– Я? Есть! – вытянулся Багренцов.
– Не надо, Ваня, – поморщился капитан. – Не в строю. Отвезешь им боеприпасы, как просит Попова, а ей – обмундирование и батареи для рации. В платье среди мужчин неудобно, в форме и уважения больше. Обратным рейсом доставишь раненого – все равно пустым лететь. Захвати петлицы для Волкова и Паляницы. А вот вручать их или нет – решишь на месте.
– Понял, Арсений Евгеньевич!
– Все! Теперь – отдыхать! Ночь не спал. Полетишь вечером, днем вас непременно собьют: фашисты в небе хозяева, за каждым нашим самолетом гоняются.
Лейтенант отдал честь, повернулся и вышел. Василевский подошел к окну и некоторое время смотрел на суету во дворе. «Партизанский отряд с танком, – хмыкнул мысленно. – Такое даже помыслить трудно. Вот и используем! Надолго группы не хватит, разобьют ее быстро, но сейчас главное – заставить немцев притормозить и назад оглянуться. Каждый убитый враг – шаг к победе. Паника в немецком тылу – десять шагов. Даже двадцать…»
Василевский не знал, что совсем скоро он сам возглавит диверсионный отряд. Их забросят в немецкий тыл, где они будут сражаться, пока, обескровленные, загнанные в глухие леса, не разделятся, чтобы выбраться поодиночке. Раненый капитан, не желая связывать подчиненных, останется. Его выдадут, и он погибнет в неравном бою. Об этом станет известно только после войны. Лейтенант Багренцов сгинет еще раньше. Бумага о представлении танкистов к командирским званиям затеряется в штабах…
Василевский об этом не знал и потому искренне радовался.
* * *Климович выскочил из дверей как ошпаренный. Отбежав в глубь двора, остановился и стал поправлять обмундирование.
– Ну? – спросила Люба.
– Велел… убираться! – опустил глаза мехвод.
По лицу мехвода было видно, что «убирайся» – совсем не то слово, которым его выпроводили.
– Что он делает? – не отстала Люба.
– Гармошку нашел, – вздохнул Климович. – Играть будет.
– Он гармонист?
– Не знаю, – пожал плечами мехвод. – Сказал, что попробует. Вдруг пальцы вспомнят.
– Где Паляница?
– С хозяйкой ушел. По грибы.
– Какие в июле грибы? – возмутилась девушка.
Мехвод ухмыльнулся. Люба поморщилась. На этот хутор они наткнулись случайно. На немецкой карте здесь был лес, и нечаянной находке Волков обрадовался. Хутор представлял собой деревянный дом с сараями, с трех сторон обступившими обширный двор. Во дворе свободно поместился танк с тракторной тележкой, оставив место для выгула кур. Они мгновенно оценили новые сооружения: прятались под тележкой от дождя и солнца, взбирались на танк, чтоб с высоты оглядеть окрестности, и, естественно, гадили. Коля-мехвод ругался, гонял пернатых, но без успеха: стоило отвернуться, как куры лезли на танк. Применить к ним более радикальные меры воздействия боец не решался.
Гостей на хуторе встретили сердечно. Не сразу. В первые минуты возник конфликт, но наладилось. Хозяйка – молодая, бездетная вдова, за ужином увивалась вокруг младшего лейтенанта, а как стемнело, повела его показывать спальню. Обратно в горницу они не вернулись. Волков с бойцами отправились спать в сарай, Люба пристроилась на лавке. Спала плохо: мешали стоны и охи, доносившиеся из-за стены. Занимая хутор, Волков планировал утром уйти, но радиограмма из Могилева изменила планы. Группа обрадовалась нечаянному отдыху. Бойцы попарились в бане, постирались, сбрили многодневную щетину. Танк и прицеп, чтоб чужое око не приметило, отогнали в лес и замаскировали. Ублаженная лейтенантом хозяйка не пожалела кабанчика. На ласку красноармейцы ответили добром. Оценив обстановку крестьянским глазом, одни взялись косить лужок и заготовить сено, другие пилили и кололи дрова. Бойцы пасли корову, кормили свиней, варили еду и даже пекли хлеб – хозяйке было недосуг. Она ежедневно водила Паляницу показывать окрестности, с каковой целью оба исчезали с рассветом и возвращались к полудню. Бойцы наслаждались нечаянной передышкой, Паляница – вниманием хозяйки, только Волков грустил.
Петлицы с «кубарями», врученные прилетевшим из Могилева командиром, сержант принял ошарашенно, а назавтра запил. Самогонка у хозяйки имелась, а буде кончилась, пополнить запасы не составляло труда: в кладовой в бочке пыхтела брага. Воинская часть, лишенная командирского ока, превращалась в колхоз. Видя это, Люба страдала.
