Из ее речи с легким провинциальным произношением все время не исчезала льстивая, ластящаяся интонация, похожая на отчаянную мольбу. Наверное, так она говорила с мужчинами, которые… А потом появился Сэнди, и, конечно, она не подошла ему и даже не надеялась, что он женится на ней…
— Мисс Уайтхаус, мне нужно идти, я чувствую себя здесь незваным гостем.
— Пожалуйста, не уходите!
Ее пальцы нервно метались у груди, пытаясь застегнуть расстегнувшуюся пуговичку.
— Нет-нет, это ваша квартира, ваша собственность. И надеюсь, вы позволите оказать вам какую-то финансовую помощь. В конце концов…
— Пожалуйста, не уходите! Я рада, что вы появились. Мне было так тревожно, я думала, что, возможно, получу письмо от адвоката. Убрала все свои вещи на случай, если кто придет. Я чувствовала, что мне не следует здесь находиться, но мне некуда было идти. У нас не было друзей, понимаете? О случившемся узнала из газет, и поговорить было не с кем. Я жила здесь, как в тюрьме, правда, Сэнди не любил… Он был такой ревнивый, постоянно звонил, чтобы проверить, дома ли я…
Сэнди ревновал. И несомненно, мучился сознанием вины. В глубине души Генри было жаль их обоих.
— Не беспокойтесь, мисс Уайтхаус, не беспокойтесь ни о чем, я не хочу, чтобы вас что-то тревожило…
— Но вы придете еще? Скажите: что мне делать?..
Большие покрасневшие темно-синие глаза несмело взглянули на него, покорно, тихий льстивый голос умолял. С этой женщиной, подумал Генри, Сэнди казался себе раджой.
— Ну разумеется, приду.
— Я так его любила!
— Пожалуйста, не надо снова плакать…
— Я не буду вам обузой, найду работу, не такую, конечно…
— Да, не такую. А что… что еще вы умеете?
— Вообще говоря, ничего, но…
— Не беспокойтесь… и, мисс Уайтхаус, не сбегайте, хорошо?.. Я не шутил, когда говорил, что позабочусь о вас. Я хочу, чтобы вы оставались здесь.
— Спасибо, большое спасибо…
— А теперь я должен идти.
— Вы сказали… мне неловко напоминать… но я сижу без гроша…
— Ах да, конечно, извините… Слушайте, я выпишу чек. Вот, возьмите, этого будет достаточно?
— Даже чересчур! Я имела в виду только…
— Чепуха, держите. Я… я позвоню вам. Сейчас запишу номер. Значит, вы никуда не уходите отсюда, обещаете?
— Обещаю, да! Я так благодарна вам, вы внушили мне новую надежду! Придете еще, пожалуйста?
— Приду… очень скоро… предварительно позвоню… Я помогу вам всем, чем могу… даю слово… Я так рад, что встретил вас… то есть…
Генри рванулся к двери, мисс Уайтхаус заторопилась за ним. В маленькой прихожей они на секунду остановились. Генри было протянул, прощаясь, руку, потом порывисто и неуклюже взял ее руку, наклонился, словно собираясь поцеловать, но не поцеловал. Головой он задел тугую грудь блузки, волосами зацепился за пуговичку. Мельком заметил ногги, розовый лак на которых потрескался и отслаивался. Ее рука была маленькой, пухлой и пахла косметикой.
Он выскочил из квартиры и, не задерживаясь возле лифта, проворно сбежал по лестнице. Он бежал всю дорогу до «Хэрродза», там взлетел по ступенькам в отдел мужской одежды. Пружинисто зашагал по толстому ковру, косясь на себя в зеркалах. Чувства распирали его: острая жалость, желание, торжество, бешеная радость. Королевское самодовольство. Немного успокоясь, он купил себе четыре очень дорогие рубашки.
