Эразм Стогов в Симбирской губернии и в соседней Саратовской лично буквально задавил три бунта, о чем ниже, и сомневаться в его храбрости не приходится, однако речь о другом. Стогов даже не пытается предстать перед читателем простачком — понимает, что это невозможно, — в то же время, на мой взгляд, он не только храбр, он еще и хитрее, чем хочет казаться.
Ну, к примеру, жандармская служба только организовалась, и еще не было многих специальных инструкций, в том числе и как именно докладывать в Петербург о происшествиях в губерниях. (Хотя и так должно быть понятно военному человеку, что докладывать надо рапортом.) И Эразм докладывал начальству «веселонравными» рассказами в вольном стиле, представляя происшествия в губернии в юмористическом виде (разумеется, если этому были основания). Ну, казалось бы, вот такой он, жандармский подполковник Стогов — простой, как пареная репа.
Но, на мой взгляд, все хитрее. Да, шефы Стогова — Бенкендорф и Дубельт — смеялись над его описанием провинциальных событий, но они и так ценили Эразма, поэтому Стогов не ради них хохмил. Дело в том, что Бенкендорф наиболее смешные рассказы Стогова носил на доклад императору и там зачитывал, чтобы повеселить царя. В результате Николай I со Стоговым не был знаком, но уже слышал о нем не раз еще до того, как Стогова ему лично представили.
И пусть меня простит этот весьма симпатичный жандарм, но я не верю его рассказу о том, как он встретился с государем при приезде того в Симбирск:
«Государь подошел к нашей стороне, я стоял на фланге. Граф Бенкендорф, представляя меня, сказал:
— Жандармский штаб-офицер, в Симбирской губернии находящийся, (смотря на эполеты) подполковник… подполковник…
Вижу, что граф данную мною записку мнет в правой руке, но забыл и фамилию, и бумажку. Государь улыбнулся и милостиво сказал:
— Вы Стогов?
Я поклонился.
Государь изволил спросить:
— Сколько лет вы здесь служите?
Я был готов отвечать на самые трудные и сложные вопросы и, как камчадал, не предполагал, что государи так просто спрашивают; хорошо помню, первая цифра пролетела сквозь голову — 8, за ней 80, 800, никак не поймаю мысль, стою и молчу, чувствую — кровь приливает к голове, стою и молчу, как… умник. Государь очень милостиво, с его невыразимо привлекательной улыбкой тихо сказал:
— Ну, что ж вы молчите? Вы здесь служите три года, я помню вас и доволен вами, продолжайте служить.
Я только кланялся, но можно вообразить, как я был недоволен собою. При привычной находчивости моряка вдруг на меня нашел столбняк. Я бы объяснил причину, но боюсь быть еще глупее».
Как видите, Бенкендорф, много раз лично со Стоговым общавшийся, забыл, как его зовут (правда, плохая память Бенкендорфа на имена была источником тогдашних анекдотов), а император лишь по мундиру опознал Стогова. То есть Николай I уже знал, и как его зовут, и сколько лет он служит! И поэтому не верю я, что Эразм (храбрейший мужик, не терявшийся ни в какой обстановке) при виде царя в ступор впал — не верю! Этот приколист вычислил, что если он просто ответит царю на вопрос об имени и службе, то будет одним из сотни бойко ответивших царю чиновников Симбирской губернии, представлявшихся вместе с ним императору, и только! А вот если Эразм дурачком прикинется, то будет единственным запоминающимся чиновником из этой сотни.
Поскольку я характеризую Стогова как приколиста, то вот пара самых простых и понятных примеров.
Когда он стал главным жандармом в Симбирске, то ему было уже под сорок и пора было жениться. Он составил список из всех кандидатур в его невесты: «В самом городе составленный мною список показал 126 невест великодушных, т. е. имеющих приданого более 100 душ; за малым исключением, я мог жениться на любой». Наконец, выбрал невесту (родители которой имели 1000 душ), женился (прикольно, как он сватался, но читайте сами), и на него легла и ответственность за младшую сестру жены — свою свояченицу — ей тоже нужно было найти мужа в богатом на невест и бедном на женихов Симбирске. Наконец, его свояченицу увидел в церкви молодой дворянин (она, оказывается, тоже на него глаз положила), дворянин пришел к Эразму, в доме которого жила сестра жены, знакомиться. И Эразм, поняв, в чем дело, начал уверять бедного жениха, что его свояченица — алкоголичка и молодой человек будет с ней несчастен. Однако жених не отступал, и Эразм пригласил его на обед, а свояченицу попросил ухаживать за молодым человеком, как можно чаще подливая тому вина. Но за обедом, как только она бралась за бутылку, он отнимал ее у свояченицы и наливал гостю лично (сам он никогда не пил спиртного). А после обеда сказал бедному молодому человеку: «Вот видите! Она не может удержать себя, чтобы не выпить!» После этого оставил молодых вдвоем и убедился, что молодой человек все равно объясняется в любви, и только после этого объяснил жениху, что он его разыграл, чтобы проверить крепость его чувств к своей свояченице. А? Каков кошкин сын!