Из распахнутого окошка дома донеслось рычание ладов: невидимый гармонист пробовал инструмент. Нестройные звуки сменились мелодией.
– Итишки-какишки! Не забыл! – донеслось из окна.
Музыка утихла, гармонь рыкнула раз-другой – гармонист подбирал мотив, и мелодия полилась. Печальная и надрывная. Впечатлению способствовал вплетшийся в музыку бас.
Голос дрогнул, певец шумно втянул воздух и затянул второй куплет:
– Это что? – удивилась Люба. – В первый раз слышу!
– Хорошая песня! – пояснил мехвод. – Командир ее часто поет.
ревел отпущенный в раздолье бас, —
– Не советская песня! – нахмурилась Люба. – Упадническая.
– Зато душевная! – возразил Климович.
– подтвердил его мнение певец, и голос его снова дрогнул.
– Что такое «каркас»? – спросила Люба.
– Носилки на ножках, – пояснил мехвод. – Ящики с боеприпасами носить, боекомплект в танк загружать. Товарища погибшего положить тоже можно – для прощания. – Климович вздохнул.
В песне образовалась пауза. В избе послышалось бульканье и стекольный звон.
– Как он может! – возмутилась Люба. – Пьяница! Какой пример для подчиненных!
– Не трожьте командира! – не согласился мехвод. – Мужчина в своем праве… Вы «упадником» его ругаете, а сами совсем не знаете. Я с ним с первого дня! Давно сгорел бы, если б не Василий Кузьмич! Красноармейцы, что к нам пристали, его уважают. Подыхали в своем лесу, а товарищ лейтенант не только вывел, но и немцев бить пристроил! С ним не пропадешь! Будь моя воля, я б ему не лейтенанта, а майора присвоил бы! А то и полковника! И полк бы дал.
– Что он герой, знаю, – буркнула Люба. – Только и героям не все позволено. Мы же в тылу врага. Вдруг немцы? Да и дисциплина…
– Пост выставлен! – сказал Климович. – Хлопцы службу знают.
– А кто встретит врага в случае чего? Бойцы разбрелись, командир пьянствует!
– Нет здесь немцев! – успокоил Климович. – Ни рядом, ни в округе. Пусть человек отдохнет!
рявкнули за окном, –
Бас в доме стих, снова послышалось звяканье стекла и бульканье наливаемой жидкости.
– Бляди! – сказал голос за окном. – Гэбня поганая! Дотянулись, суки!
– Пойду к нему! – сказала Люба.
– Не стоит! – покачал головой мехвод. – Под горячую руку…
– Пойду! – не согласилась Люба и направилась к двери.
За порогом ее решимость несколько увяла. Волков сидел за столом мрачный. Присмотревшись, Люба увидела, что командирских петлиц, пришитых ею, пока командир спал (хотела угодить), на вороте лейтенанта более нету. Вместо них лохматились оборванные нитки, а сами петлицы валялись на полу, как видно, сорванные и зашвырнутые туда в сердцах. Люба остановилась, не зная, как быть.
– Радистка Кэт пожаловала! – послышалось от стола. – Приказ из Москвы? Алекс – Юстасу?
– Я не Кэт! – обиделась Люба.
– Виноват! – хмыкнули за столом. – Товарищ Попова, сержант госбезопасности, что эквивалентно армейскому лейтенанту. Чего тебе надобно от несчастного сержанта, Попова?
– Вы – лейтенант! – возразила Люба.
– Был! – согласился Волков. – Но разжаловали.
– Кто?
– Я… Сам…
– Нет у вас такого права!
– Почему? Оккупированная территория, я тут сам себе и право, и закон. Захотел – и разжаловал!
– Зачем?
– Потому что я танкист! – Сержант хватил себя кулаком в грудь так, что та загудела. – Я к линии фронта пробирался, чтоб немцев бить! Я больше ваших генералов знаю! Мне опыт надо передать, тактике научить… Тысячи жизней спасем! Вместо этого затаился, как крыса, и жду неведомо чего. Пока дождусь, немцы в Москве будут! Гэбня поганая!
– Да как вы…
Он поднял залитые водкой глаза:
– Знаешь, почему мы сейчас от границы катимся?
– Потому что враг сильный.
– Нет. Потому что мы слабые… А знаешь, почему слабые?
Люба растерялась, но сержант не стал дожидаться ответа:
– Потому что такие вот, в синеньких петличках, толковых командиров перед войной перебили. А теперь меня, боевого оф… командира, в свою стаю тянете?
Люба вытянулась в струнку, голос ее зазвенел:
– Мы не от того отступаем, товарищ сержант, что, борясь с врагами, прошли гребенкой по армии. А потому, что гребенка слишком редкой оказалась. Слишком многих пропустили, недоглядели, поленились! Вы эти разговоры бросьте! Органы виноваты, что наши генералы не могут врага остановить? Или все же армия?!
