– Снимай купальник. Будем купаться голышом.
Оксана выполнила приказ с рвением отлично вымуштрованного солдата и только после этого осмелилась напомнить:
– Муж дома.
Катерина отмахнулась:
– Насколько я помню, он ни разу не портил нам девичник.
– Да, но у нас гостит этот…
– Секретный агент Джеймс Бонд. Знаю. О нем мы пошепчемся позже. А пока…
Освободившаяся от купальника Катерина по-мужски обняла Оксану, и из пошедшей кругом головы жены бизнесмена выветрились те жалкие остатки благоразумия, которые там имелись.
XVIII. Потемки чужой души
Ближе к вечеру уединившийся в кабинете Пинчук испытал такое сильное желание надраться, что ему пришлось запереть бар на ключ, а ключ убрать с глаз долой, как будто его никогда и не было. Приказав себе даже не смотреть в сторону бара, он сел перед телевизором и принялся бездумно щелкать пультом. На большинстве каналов мелькали то попки, то мордашки поп-певичек, их перемежали рекламные блоки и латиноамериканские сериалы с надрывными диалогами. В результате Пинчук остановился на канале местных новостей культуры.
Их излагала немолодая дама с легкомысленной челочкой. Из-за того, что экран с бегущей строкой разместили слишком высоко, она постоянно поглядывала куда-то выше камеры, и тогда казалось, будто она обращается не к телезрителям, а непосредственно к небесам.
– В сегодняшней передаче, – пообещала дама, – вы познакомитесь с историей создания и творческой жизнью самого знаменитого театра Одессы, театра оперы и балета. – Зрачки дамы закатились, словно перед припадком падучей. – Как известно каждому одесситу, – продолжала она, – здание было построено по проекту венских архитекторов Фельмера и Гельнера… простите… Фельнера и Гельмера. Зрительный зал поражает небывалой роскошью и красотой, с его сцены часто звучат лучшие голоса мира. Выступал здесь и Леонид Утесов – певец, актер, создатель и руководитель первого в СССР джазового оркестра…
За кадром зазвучала музыка. И хотя она была бравурной, а не печальной, Пинчук немедленно выключил телевизор. Воспоминания о похоронах сыновей были еще слишком свежи в его памяти. Слушать любой духовой оркестр было выше его сил. Медные трубы навевали невыносимую тоску, как тогда, на кладбище…
Прежде чем похоронный оркестр грянул в последний раз, Андрея и Тараса отпел батюшка, то растягивая слова, то сбиваясь на скороговорку. Поставленные рядом гробы утопали среди моря человеческих голов. Было много цветов, но Пинчук почему-то видел только две кучи рыжей земли, готовой поглотить сыновей. Оксана держала его за рукав, как будто боялась, что он вот-вот спрыгнет в одну из могил. Мужчины с неразличимыми лицами смущенно покашливали, а такие же безликие женщины шмыгали носами.
Из толпы выступил Лакрицын, владелец секс-шопа и близкий друг Тараса, известный Пинчуку как человечишко пакостный, лживый и развратный до мозга костей. Возможно, он явился на похороны прямиком из своего паскудного заведения. С искусственным членом за пазухой.
«Дамы и господа! – провозгласил он дребезжащим тенором. – Сегодня нас объединила одна большая общая беда. Ушли из жизни два замечательных человека, два брата. Одного из них, Тараса Григорьевича Пинчука, Тараса, я знал особенно близко. Но и Андрей не был мне посторонним человеком. Всех нас связывали с братьями самые разные отношения – родственные, дружеские или просто деловые. И вот мы спрашиваем себя: неужели теперь эти нити оборваны? – Голос Лакрицына дрогнул, но уже в следующее мгновение набрал силу. – Нет! Каждый из нас сохранит светлые воспоминания о Тарасе и Андрее, и, пока мы будем помнить этих замечательных людей, они будут жить здесь – прикосновение к нагрудному кармашку, – в наших сердцах!..»
«Я не хочу, чтобы они жили там», – пробормотал Пинчук.
«Что?» – спросила Оксана, вцепившись в его рукав еще крепче.
«Я не хочу…»
Пинчук умолк, потому что слов не было.
Зато их хватало у посторонних.
Вслед за Лакрицыным выступил еще один оратор, потом еще один. Прочувственные речи абсолютно не затрагивали покойников. Их восковые лица выглядели более неживыми, чем все венки, траурные повязки и глиняные комья по краям могилы. Мальчики принадлежали какому угодно миру, но только не тому, в котором их хоронили. Их здесь не было.
«Разве никто, кроме меня, не замечает этого? – ужаснулся Пинчук. – Все кончено. К чему эта бессмысленная говорильня, когда Андрюши и Тараса больше нет? Кому нужны все эти фальшивые слова, постные мины, трагические заламывания рук?»