Или вот такой случай, для которого я должен сказать уже кое-что по существу. Эразм крайне презрительно относился к своему предшественнику — жандармскому полковнику Маслову, и вдумайтесь, за что: «…я нашел, что он совершенно не понимал своей обязанности: он (с какими-то отсталыми понятиями) хотел быть сыщиком, ему казалось славою — рыться в грязных мелочах и хвастать знанием домашних тайн общества. Жена его любила щеголять знанием всех сплетен, и так была деятельна, что для помощи мужу осматривала предварительно рекрут, хотя это и не было обязанностию жандармского штаб-офицера, но Маслов совался везде. Одним словом, Маслов хотел быть страшным и — достиг общего презрения! Мне предстояла немалая задача: заслужить общее доверие и быть нелишним членом общества». То есть кретин-предшественник старался запугать всех тем, какой он грозный начальник, а Эразм, как видите, начал службу с заботы о том, чтобы общество Симбирска считало его своим.
Для этого он стал дамским любимцем Симбирска (впрочем, возможно, он и был дамским любимцем по жизни и состоянию души, поскольку его еще мичманом пытались убить за эти дела, и ему пришлось удрать из Омска в Иркутск, чтобы не зарезали). Но в Симбирске он, холостяк, начал завоевывать дам… со старушек! Он вспоминает: «Танцы — по моей части, но это не то, что мне нужно; я уселся в бостон со старухами. В коммерческих играх — я артист, старухам умел дать выиграть слабые игры, а каждое слово мазал медом. Старухи были веселы, как молодые. После ужина показал свое искусство в танцах, тоже с немолодыми дамами. Хотя я был холост, но на молодых и юных не обращал пока внимание. Тактика вечера так была удачна, что на другой день по приказу старух многие приехали знакомиться: мужья, зятья, сыновья. Скоро я стал членом общества. (Скоро я узнал много тайн семейных. А как? Позвольте умолчать! Чужие тайны были и остались для меня святыми)».
То есть его авторитет в обществе Симбирска организовали дамы. И вот теперь представьте себе ситуацию. Приехал царь, знакомится с дворянами Симбирской губернии, после чего царем было запланировано отстоять обедню в городском соборе. И вот смотрите, какое задание получил Эразм.
«После представления назначено быть в соборе. Граф Бенкендорф приказал мне очистить собор: “Государь не любит, чтобы очень много было”.
Государя все хотели видеть; мужчины представлялись, понятно, дамы избрали для себя церковь. Очистить церковь, полную дам, выгнать сливки симбирской интеллигенции — дам, от покровительства которых зависит мое спокойствие, мое существование, моя сила, мой успех, мое счастие! Прогнавши дам, остается повеситься. Велят очистить церковь — пренеприятная задача, от которой — хоть в Волгу. Говоря о тесноте, выражаются: некуда упасть яблоку, а я уверяю, в церкви дамы, дамы и только дамы, да так плотно, что и булавке упасть некуда».
Прочитав это, я удивился: а что тут можно предпринять на месте Стогова? Силой выгнать из церкви? Дам? От которых зависишь?
И вот смотрите, что сделал этот жук:
«Насилу я пробрался в алтарь; там архиепископ с причтом в облачении. Я как можно громче сказал:
— Владыко, государь не будет в соборе, он изволит слушать обедню у Николая (кажется, так, маленькая церковь близко дома губернатора).
Архиепископ сказал: “Ну, братия, так пойдем, собирайтесь, да не забудьте чего-нибудь”.
Как услышали дамы мои слова, так и бросились из собора, чтобы захватить места у Николы. Я тихонько приказал архиерею остаться, церковь запереть и поставил трех часовых — не пускать, так и выпутался. После много имел выгод во время службы: пускал дам, оказывая дружеское покровительство». Не правда ли — ну не кошкин ли сын?
Императорский чекист Эразм Стогов
Теперь давайте по делу.
