Загонщик подошел ко мне и встал рядом.
— Ты сам понимаешь, что ты сделал? Точнее, чего ты не сделал?
— Да, конечно.
— Ты погубил мир. Ты погубил Старших. И ты потерял свою женщину… Она там, с ним, на века.
Я посмотрел на Загонщика и улыбнулся.
— Вот понимаешь, меня всегда удивляло, почему считают, что если ты живешь тысячелетия, а любимые тобой люди, всего десятки лет, то, со временем, ты начинаешь бояться боли, которую тебе приносит их смерть. И ты, мол, будешь отказываться любить. Чтобы этой боли избежать.
Бред это все. Или говорят так те, кто не любил никогда в жизни. Если любишь, то сделаешь все, чтобы любимый человек жил счастливо до конца дней своих. Понимаешь ты, счастливо! И потом, в конце, проводишь его.
А что я мог дать Крис? Закрой я ворота, каким стало бы ее будущее?
— А мир? Весь остальной мир? Ты подумал, что будет с ним?
— Пойми, Загонщик, слишком долго мы не давали шанса тем, кто ждал Безымянного. Слишком велика была для них плата за серое спокойствие остального мира. Пусть теперь живут они. Они, и Крис…
Мы стояли с Загонщиком у окна и смотрели, как ширится, растет круг льдистого голубого света и ликующе проносятся над ним изящные облака-драконы.
Драйв
Он любил Ее. Не правда ли, более пошлое и избитое начало для истории сложно придумать?
Тем не менее, это было именно так, Он любил Ее… Любила ли Его Она? Сложно сказать…
Какое-то время казалось, что да. Прогулки под луной, поцелуи, милые глупые подарки по поводу и без повода — все это было. Гуляли они вдоль скоростного шоссе. Точнее, когда-то оно было скоростным, а потом дорога ушла в сторону и осталась асфальтовая стрела, летящая через лес, в котором терялся их маленький городок из четырех улиц и одной поляны, которую гордо называли площадью.
Была ли она прекрасна? Неважно… Он даже не думал об этом. Она просто была в его жизни и представить, что может быть иначе, Он не мог. Он не мог представить себе что-то другое, кроме прогулки по серебристому от лунного света полотну шоссе, теплой ладошки в своей руке, мягкого вкуса губ, долгого расставания возле крыльца Ее дома…
Так должно было быть всегда.
Днем он развозил грузы на маленьком потрепанном грузовике, от одной лавочки, которая была всегда, до другой. Иногда выбирался в соседний городок, если его просили привезти товар, и сразу спешил обратно. Пожалуй, дорога была единственной его страстью, кроме Любимой. Он сливался с ней, расстилался и тек по ней, чувствуя каждую выбоину и каждый поворот трассы. Но всегда Он спешил обратно, останавливаясь только для того, чтобы купить какой-нибудь пустячок в подарок для Нее.
Однажды вечером Она не поцеловала его на прощание. Он удивился, но не обратил особого внимания. Ведь Она сказала, что плохо себя чувствует, а значит, это была правда. Потом их прогулки стали все короче. Она перестала дарить ему подарки. Он не понимал, заглядывал ей в глаза. Он не спрашивал Ее ни о чем, поскольку просто не мог представить, о чем спрашивать. А однажды она не открыла ему дверь. Он долго стоял возле закрытой двери, держа в руке шелковый шарфик, настолько глупой расцветки, что она была наивно-милой. Осень тихо обрывала желтую листву, засыпая ими городок. Тяжело вздохнув, Он обвязал шарфик вокруг перил крыльца и ушел. Сев в свой грузовичок, он поехал через весь городок и только на самой его окраине остановился и оглянулся. Ее дом был еще виден. Он шепнул: «Я не понимаю. Я хочу чтобы ты ответила, когда я вернусь. Почему? Скажи мне только, почему?»
И уехал.
Одно шоссе перетекало в другое. Он возил на своем маленьком грузовике все, что только могло уместиться в кузове. На обочине какого-то шоссе он услышал, что где-то идет война и поехал в ту сторону. Он завербовался в армию и возил сначала оружие, потом раненых, потом убитых. Он бросал свой грузовичок между разрывов, уворачивался от штурмовиков и бомбардировщиков и всегда привозил груз вовремя. Выходил из грузовика, ел то, что ему давали, молча откидывал борт и отходил в сторону.
Однажды на лесной дороге ему навстречу вылетел вражеский мотоцикл с коляской. Офицер, сидевший рядом с ним, успел только вытащить пистолет. Потом его голова разлетелась, и он неловко откинулся назад. Тогда Он взял пистолет, неторопливо открыл дверь кабины и застрелил сначала водителя мотоцикла, а потом того солдата, который сидел в коляске. Оттащив мотоцикл на обочину, он поехал дальше.
