– О чем?
– Соседка слышала о каком-то прорыве в науке. Точно сказать может только Николаева.
– Не говорит! – пожаловался полковник. – Психиатр считает, что у нее глубокая депрессия. Требует госпитализации.
– Ух ты! А он не считает, что глубокая депрессия – это следствие потрясения от предъявляемого ей обвинения в убийстве? Или наоборот? Убийство явилось следствием депрессии?
– Умный, да? – передразнил его полковник. – Если бы наши психиатры могли так точно распознавать, то нам с тобой не хрена было бы делать, умник!
– Так точно, – вздохнул Макаров. – Но в том, что из комнаты профессора что-то пропало, сомнений нет. Может, он сам отдал при жизни. Может, это пропало в момент его смерти…
– У подозреваемой ничего такого не было найдено, – проворчал Семен Константинович. – Ничего, кроме окровавленного спортивного костюма. Нет, книги какие-то у нее были, но, думаю, они никакого отношения к библиотеке Агапова не имеют.
– Семен Константинович, а кому вообще пришла в голову мысль заселить это убогое строение? Там даже горячей воды нет! Пол под ногами стонет!
– Умник, – кашлянул полковник. – Когда выбор стоит оставить людей под открытым небом или заселить без горячей воды, как думаешь, куда стрелка весов склоняется? Ладно… Я тебе на электронку сбросил адрес одного товарища Агапова. Навести между делом. Ну, а про то, кому пришла в голову идея поселить людей в этом месте, попытаюсь разузнать. Пришлю сообщение.
– А что там с прошлым этой Николаевой? Запрос послали? Она ведь не местная?
– С чего ты взял?
– Была бы местная, кто-нибудь из родственников непременно ее приютил бы после пожара в общежитии, – резонно рассудил Макаров. – А она здесь. И с убитой собакой не все понятно.
– Что ты хочешь сказать?
– Как-то заморочено. Убили собаку в доме, получается. А потом зачем-то перетащили к парадному крыльцу. Зачем?
– Кто их, хулиганов, поймет? Идиоты! – фыркнул полковник и, простившись, пообещал не затягивать с сообщением.
«Нет, – думал Макаров, медленно обходя старый дом по периметру. – Убийство собаки – не хулиганская выходка. Это акт устрашения! Кого-то хотели напугать. Скорее всего, Николаеву, – она едва в обморок не грохнулась, увидев бедное животное. И наутро, ребята говорят, едва на ногах устояла, когда из подъезда вышла на улицу.
Что-то кроется за всем этим. Что-то нехорошее. Какой-то гадкий намек…»
Глава 8
Геннадий Иванович маялся желудочными коликами. Этот мерзкий недуг сразил его с вечера, не давал покоя всю ночь и к утру измучил все внутренности острой режущей болью. Он катался по широченной кровати, стонал, без конца принимал пилюли, но все было без толку.
Это у него от нервов, решил он, забываясь тревожной дремотой под утро, когда боль немного отпустила. Он слишком много значения придает этой истории со старым домом. Слишком много! Да, он надеялся, что подтвердятся исторические справки. И в глубокой нише, заваленной камнями, одного из подвальных помещений он найдет то, что хотел найти. Да, он долго готовился. И у него на руках даже было разрешение на исследовательские работы. Фиктивное, правда, но было же! Оставалась пара дней до того дня, когда его парни должны были начать ворошить старые развалины. Ворошить прошлое, как любил он пафосно заявлять. И тут неожиданный пожар. И людей селят туда, куда не должны были селить. И он даже не мог никуда сунуться, негодуя и возмущаясь, потому что его бумага была полной фикцией. Хотя и скрепленной настоящей печатью.
Ах, как много времени было упущено! Как долго он бездействовал! Дом-то простоял несколько лет пустым и никому не нужным. Там даже бомжи не селились из суеверных соображений. И он сам ни разу в его сторону головы не повернул, проезжая мимо.
А потом у него на руках оказалась эта самая историческая справка. И он обомлел и решил во что бы то ни стало докопаться до истины и до того, что хранили старые камни глубоко под землей. Заручился поддержкой городских властей, пусть и фиктивно. Собрал команду для работы. И…
И тут неожиданное препятствие!
Геннадий Иванович неудобно повернулся, острая боль прострелила бок, он охнул и открыл глаза. Спасительная дремота отступила. Ему снова стало больно и обидно.
Он вот страдает, а все ради чего?! Ради того, чтобы его мечту кто-то растоптал, кто-то уничтожил. Это и не совсем мечта была, конечно. Цель скорее. А когда он ставил перед собой цель, то сворачивать было не в его принципах.
