Позвонит сам, если сочтет нужным, решила она и принялась терпеливо ждать.
Саша не звонил. И дома не объявлялся, свет вечерами так и не загорался. Зато его соседка всякий раз при встрече с ней во дворе любопытно щурилась и, кажется, даже пыталась ее о чем-то спросить, но все не решалась. Деликатничала!
Пускай только попробует спросить. Она ее тогда тоже спросит: не она ли уволокла соседские денежки под шумок?..
О чем она думает, господи боже, откуда столько желчи? На работу, что ли, действительно выйти раньше срока? Все легче будет. Станет слушать бухгалтерские сплетни. Кто с кем был на выходных, узнает. Кто от кого ушел, кто кому рога наставил. Будет слушать, и, может, тогда хоть чуточку станет легче – все же не она одна в положении обманутой жены.
Телефон надрывался, наверное, минуты три, прежде чем Ирине удалось очнуться от своих дум. Она подняла трубку:
– Алло!
– Ирина? – спросил незнакомый мужской голос и тут же еще раз уточнил ее имя. – Ирина? Это вы?
– Я, – она даже кивнула, будто он мог ее увидеть. – А вы кто?
– Я старший следователь прокуратуры – Гришин Михаил Семенович.
– Очень… приятно, – закончила она с некоторой заминкой, потому что ничего приятного в этом знакомстве и звонке не было. – Чем могу служить?
– Я звоню вам с места происшествия. Точнее, с квартиры вашей подруги Натальи. – Гришин Михаил Семенович протокольной скороговоркой зачитал фамилию и отчество Натальи. – Вы не могли бы подъехать сюда? К ней на квартиру?
– Зачем? Для чего? – Ирина зажмурилась от нехорошего предчувствия и сказала совершенно не к месту: – Она не велела мне приезжать. Собралась начинать новую жизнь, понимаете?! И никого из прошлой своей жизни видеть не хотела и…
– Вряд ли ей удастся начать все заново, Ирина, – следователь вздохнул с раздражением. – Она покончила с собой. Вам нужно приехать и опознать труп.
– Почему мне? – глупо переспросила она, принявшись с диким хрустом грызть сушку.
– Потому что больше некому, понятно! Соседи по подъезду словно вымерли. Никого нет. А те, что есть, живут недавно и установить личность погибшей не могут, – повысил голос строгий чиновник. – А ваш телефон в ее записной книжке значится первым. И приписка к нему имеется: любимая подружка Иришка. Это веский аргумент для вашего здесь присутствия или нет?.. Вы что, не понимаете, черт побери, что ваша подруга покончила с собой?! Ваша любимая подружка Наташенька повесилась, Ирина!
– К-как повесилась??? – Огромный кусок жесткой сушки застрял в горле, и она принялась судорожно кашлять и стучать себя по груди, пытаясь его проглотить или выплюнуть.
– На веревке! – продолжал добивать ее старший следователь Гришин Михаил Семенович. – Которую привязала за крюк в ванной. Вдела голову в петлю и…
– Прекратите немедленно!
Ирину стошнило прямо на пушистый коврик на балконе. Злополучный бараночный кусок выскочил, и она начала дышать хоть как-то. Отдышалась. Схватила чашку с недопитым чаем и одним глотком вылила ее в себя. Потом посмотрела со страхом на телефонную трубку, валяющуюся на полу, – она отшвырнула ее, когда начало тошнить. Подняла ее и спросила:
– Эй, вы все еще там?
– Я тут буду еще очень долго, – совсем не так понял ее Гришин. – Приезжайте, вы здесь нужны…
Гришин Михаил Семенович оказался не очень молодым и очень сердитым мужчиной. В светлых отутюженных брюках и рубашке в тон, он с брезгливой миной рассматривал квартиру, переходя из комнаты в комнату, и без конца задавал какие-то нелепые вопросы Ирине.
Пока она лихорадочно собиралась, плохо соображая, что именно следует надеть на это самое опознание, пока ехала в такси по городу, поднималась к Наташе на этаж, Ирина все еще верила, что этот звонок – какой-нибудь глупый розыгрыш. Она вот сейчас позвонит в дверь…
Хотя о каком розыгрыше речь, если толпа во дворе и машины «Скорой помощи» и милиции яснее ясного свидетельствовали о том, что все правда. И звонить в дверь не пришлось, она была настежь раскрыта. И возле порога дежурил молоденький участковый, с тоской во взгляде потребовавший у нее документы.
