. Нам и здесь хорошо. А что касается тебя, то помни, что старая Европа с ее старыми, отмытыми до блеска деньгами, с ее традициями представляет собой образец предрешенности. Чудеса там случаются, но редко. Там, как и везде, есть свой социальный лифт, но он такой тихоходный, такой тесный и такой неповоротливый, что подняться в нем на верхние этажи чужаку очень проблематично. Так что, дорогая, ты можешь сделать попытку проехаться на этом лифте, но мой тебе совет – возвращайся домой, здесь будущего гораздо больше.
Берта слушала отца – она в душе была с ним согласна. Она не хотела оставаться на чужбине, а эта ее поездка была не более чем эксперимент.
Напоследок, перед самым отъездом отец с Бертой пошли погулять. Город, в котором они жили, округлыми улицами спускался к морю. Но когда казалось, что вот-вот выйдешь на берег и увидишь воду, перед тобой вдруг вырастали махины судов, которые, как правило, толпились у причалов самого большого западного порта. Берта не любила ходить в этот шумный, наполненный железным лязгом, угол города. «Это какое-то гулливерское место!» – говорила она отцу и тащила его в другую сторону, туда, где город заканчивался небольшими деревянными строениями, где начинали встречаться вычурные «ганзейские» дачки, построенные в начале двадцатого века, туда, где под ногами шуршал белый песок. Море здесь, проявляя снисходительность, подходило прямо к ногам и притворялось послушным. Берта с отцом обычно садились на толстую упавшую сосну, доставали бутерброды – колбаска на черном хлебе и сыр – на белом, неторопливо жевали и молча смотрели на море. В этот раз они не нарушили традицию – съели бутерброды, хотя голодны не были. Им казалось важным в эту прощальную прогулку сделать все как обычно. Помолчав, отец неожиданно сказал:
– Знаешь, никаких особых тайн нет. Просто еще очень тяжело говорить о некоторых вещах. Давай договоримся, что ты приедешь и мы подробно обо всем поговорим, ладно?
Берта вдруг почувствовала, что, если она сейчас будет настаивать, отец все расскажет. Ей показалось, что он даже ждет ее вопросов, что он хочет поговорить о том, что случилось много лет назад, и не знает, как начать разговор. Но она промолчала. Она побоялась, что воспоминания принесут отцу боль, она уедет и будет некому отвлечь его от этого непрошеного прошлого.
– Пап, я приеду, и мы с тобой обязательно обо всем поговорим. А пока расскажи мне, что в первую очередь надо посмотреть в Лондоне. Я ведь буду там всего ничего, пока документы оформлю. А потом придется ехать в Бат. Ведь сам колледж находится именно там.
Отец вдруг оживился и стал вспоминать свою давнюю командировку в Англию:
– Ты, главное, попробуй их десерт – «трайфл» называется. Это бисквит, залитый заварным кремом. Подается с клубникой.
Берта облегченно вздохнула – все хорошо, ее папа обожал поесть и поговорить о кулинарии…
Берта стала в очередь к паспортному контролю. Ступив на английскую землю, Берта искала Англию.
Но большие интернациональные пространства современных аэропортов сводят на нет все национальные особенности. Прямо перед ней в очереди буйствовали американские школьники. Все как один в нелепых, приспущенных на бедрах штанах и в огромных, словно снятых с мужской баскетбольной команды, футболках. Дородная тетка, видимо из сопровождающих, даже не пыталась с ними справиться. Только когда чей-то рык перекрывал гомон огромного Хитроу, она отвлекалась от своей маленькой книжки и делала замечание. Берту, уставшую за долгий перелет, раздражало все – и школьники, и медлительность персонала, и духота. Она вдруг вспомнила маленький, чистенький аэропорт, из которого вылетала ровно три часа назад. Вся процедура прощания с родной стороной заняла от силы полчаса. И это вместе со сдачей багажа. Правда, в этом месте ее ждала неприятность – половину книг пришлось оставить. Хорошо, что отец не уехал, а ждал, пока Берта закончит все формальности. Сейчас, когда она стояла в этой громкой очереди, ей вдруг стало жалко отца. Берте показалось, ему было страшно и грустно расставаться с ней, но виду он не подавал. Отец вообще не любил много разговаривать, даже во время их прогулок вдвоем он предпочитал молчать. Правда, Берта неудобства от этого не испытывала, ей было с ним хорошо. А что касается неразговорчивости, то, повзрослев, она вдруг поняла, что отец и по характеру замкнут, а семейные дела усугубили эту его особенность.
Наконец американские школьники вывалились на улицу. Берта получила из рук английского пограничника свой паспорт.
– Wellcome! We are glad to see you! – произнес он, улыбаясь и пытаясь еще раз прочесть ее имя.
Берта улыбнулась и вежливо ответила на отличном английском. Она любила учить языки и к концу школы хорошо разговаривала на английском, читала на немецком и приступила было к французскому. Но неожиданная идея поучиться в Англии планы немного изменила. Французский Берта отложила на потом, а сама с удвоенной энергией взялась за английский. Сейчас в незнакомой стране она не испытывала дискомфорта. Берта вышла в большие стеклянные двери, поставила на землю свою сумку и стала искать листочек с адресом отеля. В Лондоне она должна была отметиться в канцелярии учебного заведения, в которое ее приняли. «Я все сделаю и поеду в Бат. Но целые сутки Лондон в моем распоряжении!» Сердце екнуло от восторга, что она такая умная и независимая.
Канцелярия Международной юношеской литературной школы располагалась в доме, как две капли воды похожем на дом из рассказа Конан Дойля «Медные буки» – большой квадратный белый дом со следами дождей на фасаде. Очутившись у свежевыкрашенной темно-зеленой двери, Берта покрутила головой в поисках дверной ручки. Вот высокие ступеньки из красного кирпича, с проросшими зелеными травинками, вот ограда из колючих кустов боярышника, вот низкие окна и смешной почтовый ящик… Не было только дверной ручки, за которую полагалось ухватиться. Берта в замешательстве остановилась. «Интересно как у них все! В дом не попасть. Чудеса! Это даже не правостороннее движение!» – она уже собралась уйти, как тут вдруг заметила рядом с дверью маленькую кнопку и микрофон за изящной витой решеточкой. Берта позвонила.
Послышался характерный шум, затем глухой женский голос поинтересовался, кто она и зачем пожаловала, потом раздался щелчок, и дверь открылась. «Как предусмотрительно – открыть можно либо изнутри, либо при помощи пульта, который, понятно, есть не у всех». Берта попала в темный холл с дубовыми панелями, а навстречу ей вышла приятная молодая женщина.
Все формальности заняли полчаса. Берту зарегистрировали, выдали студенческую карточку, сообщили все необходимые координаты в городе Бате и поинтересовались, где бы она предпочла жить – в студенческом общежитии или в семье.
– Вы можете подумать, по приезде в Бат посмотрите, как выглядит общежитие, сможете ознакомиться с предложениями семей – там даже есть фотографии. Занятия начинаются через неделю, но вы должны быть на месте не позднее послезавтра – до начала лекций произойдет распределение по специальностям и группам. Кстати, вы уже знаете, где остановитесь в Лондоне?