И еще одно его тревожило. Он хоть старался и не думать об этом, и всячески гнал этот панический страх от себя, но время от времени вздрагивал от мысли, что его недруг его опередил, обо всем узнал и как-то так сумел все устроить, что Геннадий Иванович теперь страдает от бездействия, а он творит что хочет.
– Нет! – воскликнул он, резко откинул одеяло и, морщась от боли, встал с кровати. – Этому не бывать!
Недруг и не недругом был ему вовсе, а скорее конкурентом. Алчным, гадким, постоянно стремившимся опередить его. С виду нормальный вполне человек, с репутацией знатока старины и коллекционера, а на самом деле кровожадный, беспощадный убийца.
Вспомнив, что сам не далее как несколько недель назад давал Павлу указание избавиться от жильцов дома любыми способами, Геннадий Иванович скорбно захныкал.
Конечно, он не имел в виду ничего такого! И когда он приказал Паше убить детей, это, конечно же, не было правдой, это было гневным перебором! Он вообще никого убивать не собирался. Даже бедное животное.
«Но кто-то же это животное убил. Кто?! И зачем?! Чтобы напугать рыжую девку? Снова – зачем?!
Эх, Паша, Паша, что же ты так долго копаешься? Почему до сих пор нет никаких новостей? Ведь велел узнать про эту рыжую все, все, все. И на остальных жильцов тоже нарыть, что возможно. А он только мычит да лобастой головой мотает.
Может, уволить его?»
Геннадий Иванович поморщился. «Нельзя Пашу увольнять. Паша единственный верный ему человек. – А верность он ценил. – Тугодум, конечно, но верный».
Кое-как приняв душ, Геннадий Иванович запахнулся в синий шелковый халат, обулся в мохнатые домашние тапки и пошел в столовую.
Было время завтрака. Оно было для его персонала святым, не дай бог, кто нарушит распорядок.
Готовилась легкая диетическая еда. На край стола ложилась свежая пресса в строгом порядке: сначала важные экономические вестники, потом политика и внизу немного желтой прессы. До половины окна поднимались римские шторы. Приглушались все лишние звуки. Исчезали все лишние люди. За завтраком имел право присутствовать лишь Паша. И то стоя возле дверей, как верный страж.
Хозяин этот порядок завел и не собирался ему изменять, пока жив. Персонал подчинялся. Кого раздирало поржать в это время, даже за дверью, увольняли немедленно.
Он вошел в столовую, громадную, как спортивный зал его начальной школы. Внимательно осмотрел все от двери. Шторы до половины подняты. Пресса на углу стола. Стол накрыт к завтраку. В фарфоровой кастрюльке – овсяная кашка на воде. В графине – кисель. Какие-то йогурты, он сегодня их не станет кушать. Овощной сок ядовитого оранжевого цвета в высоком стакане.
Все как всегда, за исключением того, что у дверей не маячила громоздкая фигура его телохранителя.
– Паша! – тонким фальцетом позвал Геннадий Иванович. – Паша, где ты?!
Он подошел к окну и выглянул. Во дворе дома Паши тоже не было видно, хотя машина стояла. Машина, забрызганная свежей грязью. Стало быть, Паша недавно откуда-то вернулся и не успел переодеться к завтраку. И сейчас лихорадочно цепляет на себя галстук, пытается застегнуть верхнюю пуговицу сорочки на бычьей шее и придумывает удобоваримое вранье для хозяина. Хотя вряд ли Паша осмелится. Скорее, подбирает слова, способные деликатно передать мерзкие новости и не нанести урона и без того подорванному здоровью Геннадия Ивановича.
Что-то стряслось, раз Паши нет у дверей столовой. Сто процентов что-то стряслось.
Геннадий Иванович сел за стол, отложил экономический вестник. Политические новости его сегодня тоже не интересовали. Он впился взглядом в поганую газетенку, которую давно следовало бы прикрыть за ее беспардонное вмешательство в дела мирных граждан.
И нашел!
Газетенка гласила, что Проклятый дом, не так давно заселенный несчастными погорельцами, продолжает оправдывать репутацию проклятого места. Там снова произошло зловещее убийство! Так и написано было: «снова», хотя Геннадий Иванович не помнил, чтобы там кого-то убивали последние лет десять-пятнадцать.
– Паша! – завизжал он так, что уши заложило даже ему.
Дверь столовой распахнулась, и охранник с потной мордой перешагнул порог. Как и предполагалось, он переодевался. В лихорадочной спешке он застегнул белоснежную сорочку не на те пуговицы, и на груди теперь зияла брешь, обнажающая кусок его мощной грудной клетки.
Геннадий Иванович опустил взгляд в вырез своего шелкового халата. Бледная дряблая плоть со странно разлившимся подкожным жиром. Кусками! Жир облепил его невысокую фигуру кусками, не желая рассредоточиться по телу равномерно. Это делало его особенно непривлекательным.