Наташу к ее появлению уже успели вытащить из петли. Процедура опознания была очень скорой и до непереносимости обыденной. Ирина зажмурилась, отвернулась и тут же принялась судорожно глотать обильную слюну, перепугавшись, что ее сейчас снова стошнит прямо на глазах у понятых и всей милицейской и прокурорской братии. Спасибо все тому же Гришину – увел ее на кухню, влил ледяной воды из-под крана в стакан и почти силой заставил выпить.
– Почему она это сделала?! – это первое, о чем она спросила, немного приходя в себя. – Почему?!
– Будем разбираться, – пообещал без особого энтузиазма Гришин и вздохнул. – Хотя… Если верить ее предсмертной записке…
– Она оставила записку?! Наташка оставила посмертную записку?!
– А как, по-вашему, мы ее нашли? Она написала записку, сунула ее в почтовый ящик тех соседей, что живут этажом выше. Это как раз те, что недавно переехали. Они ее оттуда вытащили, в смысле записку, прочли и сигнализировали. Мы приехали, вскрыли дверь, а там… Короче, дальше вы знаете.
– Что она написала? И она ли ее написала? Понимаете… – Ирина обхватила голову руками. – Я потому так говорю, что… В этой семье с некоторых пор стали происходить странные вещи! Сначала от непонятной болезни умирает их маленький сын. Умирает на руках у любовницы мужа Наташи. Мохова Светлана… Она в ту ночь дежурила в больнице. Она врач. И Наташка всегда ее обвиняла в смерти Степки. Даже проводила какое-то расследование и узнала вроде, что у Моховой в ее врачебной практике уже был смертельный исход с ребенком… Господи, что же я хотела сказать?..
– Вы не торопитесь, говорите по порядку.
Гришин Михаил Семенович уселся за кухонным столом ее друзей, как за своим собственным. Почти улегся на него, далеко перед собой разбросав сильные руки, поросшие рыжеватыми волосками. И смотрел на Ирину ободряюще, с отечески доброй улыбкой, как смотрят на полных дурочек. Смотрят, улыбаются, будто бы подначивают: говори, деточка, говори.
Но она-то дурочкой не была, она-то знала, что ему не с чего быть таким добрым.
Зол он! Зол и раздражен из-за нелепого самоубийства, с которым теперь придется возиться. Зол из-за того, что самоубийство это только на первый взгляд кажется банальным, а на второй и тем более на третий – ничего с ним не понятно. И подруга покойной вон лопочет невесть что.
– Покажите мне ее письмо! – вдруг потребовала Ирина, хватаясь за ополовиненный стакан с водой. – Пожалуйста, покажите! Я знаю ее почерк.
Он вздохнул и полез в тонкую папку, которую перед этим уложил на подоконник. Достал небольшой пластиковый мешочек, потряс им, сгоняя в угол бумажный листок, положил все это добро на стол и пододвинул к Ирине чуть ближе:
– Читайте.
Почерк был Наташкин, в этом сомнений не было. И Ирина тут же сказала об этом Гришину, но вот то, что она писала…
– Она совершенно сошла с ума, Михаил Семенович, – жалобно пискнула Ирина, прочтя записку раз десять, наверное. – Она не могла, понимаете! Не могла!
«Я не могу больше жить с тяжким грузом вины, – писала Наташа. – Сначала смерть сына, потом мужа. Я осталась совершенно одна. Мне не для кого и незачем жить, тем более что только я одна виновата в их гибели. Степку не углядела. Генку отравила. Простите меня все, если сможете».
– И Генка… Он умер внезапно, но от сердечного приступа и… Нет, это бред! Полный бред!
– Хорошо, хорошо, успокойтесь. – Гришин отеческим жестом похлопал ее по руке. – Идемте, Ирина. Вы же здесь часто бывали, знаете, что где лежит. Может, вещей каких не обнаружится.
Ирина ходила как заведенная, без конца натыкаясь на группу экспертов и следователей, обследующих квартиру ее друзей. Так было неприятно, что совершенно чужие незнакомые люди лазили по Наташкиным шкафам, рылись в ее одежде, наносили какую-то дрянь на полки и дверные ручки. Все истоптали, выпачкали, переворошили. Был ли в том смысл?! Ребят-то больше нет! Ушли один за другим, будто по чьему-то злому повелению.