Одна война сменялась другой. Водитель маленького грузовичка и его машина стали легендой. Их боялись. Водитель стал седым как лунь, а от грузовика явственно шел запах мертвечины. Люди боялись смотреть ему в лицо потому, что выражение лица никогда не менялось. Шептались о том, что грузовик ездить уже не может, ведь прямо поперек капота шли пробоины от крупнокалиберных пуль. Много лет уже никто не видел, как Водитель ел. Никто не видел, как он заправляет свой грузовик. Многие говорили, что маршруты, которыми Он ездит, проходят не по обычным земным шоссе. Однако когда нужно было перевезти наиболее ценный груз или проехать туда, куда проехать невозможно, звали именно Его. Он молча выслушивал, неизменно отказывался от карты и уезжал.
Как-то Он привез оружие, боеприпасы, еду и медикаменты отряду, попавшему в окружение. Никто так и не понял, откуда появился грузовичок. Шел холодный осенний дождь, ничего не было видно на расстоянии двух метров, и из этой завесы вырулил грузовик. Капли дождя шипели, попадая на раскаленный докрасна металл. Водитель молча вылез и взялся за задвижку кузова. Снова раздалось шипение и потянуло сгоревшим мясом. Выражение Его лица не изменилось — Он откинул борт и отошел в сторону. Груза оказалось столько, что его пришлось бы доставлять целым автопоездом. Когда дверь кабины немного остыла, один из солдат попытался открыть ее. Водитель выстрелил ему в затылок, сел в машину и уехал в дождь. Останавливать его никто не решился.
В очередной раз перевозя оружие, Он оказался на пустынном шоссе, которое как стрела летело через лес. Миновав крутой поворот, Он увидел древние развалины маленького городка. Лишь один дом выглядел целым, на перилах ветер трепал выцветшую тряпку. Он притормозил около дома. Рассохшаяся дверь открылась, и на крыльцо вышла Она. На ней было тоже самое платье, что и в тот день, когда Он уехал. Только выцветшее и расползающееся от старости. Но сама она нисколько не изменилась, хотя давным-давно должна была умереть. Ее губы дрогнули, и Она собралась что-то сказать.
Водитель молча пожал плечами, захлопнул дверь кабины и уехал.
Мои корабли
Я ложусь на траву, в тени посадочной опоры старого грузового «Норда», срываю тонкий стебелек, прикусываю зубами. Я люблю вытянуться, сложить руки за головой, и смотреть, бездумно и спокойно смотреть в это вечно голубое небо. Здесь почти всегда солнечно. И очень редко бывают облака. Такая вот причуда местного климата.
Первые годы после прибытия я с самого утра надевал на голову тонкий ободок плеера и постоянно слушал нео-рок, психолаунж, джаз-нуово, только чтобы не оставаться один на один с тишиной степи. И с угрюмым, как мне тогда казалось, молчанием списанных кораблей. Одни добирались сюда своим ходом, перегоночные экипажи торопливо передавали документы забирали акт передачи с моей подписью, и я подбрасывал их до городка Гудстар, который расположился в сорока километрах к югу от моих владений. Да, моих. Ведь я был единственным человеком, отвечающим за все эти транспортники, десантные барки, штурмовые драккары Службы изучения Внеземелья, поисковые «иглы», прогулочные яхты, спасательные модули и прочие творения рук человеческих, которые встали здесь на свою последнюю стоянку.
Многие корабли уже не могли самостоятельно пройти по своему последнему маршруту. Их доставляли гигантские лихтеры. Я получал сигнал о прибытии, приводил в рабочее положение установку антиграв-луча, и аккуратно сажал, как правило, искореженный, корабль. После чего проводил все положенные процедуры консервации.
Работы было немного и с ней легко справлялся даже одноногий инвалид. То есть я.
В моем шкафу висит форма космодесантника. Спасательное подразделение «Плот» Службы изучения Внеземелья. Красивая форма. Жемчужно-серое сукно, серебристый аксельбант. Нашивки специалиста второго класса. И всего три рейда. Во время третьего второму звену пришлось вынимать из скорлупы джамп-модуля не только потерпевших, но и нас самих. Удар вулканической бомбы впечатал нас в раскаленную, огненно-красную грязь Тхукана.
Очнулся я только в госпитале. О периоде реабилитации вспоминать не люблю и сейчас. Вышел, опираясь на тонкую трость, с почти незаметной хромотой и металлопластовой ногой. Служба изучения предложила два варианта — почетная пенсия, неплохая компенсация за потерянную в ходе спасательной операции конечность или все тоже самое, плюс должность ответственного за объект СТБ-7 на окраинной планете Джерси-14. Иначе говоря — сторожем на свалке космических кораблей.