Оксана, похоже, испытывала те же самые чувства.
«Когда я умру, – прошептала она, – вели сжечь меня в топке крематория, а пепел развей по ветру. Чтобы никаких похорон».
«Когда ты умрешь, маленькая, меня уже самого испепелят и развеют, – еле слышно отозвался Пинчук. – Ты обратилась не по адресу».
Пинчук решительно встал и открыл дверцу шкафа, на самое дно которого он спрятал ключ от бара.
* * *Бондарь появился в кабинете не только без единого звука, но и без стука. Как призрак.
– Черт, – буркнул Пинчук, проливший добрую треть только что наполненного стакана. Рукав рубахи моментально пропитался пахучим коньяком. Вытирая мокрые пальцы об штанину, Пинчук выругался снова. – Надо же, черт!
– Не к ночи будет помянут, – заметил Бондарь, подсаживаясь к столу.
– У вас ко мне дело?
– Разговор.
– Тогда давайте перенесем его на завтра, – предложил Пинчук. – Я не в настроении болтать языком.
– Разговор пойдет об Оксане, – сказал Бондарь, пропустив реплику мимо ушей.
– С какой стати? По-моему, вы приехали в Одессу не для того, чтобы обсуждать мою жену. Или я ошибаюсь?
– О ваших ошибках мы тоже должны поговорить. О вашей главной ошибке.
– Вот как? – Пинчук повертел в руках стакан и поставил его на бар, не заботясь о том, что на полированной поверхности останется круглый отпечаток донышка. Пить ему расхотелось. Возникло совсем другое желание. Немедленно отправиться в сортир и попытаться извлечь оттуда выброшенный пистолет.
– У красивых, молодых женщин должны иметься очень веские причины для того, чтобы связывать свою судьбу с мужчинами, годящимися им в отцы. – Бондарь смотрел прямо в глаза стоящего напротив Пинчука. – Можно сколько угодно тешить себя иллюзиями, но таких причин, как правило, только две. Капитал немолодого избранника. Его социальный статус. Вы не знаменитый режиссер, не модный кутюрье. Следовательно, Оксану привлекает ваш капитал. Согласны?
– Дальше, – потребовал Пинчук.
– Дальше – хуже.
– Тогда тем более не стоит тянуть резину. Выкладывайте, ну.
Бондарь не спеша закурил и заговорил снова:
– Ради того, чтобы завладеть вашими деньгами, Оксана готова на все. Если понадобится продать вас с потрохами, она продаст. Если отыщется способ спровадить вас на тот свет, она спровадит.
– Кле-ве-та, – отчеканил Пинчук, рубя воздух ребром ладони. – Если вы пришли поговорить только об этом, то не смею вас больше задерживать.
– Сама по себе Оксана не опасна, – продолжал рассуждать вслух Бондарь, – но при наличии весьма решительно настроенных союзников она представляет реальную угрозу.
– Союзники? – Тембр пинчуковского голоса становился все более неприятным для слуха. – У Ксюши нет ни друзей, ни подруг. Она почти безвылазно сидит дома. Если уж вам охота рыться в чужом белье, то скажу больше: я лично позаботился о том, чтобы Ксюша не имела возможности сойтись с кем-либо чересчур близко. Намек ясен?
– Вы говорите о мужчинах…
– Конечно, о мужчинах! Кто же еще может быть?
– А я говорю о женщинах, – сказал Бондарь. – Точнее, об одной женщине. О посещающей ваш дом массажистке.
– Катерина?
– Она самая. Вы в курсе, что она отсидела срок за убийство?
– Откуда вам это известно? – нахмурился Пинчук. Его пальцы принялись нервно пощипывать то одну бровь, то другую.
– Я случайно улышал их разговор сегодня.
Бондарь умолк. Стоит ли продолжать? Если он признается, что стал свидетелем непристойной сцены в бассейне, то вряд ли его пребывание в доме продлится хотя бы на ближайший час. Рогоносцы нетерпимы к свидетелям своих унижений, и Пинчук не исключение.
Между тем Бондарю было необходимо оставаться в центре событий. Завтра днем он намеревался дождаться очередного визита массажистки и устроить ей допрос с пристрастием. Все указывало на то, что она работает на противника, используя Оксану как вольного или невольного осведомителя. Подозрения подтверждал тот факт, что Катерина Левыкина, она же Катька-Кобыла, недавно уволилась из фитнес-центра и проживала не там, где была прописана. Искать ее и устанавливать за ней слежку было некогда. А если Григорий Иванович, проведав про шалости супруги, не пустит завтра Катерину в дом, то она может вообще исчезнуть с горизонта.
– Слушать и подслушивать – две большие разницы, как говорят у нас в Одессе, – произнес Пинчук, грузно усаживаясь в кресло.