Люций собирал чемодан и думал: они все молодые, их беспокоит их молодое будущее. Один он стар, и у него стариковское будущее с болезнями, болями, отчуждением и смертью. Даже Герда не жалуется на здоровье, полна энергии, планов и решимости их осуществить. И вот, как раз когда он было подумал, что, вероятно, она нуждается в нем, она отсылает его прочь, и Генри может не позволить ему вернуться. Вставная челюсть мучила. Болела грудь. Слезы навернулись ему на глаза, и он промокнул их волосатой тыльной стороной ладони.
Одри неохотно согласилась с его предполагаемым приездом. Рекс, муж Одри, считал Люция занудливым старикашкой и так и будет к нему относиться. Тимми и Робби были дома, а потому придется терпеть их несмолкаемый гам. Люций не умел обращаться с детьми. Работать ему не удастся, так что нет смысла брать с собой рукопись. К тому же можно потерять ее. Его спальня будет без обогрева, и он вынужден будет сидеть со всем семейством и смотреть по телевизору то, что они выберут. Пойти погулять — некуда. Остается уходить в публичную библиотеку и писать там хайку. По крайней мере, единственное утешение в старости — искусство — всегда при нем. Он продолжал экспериментировать с рифмой.
Герда, посмотрев с террасы, нет ли Генри в саду, неожиданно увидела, как зеленый «дженсен» Сэнди выехал из гаража и умчался. Несколько минут спустя лендровер вывез на буксире подпрыгивающую «эру» и медленно потащил куда-то. Герда узнала лендровер, принадлежавший автомеханику и продавцу машин из Лэкслиндена. Генри явно решил продать машины Сэнди. Ей он ничего об этом не сказал. Не посоветовался и относительно того, как поступить с бумагами Сэнди. Герда видела, как Рода, поджав губы, носила коробки с бумагами в костер.
Генри стал чуть общительней, чуть менее мрачным. Отвезя Колетту домой вечером того дня, когда они барахтались в озере, он живо описал сцену в лодке, отчаянный заплыв Колетты и собственное негероическое поведение. Все смеялись. С момента возвращения Генри не был так весел и так по-человечески добродушен, и в сердце Герды зашевелилась робкая надежда. А после недавней поездки в Лондон он, казалось, еще больше повеселел. Однако все еще оставался скрытным и отчужденным. Дважды встречался с Меррименом для долгого разговора, и оба раза адвокат ушел, не повидавшись с Гердой. А еще повторно съездил в Диммерстоун, чтобы, как он сказал, взглянуть на состояние домов. (Маршалсоны владели Диммерстоуном.) Герде было интересно, заходил ли он на церковное кладбище.
На почте в Лэкслиндене Генри, зашедший купить марки для очень важных писем, обернулся и увидел позади себя Колетту Форбс.
— Привет, русалка!
— Привет, герой!
— Как пережила купание в озере?
— А что мне сделается!
— Купить тебе марку?
— Какая щедрость. Уже купила.
— Могу я проводить тебя?
— А как насчет того, чтобы отвезти на желтом «вольво»?
— Откуда ты знаешь о желтом «вольво»?
— Ты отвозил меня на нем прошлой ночью.
— Ах да, совсем забыл.
— Неважно, ты все равно знаменитость в здешних местах. Все только и говорят о тебе и твоих делах. Ты не знал?
— О таких вещах лучше не знать. Собственно говоря, день был такой замечательный, что я бы прогулялся, как голубь.
— Какой еще голубь?
— Да любой.
— А тебе известно, что ты говоришь с американским акцентом?
— Известно. Кто тот молодой человек, мимо которого мы прошли?
— Джайлс Гослинг, архитектор. Он делает…
— Что он делает?
— Извини. Папа говорил, что он делает надгробный памятник Сэнди. В свободное время он резчик по камню.
— Как твой папа?
— Злится.
— На тебя?
— Да. Считает, что я недостаточно ценю освобождение женщин.
— Женщины еще не свободны, слава богу!
— Он считает, мне нужно найти себе занятие.
— Оно у тебя уже есть. Быть женщиной.
— А быть мужчиной — это занятие?