Эразм Стогов служил главным жандармом Симбирска с января 1834 по конец 1837 года, он контролировал соблюдение законности в обоих тогда имевшихся классах граждан губернии — у дворян и податного сословия.
И вот смотрите, что сделал этот жук:
«Насилу я пробрался в алтарь; там архиепископ с причтом в облачении. Я как можно громче сказал:
— Владыко, государь не будет в соборе, он изволит слушать обедню у Николая (кажется, так, маленькая церковь близко дома губернатора).
Архиепископ сказал: “Ну, братия, так пойдем, собирайтесь, да не забудьте чего-нибудь”.
Как услышали дамы мои слова, так и бросились из собора, чтобы захватить места у Николы. Я тихонько приказал архиерею остаться, церковь запереть и поставил трех часовых — не пускать, так и выпутался. После много имел выгод во время службы: пускал дам, оказывая дружеское покровительство». Не правда ли — ну не кошкин ли сын?
Императорский чекист Эразм Стогов
Теперь давайте по делу.
Эразм Стогов служил главным жандармом Симбирска с января 1834 по конец 1837 года, он контролировал соблюдение законности в обоих тогда имевшихся классах граждан губернии — у дворян и податного сословия.
Каких-либо революционеров среди дворян в его губернии просто не было — не то еще было время, да и жандармы были не теми, которые плодят революционеров. Стогов вспоминает, как во времена его юности его деликатно вербовали в масоны в Сибири, но в Симбирске даже масонов не было, то ли в силу жесткости подавления восстания декабристов, то ли в силу захолустности Симбирска. Ведь эта губерния находилась так глубоко в тылу империи, что даже воинская сила губернатора представляла из себя инвалидный батальон, в котором по штату «300 человек, но не наберется здоровых и 100 человек, остальные калеки, а ружей кой-как годных с замками не найдется и 50-ти», — как вспоминал Стогов. Видимо, и для масонов не представляла интереса губерния, в которой главной проблемой дворянства был вопрос, как выдать замуж дочерей, когда женихи массово уезжают из губернии служить в другие места.
Поэтому главной конкретной и постоянной заботой присмотра жандармов за дворянами была борьба со взяточничеством и запрещенными азартными играми. И Эразм Стогов откровенно пишет (и, скорее всего, именно так и докладывал Бенкендорфу), что ни взяточничество, ни азартные игры он и не собирался побеждать. Тогда чем он занимался?
Не поверите — охраной справедливости.
В обществе со взятками смирились — все общество считало, что чиновники, в принципе, могут брать и им нужно дать. Но! Брать взятку чиновник мог только за работу и в сумме, которую общество считало разумной, — «по-божески». Нельзя было нагличать, нельзя было запутывать судебные дела и взятками разорять тяжущихся, нельзя было брать сверх разумной меры — «безбожно». Вот с этим Эразм и боролся, и вот такую борьбу одобряли все — и граждане, и сами взяточники (их уже не мучила зависть, что другие гребут много), и, как я понял, и Бенкендорф с царем потому, что достигалось главное — из Симбирска не текли слезы жалоб на власть.
Не собирался Эразм побеждать и азартные игры — невозможно это было. Он и тут требовал справедливости — играть нужно так, чтобы никто не видел и чтобы Эразм об этом как бы не знал, и, главное, нельзя было разорять картами партнеров. Выигрывать — выигрывай, но не разоряй! Нельзя было выигрывать очень много, к примеру нельзя было у дурака — молодого наследника — выиграть имение, нельзя было у дурака-офицера, посланного на закупку лошадей, выиграть данные ему для этого казенные деньги. Эразм требовал: если такие дураки находились и проигрывали, то нужно было пригласить их на игру на следующий вечер и проиграть им выигранное обратно. Не вернуть — не позорить милостынею проигравшего! А проиграть ему.
А с податным сословием вообще было интересно, поскольку по тем временам Эразм Стогов совершил три реальных подвига — без единого выстрела подавил три бунта: татар, православных и старообрядцев. И где? В местности, помнящей Пугачевский бунт! К примеру, за Волгой, на реке Иргиз, он подавил бунт при упразднении старинного раскольничьего монастыря в слободе Мечетной, в котором Пугачев благословлялся на русское царство. А надо понимать, что среди раскольников, да и просто казаков, этот монастырь был повсеместно в большом уважении, и они оказали яростное сопротивление действиям властей по упразднению монастыря. (Тогда слободу реорганизовали в городок Николаев, сегодня он — Пугачев.)