Что можно было возразить на это? Бондарь не знал. Извиниться за то, что он сунул нос, куда не следует? Выложить правду про сексуальные пристрастия его жены? Признаться, что Оксана намеревается посетить его нынешней ночью? Нет, никак невозможно. Честно говоря, Бондарю вообще хотелось забыть увиденное в подвале. Изнанка человеческих отношений никогда не казалась ему привлекательной.
– Я жду объяснений, – настаивал Пинчук. – Что за разговор произошел между Оксаной и массажисткой? Они беседовали обо мне?
«И о тебе, в том числе, – мысленно ответил Бондарь. – Только я немного что успел услышать, потому что наблюдать за лесбиянками оказалось выше моих сил».
– Обо мне? – повторил Пинчук.
– Нет. Обо мне.
– И что же? Вам не понравились отзывы в ваш адрес?
– Мне не понравилось, что Оксана общается с массажисткой, как с закадычной подругой, – осторожно сказал Бондарь. – Выбалтывает ей все, что не должно выходить за стены этого дома.
Пинчук перевел дух. Было заметно, что излишняя откровенность супруги беспокоит его мало.
– Женщины всегда делятся друг с другом сокровенным, – философски заметил он. – Такова их природа.
Бондарь досадливо поморщился:
– Да поймите же вы, наконец, Григорий Иванович! Нельзя посвящать Оксану в наши дела. Вспомните: меня пытались убить в «Пассаже», хотя моя фамилия не значилась в регистрационном журнале. О том, что я проведу ночь в номере Милочки, знали только она сама, вы, Оксана… и, скорее всего, массажистка, с которой она решила немного посплетничать. Неужели это вас не настораживает?
– Есть еще один человек, которому было известно, где и с кем вы ляжете спать.
– Кто? – коротко спросил Бондарь.
– Вы сами, Женя, – желчно напомнил Пинчук. – Себя-то вы еще, надеюсь, не подозреваете?
* * *Избавляя мужчин от необходимости продолжать этот тягостный разговор, зазвонил мобильный телефон Бондаря. Прежде чем ответить, он посмотрел на номер, высветившийся на дисплее. Цифры ему ничего не сказали. Все же он нажал кнопку соединения и сказал в трубку:
– Слушаю.
– Это вы? – спросил напряженный мужской голос.
– Надо полагать, я, – буркнул Бондарь.
– А это я.
Поговорили, называется. Кто этот кретин? Сказал бы еще: «Привет, я из Одессы, здрасте».
– Представьтесь, – потребовал Бондарь.
– Георгий я.
– Какой Георгий?
– Вы меня должны помнить, – сказал собеседник. – Мы встречались в баре ночного клуба «Жемчужина». С вами была брюнетка. Ну, та самая, которая чуть не лишила меня, гм, наследства.
– А, Жорик. – Тон Бондаря смягчился. – У тебя есть для меня новости, Жорик? Хочешь сказать, что мой заказ выполнен?
– Ага. Почти.
– Значит, товар при тебе?
– Товар? Какой товар? Ах да. – Жорик подобострастно хихикнул. – Товар при мне, точнее, со мной. Приезжайте и забирайте. Сестренка аж пищит, так хочет с вами познакомиться.
Итак, таинственная танцовщица наконец нашлась. Очень скоро Бондарь узнает от нее описание убийцы Андрея Пинчука, а может быть, и что-нибудь посущественнее. Наконец-то дело стронулось с мертвой точки. Бондаря охватил охотничий азарт.
– Где встретимся? – отрывисто спросил он. – Во сколько?
– Как насчет обещанных денег?
– Деньги при мне, – нетерпеливо сказал Бондарь. – Назначай место и время.
– Мы будем в «Третьем Риме», на Преображенской, ровно через полтора часа, – отрапортовал Жорик. – Передадите мне двести баксов, и я тут же отчалю. Годится?
– Годится.
– Тогда пока, – сказал Жорик. – До встречи.
В трубке заныли гудки отбоя. Бондарь, не успевший вставить ни слова, с надеждой поглядел на Пинчука:
– Знаете такое заведение – «Третий Рим»? – спросил он, отключая телефон. – Улица Преображенская.
– Преображенская? – Пинчук подергал сначала одну бровь, потом другую, но это не помогло ему освежить память. – Не помню такой улицы.
– Спросите меня, – предложила вошедшая в кабинет Оксана. На подносе, который она держала в руках, дребезжала посуда. Лужица пролитого кофе казалась черной и вязкой, как деготь.
– О, кофеек! – расцвел Пинчук. – Спасибо, маленькая.
Он казался искренне обрадованным. В отличие от нахмурившегося Бондаря.
– «Третий Рим», – обратилась к нему Оксана, – это обычная забегаловка, в которой приличным людям делать нечего. Она находится на бывшей улице Советской армии.