Геннадий Иванович опустил взгляд в вырез своего шелкового халата. Бледная дряблая плоть со странно разлившимся подкожным жиром. Кусками! Жир облепил его невысокую фигуру кусками, не желая рассредоточиться по телу равномерно. Это делало его особенно непривлекательным.
– Где ты был, Паша? – гневно раздувая ноздри, спросил Геннадий Иванович, удерживая указательный палец на статье про Проклятый дом.
– Там, Геннадий Иванович, – кивнул Паша на палец хозяина. – Там жесть вообще!
– Как узнал? Из газет?
Он решил, что орать и бесноваться не стоит. Паша поступил правильно, отправившись на место преступления. К тому же после стакана вязкого киселя желудочная боль начала отступать, не стоило ее снова тревожить нервозностью.
– Нет. Наш человек сообщил. – Паша глубоко вдохнул. Глянул на хозяина виновато: – Это не мы! Сто процентов, Геннадий Иванович.
– Не вы – что? – Он усилил нажим пальца на статью. – Тут не сообщается, кто жертва. Просто говорится о зловещем убийстве. Кого мочканули, Павлик?
– Профессора. – Пашин кадык судорожно дернулся.
Он так спешил успеть к завтраку хозяина, что едва не сбил мамашу с ребенком на пешеходной «зебре». Опомнился, вдарил по тормозам и минуты три приходил в себя. И потом всю дорогу маячили перед глазами две испуганные физиономии: мамаши и малыша. И тошно было, если честно.
– Профессора, ага… – Геннадий Иванович задумчиво уставился на охранника. – Мусора уже там?
– Полно! Профессор знаменитый.
– А чего же он тогда такой знаменитый в таком хлеву поселился? – прищурился он, и ноздри его снова гневно затрепетали. – Уж не из какого-то ли особого интереса, Паша? Я же просил узнать!
Его толстый кулачок ударил по столу. Получилось не очень убедительно. Пришлось запулить в Пашу стопкой газет. Но и они не долетели. Дыхание участилось, боль снова начала корябать стенки желудка.
– Узнали, Геннадий Иванович. – Паша, опустившись на корточки, принялся подбирать разлетевшиеся газеты. – Он сам попросился жильцом в этот дом, когда затеял капитальный ремонт в своей квартире. Только…
– Что только? – Он поморщился, хватаясь обеими руками за желудок.
– Только мы узнали также, что нет и не было в его квартире никакого капитального ремонта. Там его домработница сейчас живет, за квартирой присматривает. Когда спросили, чего хозяин съехал, она сказала, что он немного того, чокнутый. Вбил себе в голову, что в доме этом клад зарыт, и решил там пожить, когда народ туда заселяли. Он, говорит, вообще на кладах повернут был. Где только не искал за свою жизнь. И в Америке, и в Азии.
– Находил?! – Лицо Геннадия Ивановича багровело.
– Говорит, находил. Мол, хоть и чокнутый, а в расчетах редко ошибался. И с этим домом, говорит, давно носился. То есть с идеей клад там найти. Какие-то чертежи все с собой таскал, книги старинные. Будто подтверждение.
– Чего это она так про своего хозяина разболталась? Платил мало?
– Не знаю, Геннадий Иванович, сколько он ей платил, но она просто любит выпить лишнего. А когда выпьет, то любит поговорить. Вот наш человек и…
– Понял я! Значит… значит, профессор не погорелец? – Он сполз со стула и начал медленно обходить столовую.
– Нет.
– И поселился там вполне целенаправленно?
– Верно.
– И кто-то его мочканул. И что-то подсказывает мне, что чертежи, с которыми носился чокнутый профессор, и книги его старинные исчезли?
– Про книги не могу сказать. – Паша выпрямился, почесал макушку, глянул виновато. – Там книгами у него вся стена забита. А вот чертежей никаких нет.
– Их украли! За ними и шли! Понятно…
Геннадий Иванович остановился у наполовину занавешенного окна, едва доставая макушкой до края римской шторы. Поморщился осеннему ненастью, превратившему день в сумерки. Потом резко обернулся на Пашу:
– Кого-то взяли мусора?
– Да.
– Погоди, дай угадаю. – По его лицу пробежала гримаса боли и ненависти. – Рыжую девку?
– Да…
Паша выкатил глаза на хозяина. Он, конечно, знал, что тот умен и прозорлив чрезвычайно, но не настолько же! Демон просто какой-то! Может, потому и дом этот с мистическим прошлым так его манит, а? Может, существует между этим жутким местом и его хозяином какая-то тайная связь? А все россказни про странное первенство с конкурентом не более чем россказни?
– А как вы узнали, Геннадий Иванович? – не выдержал, спросил Паша.