Очнулся я только в госпитале. О периоде реабилитации вспоминать не люблю и сейчас. Вышел, опираясь на тонкую трость, с почти незаметной хромотой и металлопластовой ногой. Служба изучения предложила два варианта — почетная пенсия, неплохая компенсация за потерянную в ходе спасательной операции конечность или все тоже самое, плюс должность ответственного за объект СТБ-7 на окраинной планете Джерси-14. Иначе говоря — сторожем на свалке космических кораблей.
Я поселился в маленьком аккуратном доме на окраине тогда еще пустого поля и стал налаживать оборудование пункта приема. Только это, наверное, и спасло меня от запоя. Нужно было собрать команду роботов, настроить канал антиграв-луча, объехать всю территорию и вкопать стержни энергоограды. Да еще и не забыть выставить минимум напряжения — мне совершенно не хотелось, чтобы какой-нибудь малолетний шалопай оказался парализованным.
Через месяц начали прибывать корабли, искореженные, почерневшие, с вывороченными листами брони. Сначала они угрюмо молчали. По ночам я не мог заснуть. Подходил к окну, тихонько отодвигал занавеску и робко всматривался в мрачные темные силуэты. Мне казалось, что они потихоньку сдвигаются вокруг моего маленького белого дома. Они злы. Кораблям кажется, что их предали.
Днем затыкал уши плеером — не мог вынести давящей тишины. Но так я не мог слышать, что творится вокруг, и лихорадочно сдергивал ободок наушников каждые пять минут.
А потом, в один из монотонно солнечных дней я заснул в тени опоры старого транспортника. Накануне я вымотался, посадка искалеченного танкера, попавшего в переделку где-то около Бетельгейзе шла тяжело, луч был нестабилен, и дело затянулось до глубокой ночи.
Я привалился к опоре и незаметно задремал. Проснулся в холодном поту, резко сел. И мне показалось, что корабли вокруг тихо улыбаются, не понимая, отчего так испуган маленький бестолковый человечек. Они тихо перешептывались между собой. Такие же инвалиды, как и я. Им хотелось поделиться своими тайнами, выболтать секреты, которые они узнавали во время рейсов. Надо было только слушать.
Я потратил большую часть денег, оставшихся от компенсационной выплаты на установку системы доступа в глобальную информ-сеть. Мой почтовый ящик стал заполняться сообщениями. Я старался узнать как можно больше о каждом корабле, который попадал ко мне.
В грузовом отсеке спасателя «Вирджиния» я нашел следы. Отпечатки ботинок тяжелого десантного костюма на оплавившемся покрытии отсека. Глубокие борозды между двумя цепочками следов. Это спасатели Витторио и Сапрунов затаскивали тяжело раненого инженера с исследовательской станции, оказавшейся в зоне внезапной тектонической активности. Они едва дотянули до корабля-матки.
Исследовательская «игла» «Стардаст». Мертвый, насквозь промерзший корабль нашли вращающимся вокруг безымянной планеты в системе двойной звезды на окраине Млечного пути. Двое суток я выискивал в глобальной сети все материалы по этому короблю и его последнему рейсу. Это был обычный картографический рейд. Как он оказался в совершенно другом районе, никто не понял. Черные ящики тоже не помогли… Но иногда мне кажется, что «Стардаст» просто пока боится разговаривать со мной. Но я не тороплю ее, ведь бедняге пришлось столько выдержать.
А вот торговцу «Вилариус» просто стыдно. Его капитан струсил. Он отказался подходить к потерпевшей крушение яхте. Боялся, что двигатель яхты может взорваться. Экипаж яхты погиб. Но не от взрыва. Отказала система подачи воздуха. А «Виллариус» пять лет спустя был разбит шальным метеоритом.
Я больше не чувствую себя несчастным. Ведь я хранитель тайн. Секретов. Собиратель загадочных историй. Я должен собрать все, что можно о моих кораблях. Я их единственный друг и последняя надежда на то, что когда-нибудь люди вспомнят и захотят узнать обо всем, что было, в то время, когда Человечество рванулось в космос. Сейчас нам не до того. С детской жадностью, с нетерпением, свойственном юности, люди стараются побывать везде, узнать все. Они оставляют в тылу массу вопросов и загадок. Им обязательно надо узнать, что же там, за поворотом?
Так было всегда. И так всегда будет.
Медицинский блок все чаще начинает озадаченно мигать, когда я ложусь в бокс для очередного обследования. Многие из тех, с кем я переписывался, узнавая судьбу моих кораблей, перестали отвечать. Их дети вежливо сообщают, что их отец или дед умер. Я не скорблю об ушедших. Они прожили долгие интересные жизни. Но мне еще рано уходить. Ведь кто-то должен слушать истории кораблей. Каждое утро я встаю и объезжаю территорию. Тихонько разгорается небо, нежный голубой цвет сменяется яркой синевой. Встает солнце и его лучи падают на искореженные, но все равно прекрасные стальные тела. Они ждут меня.