– Выбили хороших генералов!
– У нас незаменимых нет! Если область сдана, если линия фронта прорвана, если враг не встречает сопротивления, виноваты все – и живые, и мертвые!
Сержант, разглядев огонь в глазах радистки, на короткое время умолк. После чего снова помотал головой.
– Все равно, не буду служить вашей конторе! Пойду к линии фронта, а там будь что будет.
– Вы не правы, товарищ лейтенант! – выкрикнула Люба.
– Да ну? – хмыкнул Волков.
– Вы вот десять танков подбили…
– Четырнадцать.
– Да пусть двадцать! Немцев убили с полсотни…
– Больше.
– Пусть сто! Но те бумаги, что в немецком штабе захвачены, тысячи жизней спасут! Десятки тысяч! Планы врага раскрыты! Наши подготовятся и как дадут немцам!
– Может, дадут… А может, и нет… – вздохнул Волков. – Бардак кругом. Война – всегда бардак, но сейчас он и вовсе феери… фере… Большой бардак, Любовь Петровна! Особенно в вашей гэбне. Шпионов и врагов народа перед войной искали, тысячи грохнули, сотни тысяч в Сибирь отправили, а настоящий враг на виду стоял и не прятался даже. Сосредоточил армию и врезал. И что? Оказалось, что и шпионы у немцев есть, и диверсанты с предателями – тебе ли не знать? Кого же тогда ловили да по тюрьмам пихали? Армия бежит от самой границы, за неделю к Березине домчали! Сколько парней погибло! – Сержант хватил кулаком по столу. – А сколько еще погибнет! Землю свою километрами бросаем, а обратно пядями отгрызать будем! Большой кровью. Мудрое руководство, млять! Надежда прогрессивного мира…
– Как вы можете! – Люба раскраснелась. – Так нельзя! Если перестанем доверять партии, то как победить? Это… Это хуже предательства! – Она сжала кулаки.
– Ишь какая! – Волков смотрел на нее с любопытством. – А ну иди сюда!
Люба хмыкнула, дернула плечами, но подошла.
– Не бойся – не укушу… Садись!
Девушка присела на край лавки.
– Выпьешь? – Он придвинул стакан.
Люба замотала головой.
– Правильно! – пьяно качнув головой, одобрил он. – Нечего со всяким…
– Вы не всякий! – возразила Люба. – Вы замечательный командир, можно сказать, герой. Бойцы вас любят! А вы… Какой пример вы им даете? Распустились! Вдруг немцы? Бойцов нет, командир пьяный…
– Немцы? – хмыкнул Волков. – Их ближайшая часть в двадцати километрах, да и та не строевая. Трофейщики, барахло собирают.
– Почем вы знаете?
– Дорогая моя радистка! – Волков повел плечами. – С начала войны я, в отличие от некоторых, вполглаза сплю и не лягу, пока окрестности не обследую. В первый же вечер, когда Ефим хозяйку ублажал, а ты за стенкой это слушала (Люба покраснела), сходил в село неподалеку. Встретил там кое-кого, переговорил. Ребята хорошие попались, воевать рвутся. К нам просились, но я сказал, пусть сначала заслужат. Разузнают, где немцы стоят, какие планы у гадов. Они стараются. На рассвете, пока Любовь Петровна еще почивать изволили (Люба смутилась), прибегал паренек. Доложил обстановку. Думаешь, я из разгильдяйства отпустил Ефима по грибы, а бойцов – на сенокос? – Волков ухмыльнулся. – Не парься, Петровна! Механик здесь, случись что – народ мигом соберет.
– Но зачем вы пьете? – не отстала Люба.
Волков сфокусировал взгляд, задумался:
– На душе погано! – Он вздохнул. – Дочку вспомнил. Пока воевал, некогда было, а здесь накатило.
– Давно видели?
– Даже забыл когда! – Волков покачал головой, будто укоряя себя. – Она теперь школьница, а я ее вот такой, – он показал руками, – помню. Придешь домой, а она сидит, рисует… Увидела, бежит к тебе. Тянет рисунок, а в глазенках так светится: «Похвали меня, папа, приласкай!» Ты ее на руки подхватишь, прижмешь к себе, она носиком сюда ткнется, – Волков указал себе под подбородок, – и дышит. Тихонько так, тихонько. А от волосиков ее ромашкой пахнет… – Он скрипнул зубами. – Вот так, Любовь Петровна! Был у меня дом, была семья, а теперь – никого! И жена мне теперь не жена, и дочка не дочка… – Он потянулся к стакану.
– Не надо! – Люба перехватила стакан и спрятала за спину.
– Гляди ты! – удивился Волков. – Командует. У тебя муж есть?
– Нет!
– А был?
Люба покрутила головой.