— Нет.
— Думаю, я устроюсь на работу.
— И что ты умеешь?
— Ничего.
— Великолепно!
— Ты сам-то чем собираешься заняться?
— Что ты имеешь в виду?
— Если быть мужчиной не занятие, тогда чем ты собираешься заняться?
— Живописью.
— Правда? Как замечательно! Не знала, что ты…
— Нет, не умею. Я занимаюсь ею по доверенности. Пишу книгу о художнике. Ты о нем не слыхала. Макс Бекман. Ему нравились богини и проститутки. Школьницы — нет.
— Я не школьница!
— Тогда почему заплетаешь косичку? Ты похожа на десятилетнюю.
— А ты на столетнего. У тебя седые волосы.
— Нет у меня седых волос!
— Один, по крайней мере, вижу.
— Значит, я не лучше Люция Лэма.
— Мне нравится Люций Лэм.
— Почему ты такая агрессивная?
— А ты почему? Вот и поворот на Пеннвуд. Зайдешь, повидаешься с папой?
— Нет. Он презирает меня.
— Не выдумывай.
— Презирает. До свидания!
— Почему ты идешь этой дорогой? Ворота ведь на замке.
— Знаю, глупышка. Я перелезу.
— Тогда пойду с тобой, полюбуюсь, как ты будешь перелезать.
— Кто живет в тех перестроенных домиках возле паба?
— Джайлс.
— Джайлс?
— Да, архитектор.
— Слыхал, твой отец купил «Луговой дуб».
— Купил. Надеюсь, ты не против?
— С какой, к черту, стати я был бы против?
— Купил. Надеюсь, ты не против?
— С какой, к черту, стати я был бы против?
— Он не собирается ничего строить.
— Жаль. Я считаю, все должны строить что нужно.
— Вот и твои ворота.
Генри, не торопясь и стараясь не зацепиться брюками, взобрался на ворота, спустился на другой стороне и стоял, держась за прутья и глядя сквозь них на Колетту. Между полосами облаков на бледно-голубом небе светило солнце. Черные и певчие дрозды давали концерт. На Колетте было легкое платьице в оборку в зеленый и синий цветочек. Она перекинула косу на грудь и теребила ее кончик.
— Пока, птица водоплавающая!
— Пока, помещик!
Генри медленно зашагал между елями, слушая пение птиц, упиваясь влажным теплом весеннего солнца и думая о Стефани Уайтхаус.
Люций, пыхтя, спустился с чемоданом по лестнице, поставил его на пол в прихожей и бросил на него пальто. Подумал: не взять ли собой соломенную шляпу? Может наступить жара, а у него ужасно начинает болеть голова, если не затенить глаза. Но если возьмет ее, придется в ней и ехать всю дорогу. Соломенную шляпу в чемодан не уберешь, как кепи. Или Рекс одолжит ему свою? Хотя у Рекса голова явно меньше, к тому же Рекс лыс. Он был в полном отчаянии от мысли о неприятном путешествии и о том, что придется покинуть привычный мир. От спуска с чемоданом по лестнице кружилась голова. Он чувствовал себя совершенно больным, хотелось лечь и лежать. Он достал из шкафа для одежды кепи и соломенную шляпу. Шляпу надел на голову, а кепи сунул в чемодан. Поднял телефонную трубку, чтобы вызвать такси из деревни до ближайшей станции. После полудня автобус не ходил.
Из гостиной появилась Герда.
— Что это ты делаешь? И зачем надел соломенную шляпу?
— Я звоню вызвать такси, — ответил Люций звенящим голосом.
— Зачем? Почему ты не отдыхаешь, как обычно?
— ПОТОМУ ЧТО Я ЕДУ К ОДРИ!
— Не кричи, — сказала Герда, — Забыла, что ты уезжаешь сегодня.
— Ах, забыла! Велела мне убираться, чем доставила огромное неудобство мне и моей сестре, и даже не удосужилась запомнить, когда я уезжаю!
— Ты пьян?