– Спасибо, – буркнул Бондарь, беря с подноса свою чашку. Сегодня он решил обойтись без сахара. Сколько не подслащивай горькую пилюлю, а она все равно останется горькой.
Противнику опять стали известны его планы. Придется держать ушки на макушке, а пистолет – на боевом взводе.
XIX. О некоторых недостатках в сфере общественного питания
Зал «Третьего Рима» нисколько не соответствовал этому помпезному названию. Неизвестно, какие далеко идущие планы вынашивал хозяин заведения, но его «Третий Рим» переживал полнейший упадок.
Здесь царили запустение, тараканы и запахи подгоревшего масла. Зал был почти безлюден, и если бы не столики, покрытые клеенчатыми скатерками, то мог бы вполне сойти за небольшой дельфинарий: цементный пол, высоченный потолок, сплошная стеклянная стена для обзора. Наполняй помещение водой, запускай внутрь морских обитателей и любуйся ими снаружи. Желающих полюбоваться местной публикой не было.
Только вокруг трех столиков наблюдалось относительное оживление.
За одним из них сосредоточенно жевали чебуреки, запивая их шампанским, четверо восточных людей в мятых светлых пиджаках. Вряд ли они появились здесь от хорошей жизни.
В дальнем углу зала вблизи обшарпанного черного рояля гудела разношерстная компания: тощий очкарик, толстый очкарик, а также большеголовая барышня без очков, но зато при роскошной курчавой гриве. Эти трое вполне могли бы сойти за проголодавшихся студентов, если бы время от времени барышня не вскакивала, предлагая выпить за тех, кто в море.
И, наконец, у самого входа угнездился откровенный алкаш с седой артистической шевелюрой, которая не делала его похожим ни на художника, ни на композитора, ни даже на литератора. Напротив него хихикал опрятный мужичок, не выпускавший из руки маленький графинчик с коньяком. Все вместе они производили невнятный гул и отравляли атмосферу сигаретным дымом.
– Ну и дыра, – поморщилась Марго, осматриваясь по сторонам. – Поприличнее место найти не мог?
– Не корчи из себя английскую королеву, – посоветовал ей Жорик. – Тепло, сухо, сверху не каплет. Какого рожна тебе еще надо?
– Тут как на вокзале.
– Ты еще вокзальный сортир вспомни. И то, чем ты там занималась, пока я не вывел тебя в люди.
– В люди, – фыркнула Марго, усаживаясь за столик. – У других девочек клиенты как клиенты, а ты мне вечно каких-то козлов подсовываешь.
– Сегодня познакомлю тебя с вот таким мужиком. – Жорик показал большой палец и заговорщицки подмигнул, хотя гримаса у него получилась скорее болезненная.
Воспоминания об обстоятельствах, при которых он получил аванс, были еще свежи в его памяти. Тогда, в «Жемчужине», ему чуть не оторвали мизинец, а потом – мошонку. Условливаясь о встрече с этим чокнутым типом по имени Евгений, Жорик поймал себя на мысли, что он предпочел бы никогда с ним больше не видеться. Триста баксов – не те деньги, за которые можно поплатиться здоровьем. С другой стороны, если бы Жорик не созвонился с Евгением, он рисковал бы уже не здоровьем, а жизнью. Куда ни кинь, всюду клин. И от мыслей о своей незавидной доле ладони Жорика обильно потели, хотя вечер выдался прохладный.
– Знаю я твоих мужиков, – скривилась Марго, давным-давно разучившаяся верить брату на слово. – Предпоследний оказался жмотом, каких мало, к тому же его укокошили, считай, у меня на глазах. Последний держал меня чуть ли не в хлеву со свиньями.
– Это молдаванин, что ли? – вяло полюбопытствовал Жорик.
– А кто же еще? У, дебил молдаванский!
Подошедший официант заподозрил, что последняя реплика произнесена в его адрес и поджал губы. Знакомые девушки находили в нем сходство с молодым Киркоровым, а за молдаванина парня еще никогда не принимали. Ему это активно не понравилось.
– Что будем заказывать? – пасмурно спросил он. – Чебуреки? Пельмени?
– Ты нас отравить хочешь, любезный? – поднял томный взгляд Жорик. – Лично я ограничусь пивком, но бутылочным, а не теми помоями, которые здесь разливают в кружки.
– У нас очень хорошее пиво, – сказал официант, изнывая от желания заехать наглецу в ухо.
– Но мне все же принеси бутылочку «Хейнекена», – распорядился Жорик. – Или «Баварии», если такое имеется.
– А мне пепси, – подключилась Марго, надув губы.
– Может быть, пирожное? – снизошел к ней официант, существовавший все же не на зарплату, а на процент от выручки. – Есть эклеры исключительной свежести.