– Понятно…
– Что вам понятно? – обиделась Люба. – Мужа у меня по другой причине нету. Некрасивая я!
– Ну… – Волков окинул ее критическим взглядом. – Ты, конечно, не Анжелина Джоли…
– Кто такая Джоли? – перебила Люба.
– Актриса американская. Стерва.
– Почему? – удивилась Люба.
– На мою бывшую похожа, или та – на нее. Без разницы. На обеих клейма ставить негде. Как по мне, так все у тебя в самый раз!
– Это в вас водка говорит! – съязвила Люба. – Пьяным все женщины красивые!
– Считаешь? – Он задумался и вдруг резко встал. – Идем!
Мгновение поколебавшись, Люба устремилась следом. По пути она подобрала петлицы и сунула в карман. У колодца Волков стащил гимнастерку, бросил ее на сруб, затем, поболтав цепью, поднял воротом полное ведро.
– Лей! На голову! Не так! – закричал, когда Люба плеснула с размаху. – Медленно!
Люба подчинилась. Он кряхтел, фыркал и растирал воду по стриженой голове. Когда ведро опустело, Волков распрямился и смахнул воду с лица.
– Теперь трезвый?
– Не совсем! – сказала Люба и засмеялась. Он и вправду выглядел смешно: мокрый, в потемневшей от воды майке.
Он нахмурился и, прежде чем Люба успела сообразить, шагнул и подхватил ее на руки. Вскинул над головой. Люба взвизгнула.
– Ну? Трезвый?
– Да! – завопила Люба.
Он подбросил ее (Люба ойкнула), поймал и аккуратно поставил на землю.
– Вы!.. – Люба не находила слов. – Вы что вытворяете! А если бойцы увидят? Что подумают?
– Что у нас любовь! – предположил он.
– Еще чего! – фыркнула Люба.
– Ну вот! – развел он руками. – Опять не угодил! Пить нельзя, на руках носить – тоже… Железная девушка!
– Ничего не железная! – насупилась Люба. – Обыкновенная.
– Я сказал бы даже, что мягкая. На ощупь.
– Вы!.. – Люба смутилась. – Вы…
Он стоял, улыбаясь. Люба не выдержала и хихикнула.
– Когда сеанс? – спросил Волков, посерьезнев.
– Скоро! – Она бросила взгляд на часы.
– Если сообщение, немедленно ко мне!
Он потянулся к гимнастерке, но Люба опередила.
– Пришью! – сказала, показав петлицы.
Он кивнул и зашагал к дому. Люба смотрела вслед. «Грубиян! – подумала сердито. – Бугай неотесанный!» Она вспомнила прикосновение его сильных и в то же время бережных рук и ощутила, что краснеет. До сих пор ни один мужчина не держал ее на руках. Оказывается, это приятно. «Уймись! – одернула она себя. – Сама понимаешь, что это не всерьез. Его жена на актрису была похожая, ему такие нравятся. А ты кто? Сказал, что у тебя все на месте, но это из вежливости. Ты ему не нужна…» Разум, однако, не угомонился и стал подсовывать мечты одну слаще другой. Любе пришлось собраться, чтоб справиться. Она вздохнула и пошла в дом – включать рацию.
…Час спустя девушка стояла у стола с разложенной картой, а Волков с Паляницей, склонившись, водили по ней пальцами.
– Здесь! – сказал Волков, ткнув в кружок. – Лучшее место!
– Почему? – спросил Паляница.
– Достаточно большой город неподалеку от линии фронта, много дорог. Наверняка стоит штаб, возможно, даже не дивизии, а чего посолидней – корпуса или армии.
– Там же охраны!.. – присвистнул Паляница. – Батальон!
– Если не больше! – подтвердил Волков. – Стопро, что и танки есть. Пушки – само собой.
– Нас сожгут!
– Не попрем дуриком – не сожгут. Приказа брать город не было.
– Подобьют на подходе!
– Обломаются. С юга у города леса. Здесь они подлянки не ждут, поскольку южнее продвинулись уже за Днепр, если верить радиограмме. Так что сюрприз! – Волков ухмыльнулся. – Проучим гадов! Повадились ездить, как у себя дома. Выступаем немедленно! Сорок километров по немецким тылам, надо успеть.
– Я с вами! – сказала Люба.
– Брысь! – одернул Волков. – Тебя не хватало!
– Товарищ лейтенант госбезопасности! – Люба покраснела от гнева. – Как вы смеете?..
– Зачем идем, знаешь? – оборвал ее Волков.
– Так точно!
– Если радиста убьют, весь поход, все старания насмарку. Кто сообщение в Могилев передаст? Твоя жизнь сейчас дороже, чем моя, его, – ткнул он пальцем в Паляницу, – любого из бойцов и даже всех нас сразу. Понятно?