Проворный Генри тенью прошел между ними с улицы и, перепрыгивая через две ступеньки, взлетел наверх. Его быстрые шаги затихли в направлении старого крыла.
— Иди-ка сюда, — сказала Герда, — Хочу поговорить с тобой.
— Я могу опоздать на чертов поезд.
— Заходи.
Люций сорвал с головы шляпу, швырнул ее на пол и наподдал ногой. Потом последовал за Гердой в гостиную и со стуком закрыл за собой дверь.
— Как ты смеешь так говорить со мной в присутствии сына!
Герда придвинулась в нему, едва не отдавив ему ноги. Темные волосы строго зачесаны назад и забраны под большую черепаховую заколку, глаза сверкают, бледное широкое лицо выставлено вперед, крупный нос сморщен в ярости.
Люций бочком отступил в сторону.
— Прости, дорогая, прости…
— Я не позволю кричать на себя в моем собственном доме!
— Прости, но я подумал, что ты могла хотя бы запомнить…
— Почему я должна была помнить?
— Я напомнил тебе за завтраком…
— Ну, я не прислушивалась. Мне хватает своих забот, чтобы еще думать, когда и куда ты собираешься.
— Знаю, это касается только меня, все мои проблемы касаются только меня.
— Не хнычь.
— Если я не позвоню, то пропущу поезд.
— Слушай, я передумала. Не хочу, чтобы ты уезжал.
— Что?
— Хорошо, что я перехватила тебя, не то бы ты исчез.
— Могла бы сказать прежде, чем я собрал вещи, я чувствую себя так…
— Слушай, присядь, нет, сперва подбрось дров в камин, будь добр.
— Ты хочешь, чтобы я не уезжал сегодня или вообще никогда? Для меня было бы большим облегчением…
— Ох, да хватит приставать с глупыми вопросами. Садись.
— Мне надо позвонить Одри.
— Люций, прекрати же суетиться и болтать. Теперь слушай…
— Почему ты не хочешь, чтобы я уехал сейчас?
— Я хочу, чтобы ты пошел к Джону Форбсу.
— Что-о?
— Ведь вы встречались время от времени, не так ли? Я имею в виду, что вы ведь ладите?
— Ну да, — ответил Люций. Они сидели вдвоем у камина, — Мы иногда встречаемся в деревне. Дома у него я уже сто лет не был.
Герда, сама же подстрекавшая его перестать водить дружбу с Форбсами, теперь, похоже, винила его в этом.
Неслышно вошла птичье головая Рода с подносом, на котором было все для чая, и проворными руками в перчатках составила чайник, чашки и прочее на маленький плетеный чайный столик возле кресла Герды.
Когда она ушла, Герда сказала:
— Я хочу, чтобы ты зашел к нему.
— Вот так взял и зашел? Не будет ли это выглядеть странным?
— Можешь найти повод, какой угодно, отнеси ему книгу или еще что.
— Книгу?
— Что ты постоянно переспрашиваешь? Пей чай.
— Я так рад, Герда, что не уезжаю. Извини, что только что был груб с тобой…
— Завтра же и сходи.
— Но зачем… зачем тебе вдруг понадобилось, чтобы я пошел к Джону Форбсу?
— Да вот решила снова подружиться с ними. Ходить в гости друг к другу.
— Не понимаю… — пробормотал Люций, — А-а, господи, уж не задумала ли ты поженить Генри и Колетту?
— Да, задумала, — ответила Герда, — Конечно, может ничего не выйти, но идея отнюдь не безумная, а даже вполне. Хочу, чтобы Генри остался здесь, не хочу, чтобы он возвращался в Америку, не хочу, чтобы он женился там. Колетта молода, глупа, и не совсем такую невестку я бы выбрала, но она девушка порядочная, из достаточно хорошей семьи, способная на верность, еще наберется ума-разума и к тому же привыкла к деревенской жизни. Я немного поговорила с ней вчера вечером, и она произвела на меня очень хорошее впечатление. Во всяком случае, я хотела бы почаще видеть ее. И Генри она, похоже, нравится, больше того, она — первое, что ему понравилось после возвращения в Англию. Ведь ты помнишь, как весел он был в тот вечер, когда привел ее сюда. И в обшем, стал с тех пор куда оживленней и разговорчивей. Даже если у них дальше не сложится, ему будет веселей в компании молодой девушки и легче прижиться здесь. Я хочу, чтобы он почувствовал, что живет здесь, а не просто в гостях. По всему по этому ты и должен пойти к Джону Форбсу.