Крепость
Эта крепость запирала перевал. Спуститься в долину можно было только войдя в ее огромные ворота, пройдя по площади, под пристальным взглядом узких бойниц и выйдя через другие ворота, за которыми продолжалась дорога, уходящая вниз, в долину, к зеленым деревьям, деревням с аккуратными белеными домиками, к обычной человеческой жизни.
А здесь, наверху, господствовали ветер и солнце. Летом солнце накаливало камни, зимой — слепило, отражаясь от снега. Правда, я этого не видел. Я выхожу во двор своей крепости только ночью. Иду через площадь, поднимаюсь на стену, обхожу крепость как часовой, по кругу. Останавливаюсь там, откуда видна долина, смотрю на деревни, считаю огоньки в домах. Дышу ночным горным воздухом. Дышу одиночеством.
Я вошел в крепость сто сорок лет назад. Мне пришлось бежать из родных мест. Хотя…..
Они уже не были мне родными. Были просто привычными, густонаселенными и удобными для охоты. Приходилось был охотником, охотником поневоле, ибо устремляться в ночь, идти по следу, настигать и впиваться в горло добыче заставляла меня неуемная, холодная и неутолимая жажда крови. Я старался сохранять хотя бы остатки того, кем я был, когда был человеком. Не пил кровь женщин и детей, давал шанс своей добыче — предлагал поединок на мечах. Однако это было не более чем лукавство — поскольку меня почти невозможно одолеть один на один, да и нельзя убить сталью. Я — вампир.
Но охота в этих местах не могла продолжаться вечно. Я прорубился сквозь толпу крестьян, орудуя двумя мечами и, оскалив клыки, шипя в перекошенные от животного ужаса лица, уворачиваясь от деревянных кольев, нырнул в лес и растворился во тьме.
Долгие ночи шел я, не разбирая дороги, подкрепляясь кровью лисиц, зайцев и прочей лесной живности, пока не забрался в горы. Здесь, в свете луны, грозная и одинокая предстала передо мной крепость. Стены тяжело нависали над перевалом, ворота были крепко заперты, свет виднелся только в караульном помещении, рядом с небольшой дверцей, слева от ворот, да на стене горели редкие факелы. Я подошел к воротам и три раза постучал в них кулаком, закованным в тяжелую стальную перчатку. Спустя некоторое время раздался звук шагов, хриплый голос произнес: «Кто?»
Усмехнувшись, я дал ответ: «Передай командиру, прибыл барон Дарк».
По другую сторону ворот воцарилась тишина, затем послышались торопливые удаляющиеся шаги. Ночь была в самом разгаре, я с наслаждением вдыхал свежий воздух, напоенный запахом горных трав и молодой свежей крови, бегущей по венам крепких, раздобревших от мирной жизни солдат. И вот, калитка скрипнула и отворилась. «Входите, господин барон. Командир ждет вас. Я провожу…» — договорить солдат не успел, так как я был очень голоден. В мгновение ока выпустив клыки, я разорвал ему горло. Должно быть, я урчал, захлебываясь густой, безумно вкусной кровью. Затем я отбросил тело, выхватил меч и вошел в крепость.
До сих пор с удовольствием вспоминаю эту ночную схватку, неровный свет факелов, испуганные лица солдат, свист клинков и крики боли. Надо отдать должное их командиру. Он не стал разбираться кто перед ним, не впал в панику, а попытался организовать солдат и задавить меня количеством. Однако ему это не удалось, и весь гарнизон пал. В знак своего почтения к мужеству этого человека, я даровал ему смерть от меча, а не от моих клыков.
Спустя три месяца в крепость прислали второй гарнизон. Я дождался ночи, поднялся из моего убежища и вновь кружился полночи в упоительном танце боя.
Через три дня люди из долины поднялись в крепость, боязливо оглядываясь и щурясь от яркого солнечного света, забрали тела солдат и ушли. Ночью я запер ворота и в первый раз поднялся на стену своей крепости.
С тех дней прошло сто сорок лет. Я старался не слишком тревожить жителей долины и спускался в нее нечасто, предпочитая более долгий и рискованный путь до большого города, где смерть моих жертв оставалась незамеченной.
Я проводил дни, отдыхая в одной из комнат главной башни, занавесив окна тяжелыми пыльными шторами, а ночи, если не охотился — полируя мечи и оттачивая мастерство владения ими. Иногда я тосковал по тому времени, когда был человеком и сердце мое замирало от гнева или страха в схватке с противником, когда улыбка озаряла мое лицо и лица моих солдат, при виде поверженного врага и боевой клич рвался из наших глоток, знаменуя победу!