По положению самого почетного для гражданских служащих России ордена св. Владимира, орден давался именно за это — за подавление бунта без крови. И Эразма действительно представляли к «Владимиру на шее», то есть даже не к 4-й, а к 3-й или 2-й степени этого ордена, но Эразм отказался. (Он молчит, но думаю, что он все награды принимал от царя деньгами.)
Причем Стогов бунты реально подавлял, а не договаривался с бунтовщиками и не шел им ни на какие уступки. Бунтовали татары и крестьяне из-за несправедливостей, творимых чиновниками удельного министерства. Стогов, с одной стороны, находил доказательства чиновничьей вины и тайно требовал наказать этих чиновников. Но, с другой стороны, для бунтующего народа ничего не менялось — они обязаны были прекратить бунт и выполнить даже несправедливое требование власти. Поймите, ведь если это указание власти было бы отменено по требованию бунтующих, то крестьяне начали бы и дальше бунтом добиваться желаемого. Поэтому пойти им на уступки — это плодить бунты в дальнейшем.
И Стогов проявлял исключительную изобретательность — он при подавлении бунтов сочинял и разыгрывал целые спектакли, показывая чудеса изворотливости жандармской мысли. Мало того, что заставлял прекратить бунт и заставлял всех бунтующих подчиниться власти, так еще татары и крестьяне в ходе этих спектаклей на коленях упрашивали Эразма выступить их поручителем, то есть просили его согласиться самому пойти на каторгу, если они снова начнут бунтовать!
Предварю продолжение естественным вопросом — а может, этот Эразм Стогов все врет, и настоящие николаевские жандармы были такие, каких нам в кино показывают? Но дело в том, что Эразм Стогов опубликовал эти свои воспоминания в очень популярном тогда журнале «Русская старина». Опубликовал при своей жизни и в условиях, когда были живы многие персонажи его воспоминаний, могущие опровергнуть Стогова. Кроме того, редакция и по своим каналам проверила Стогова по архиву III отделения и действительно: «в “Отчете о действиях Корпуса жандармов за 1837 г.” Стогов упоминается среди особо отличившихся штаб-офицеров». Так что, в отличие от кино, врать Стогову при живых свидетелях и доступных документах было не просто. Продолжим.
Интересный момент. Подавляя бунт православных крестьян, Эразм приказал по очереди пороть бунтующих до потери сознания (волнуясь в то же время, чтобы никто не умер), пока после 17 подряд выпоротых бунтовщиков оставшиеся сотни крестьян согласились прекратить бунтовать. И вот эти поротые бунтовавшие крестьяне в конце лета безо всякой просьбы с его стороны пришли к нему в имение и за два дня убрали ему урожай — выполнили самый тяжелый вид работ из сельскохозяйственного круга. И Стогов осмысливает это — ведь он их порол, как же так?
А они объяснили ему две несложные вещи.
Во-первых, по их мнению, он правильно поступил, что их выпорол, поскольку без наказания крестьяне не смогли бы прекратить бунт. Ведь в глазах других людей (да и в своих собственных) они бы выглядели дураками — зачем они тогда бунт начинали, если потом взяли и прекратили его без причины? А так их Стогов заставил прекратить бунт. И теперь все в порядке: их чувство собственного достоинства не страдало — они не трусливо молчали, а взбунтовались из-за несправедливости, а прекратили бунт потому, что властью наказаны, то есть это власть оказалась сильнее, а не они — глупцами.
Во-вторых, Стогов не разорил их семьи наказанием — не отправил на каторгу, чего требовали тогдашние законы (после подавления трех бунтов Стогов арестовал только одного человека — главаря бунта православных). Тут, правда, свое поведение Стогов сам объясняет: если бы он поступил по закону и отправил бунтовавших мужиков на каторгу даже на пару лет, то семьи осужденных разорились бы без хозяев и уже не встали бы на ноги в течение этого поколения. А порка быстро заживает и не сказывается на семье. Вот именно за это народ и благодарил этого николаевского чекиста.
(За эту «помочь» (так это тогда называлось) Стогов, само собой, после уборки урожая забил бычка и зарезал баранов, и устроил для этих добровольных помощников богатый обед с выпивкой. Так, по русскому обычаю, помещик обязан благодарить крестьян, помогающих ему в уборке урожая.)
С татарами все было примерно так же. Они бунтовали против того, что их из статуса государственных крестьян переводили в статус удельных — на роль крепостных крестьян лично царской фамилии. Экономически это было примерно то же, но возросло количество начальников мздоимцев. И вот такой нюанс подавления этого бунта.