— А предположим, Джон Форбс не пожелает дружить с нами?
— Пожелает. Он наверняка уже подумал о том же. И, уверена, девица ухватилась за такую возможность.
— Я вот думаю: а если у нее уже есть парень?
— Сомневаюсь. Во всяком случае, ты должен это выяснить.
— Так-так, — проговорит Люций и добавил: — Конечно, если Генри женится на Колетте, мы вернем себе «Луговой дуб», и Джону принадлежит вся земля по другую сторону до самой реки.
Герда ничего не сказала, но слегка нахмурилась. Она думала о том, что в известном смысле не жаждет, чтобы Генри женился, но поскольку наследника иметь необходимо, он безусловно может найти себе кого-нибудь куда хуже, чем эта девушка, на которую будет легко влиять и держать в ежовых рукавицах. А еще ее волновало, не стал ли Генри в Америке гомосексуалистом.
Люций же, которого в тот вечер приключения на озере тронула юная красота Колетты, думал, как это грустно быть старым и больше не строить захватывающих планов, и горько завидовал Генри, которому ничего не стоило взлетать по лестнице, как птица, и успешно волочиться за хорошенькими девушками. Какой же предлог придумать? Но какое облегчение, что не надо уезжать к Одри. Он тайком взял второй кусок кекса.
Тем временем наверху клоун Генри крутился перед зеркалом. На голове у него был серый цилиндр, его собственный старый, который он нашел на дне гардероба. Он поправил цилиндр, на миллиметр сдвинул назад, выпучил глаза, убрал темные волнистые волосы, чтобы не выбивались, и взглянул на себя глазами, в которых отражался свет лампы. Хотя еще был день, он включил свет. В желтом свете лампы вид у него был изможденный, но благородный, аристократический. Он снял цилиндр и напялил черный берет, тоже реликт. Прищурился и цинично скривил губы. Невротический, опасный, louche[33]. Снял берет, водрузил на голову котелок и таинственно, властно, иронично улыбнулся своему отражению.
Отложив головные уборы, он бросился на кровать, поднял колени и сцепил руки под головой. Взгляд его был устремлен вдаль. Пухлая Калипсо в синем ожерелье припала к нему и ласкала его тело, склоняя над ним милое светлое лицо. Но размечтавшийся Генри не обращал на нее внимания. Хмурый его взгляд выдавал тяжелые раздумья: об ужасных планах, крушении и бегстве.
Сейчас Генри видел перед собой полные губы, влажные от красной липкой помады и слез. Блестящие розовые ногти с потрескавшимся и шелушащимся лаком. Робкие, умоляющие круглые темно-синие глаза, нежные глаза. Он по-хамски вел себя с той женщиной. И все же, думая о брате, неожиданно открывшемся с новой стороны, он ближе, чем по приезде, подошел к чувству сострадания, к чему-то, что способно заставить мужчину заплакать. Сэнди умер. Стефани Уайтхаус осталась. Он не мог позволить ей уйти и исчезнуть, он должен проследить и позаботиться, в elan[34] смешанного чувства уважения и мстительности, чтобы эта тайна не открылась и прошлое Сэнди осталось незапятнанным. Стефани Уайтхаус была его пленницей, законным трофеем, доставшимся в вылазке на территорию брата. Деньги сделали ее узницей Сэнди, они же сделают, если он пожелает, его узницей. Он напряженно вгляделся в будущее, чтобы увидеть там ее.