– Я не узнал, Паша. Я догадался. Профессора убили понятно за что. Девку удалили как сильное звено. Эта глупая история с собакой тому подтверждение, – бормотал вполголоса Геннадий Иванович. – Не удивлюсь, если следом убьют кого-то еще, Паша. Кто-то планомерно зачищает территорию, Паша. Кто-то определенно наступает нам на пятки. Как думаешь, кто?..
Глава 9
Небольшая комната, стилизованная под капитанскую каюту, освещалась лишь одной лампочкой под потолком, упакованной дизайнером в несколько слоев рисовой бумаги. У круглого окна стоял старинный сундук, рядом – древний стол, отреставрированный недавно за бешеные деньги. Но оно того стоило. Стол этот, по утверждениям, был конфискован с пиратского судна несколько веков назад. Подле него – старинное деревянное кресло. На стенах, обшитых черным деревом, крепились самые настоящие факелы в средневековых подставках.
Комната была мрачной и на первый, и на второй взгляд. Но ему тут нравилось. Она ему соответствовала.
Он смотрел в круглое окно, выходившее на аккуратно выстриженный газон, зеленый даже теперь – глубокой осенью, на ровные ряды живой изгороди, красивой формы клумбы с пожухлыми цветами и находил все это пошлым. Ему не было места в том – красивом, ухоженном – мире. Он был ему чужд сочностью красок, правильностью форм, стремлением к совершенству бытия. Сам он любил нечто иное, мрачное, зловещее, зачастую сея вокруг себя хаос и разрушение. Это ему тоже нравилось.
– В душе ты убийца! – выпалила когда-то давным-давно его старая бабка, наказывая за очередную мерзкую подростковую выходку. – Если ты не изменишься, ты вырастешь страшным человеком, Георг!
Вообще-то его звали Георгием, Жоркой попросту. Но бабке, корчившей из себя аристократку, нравилось называть его Георгом. Причем всякий раз называла Георгом четвертым и ссылалась на генеалогическое древо, о которой он ничего не знал и знать не желал до определенного времени. Копаться в родословной ему было неинтересно.
Она вообще-то была с причудами, и основную массу мерзостей в его неокрепшую детскую душу заложила именно она. Когда занялась его воспитанием после того, как он осиротел. Но кто в этом признается!
Георгий вырос, как и ожидалось, закоренелым мерзавцем. Подлым, безжалостным, лживым, кровожадным. Вокруг него постоянно крутились сомнительные личности, от которых он, поиспользовав, умело избавлялся. О нем ходили всякие зловещие слухи, но никто ничего не знал наверняка. Никто! Даже его семья!
Да, он, конечно же, обзавелся семьей, когда пришло время. Жена и дочь не добавили ему веса в обществе. Он и без того его имел. Но заставили смотреть на него как на обычного вполне человека. Хотя обычным он не был никогда. Он был ужасным мерзавцем и очень ценил в себе это. И ему ни разу не пришла в голову мысль стать чуть чище, чуть милосерднее, чуть терпимее. Ему нравилось быть мерзким. И нравилось слыть таковым в определенных кругах.
– Странно, что ты до сих пор не сел, – проскрипела два года назад старая бабка, издыхая в доме для престарелых. – Твое место на нарах, Георг. И ты знаешь об этом лучше меня…
Георгий не мог с ней поспорить. За те преступления, которые он совершал чужими руками, его давно уже должны были отправить на виселицу, или четвертовать, или колесовать. В общем, жить бы ему не дали. Но это тогда, давно, в эпоху средневековой жестокости. Сейчас все было по-другому. Сейчас законодательство стало лояльным к людям, умело обходящим закон. Или просто у них, у законодателей, кишка была тонка поймать его за руку.
Георгий глянул на груду чертежей, которым был завален старый пиратский стол в его тайном кабинете. Он ни черта в них не понял! Ни черта! Либо покойный профессор блефовал, и в этом доме не было никакого клада, либо как-то зашифровал свои каракули. И каракули эти смогли бы прочесть только люди, близкие к профессорским научным изысканиям. Таких немного, но они были.
А как к ним сунешься?! Сразу станет ясно, кто стоит за убийством старого маразматика.
Нет, нельзя. Помочь могла только рыжая девка. Но с легкой руки его помощника, чью помощь Георгий был вынужден теперь принимать, девка сидит в полицейском участке. И вытащить ее оттуда могло только чудо.
– Зачем ты это сделал, урод? – прошипел, узнав, Георгий и несколько раз ударил пьяного идиота, празднующего победу, по лицу. – Зачем?
– Она должна была получить по заслугам, – скалился тот окровавленными зубами в демонической улыбке. Боли это чудовище, кажется, не чувствовало вообще. – Я так долго этого ждал… Долгие годы… Она должна была понять…