– Так, так, так! А это что у нас такое?! – Гришин вертел в руках скомканный лист бумаги, выкатив его носком ботинка из-под стола. – Ага, ксерокопия завещания. В пользу гражданки Моховой… Так, так… Вот это номер! Ирина, взгляните-ка!
– Ой, я вас умоляю, Михаил Семенович! – отмахнулась она. – Прочтите сами! Что я сейчас способна увидеть? Что там?
– А тут весьма прелюбопытные вещи, скажу я вам, Ирина, – он удовлетворенно ухмыльнулся и прочел ей завещание от начала до конца. – Свою часть квартиры покойный Геннадий, оказывается, завещал своей даме сердца – Моховой Светлане Ивановне. Вы ведь про нее мне рассказывали, не так ли?
– Ну да, но как же так? – Ирина растерянно заморгала, переводя взгляд с Гришина на эксперта, застывшего со своей мохнатой метелкой над старинной вазой, которую Наташка особенно любила. – Как он мог? И почему вдруг завещание? Он же молод был, к чему все это? Чувствовал, что ли?.. Или это она его надоумила, эта блондинка? Ничего не понимаю! Гена – он же молод был и здоров!
– А тут весьма прелюбопытные вещи, скажу я вам, Ирина, – он удовлетворенно ухмыльнулся и прочел ей завещание от начала до конца. – Свою часть квартиры покойный Геннадий, оказывается, завещал своей даме сердца – Моховой Светлане Ивановне. Вы ведь про нее мне рассказывали, не так ли?
– Ну да, но как же так? – Ирина растерянно заморгала, переводя взгляд с Гришина на эксперта, застывшего со своей мохнатой метелкой над старинной вазой, которую Наташка особенно любила. – Как он мог? И почему вдруг завещание? Он же молод был, к чему все это? Чувствовал, что ли?.. Или это она его надоумила, эта блондинка? Ничего не понимаю! Гена – он же молод был и здоров!
– А умер от сердечного приступа? Непонятно, – тут же поспешил вставить Гришин.
– Ну… Я не знаю, насколько он здоров, это со слов Светланы Моховой он был здоровым, а сердце, может, и болело. Такое пережить, шутка ли!
– Ладно, разберемся, – сдался Гришин, приобщая копию завещания к делу. – А вам скажу, Ирина. Завещание составляют ведь не только потому, что пребывают в преклонном возрасте. А по разным всяким причинам. Подстраховаться, к примеру, хотят или еще чего. Гена ваш мог чувствовать скорый конец, а мог просто так, из вредности оставить все своей любовнице. Чтобы жена побесилась. Она могла узнать об этом и… Хотя нет, не выходит. Зачем ей его убивать, зная о завещании? Тем более о таком завещании! Знать о нем она, понятное дело, не могла, иначе не стала бы его травить.
– Да не травила она его! Что вы несете?! – закричала Ирина, не выдержав. – Как вы можете такое говорить о Наташе?!
– Это не я о ней, Ирина, а она сама так о себе заявляет. А вы не нервничайте, не нервничайте. Сходите на кухню, попейте еще водички. Нам еще есть о чем поговорить с вами.
Можно было бы и отпустить ее уже. Пускай бы ехала домой и там с головой погружалась в свое горе. А не отпускал! Из противного упрямства своего и вредности природной.
С чего это он должен здесь париться в квартире ее подруги в окружении серых лиц своих коллег, а она вдруг домой поедет? Еще чего! Пусть тут пока побудет, поговорит с ним. Дамочка молодая еще, очень хорошенькая. Наспех собиралась, наверное, напялила на себя не поймешь что.
Короткие шорты из льна и блузку вечернюю шелковую. Совершенно вещи несовместимые, на его взгляд. Но он не в претензиях, что она в шортах-то. И никто из ребят не ропщет и глаз с ее коленок и голых плеч не спускает. Пускай еще тут побудет – и ребятам в радость, и ему в утешение. Он бы ведь, если бы не этот срочный вызов, сейчас к Ляльке на съемную квартиру подался. Она тоже из таких же вот длинноногих и молодых – его новая симпатия. И провел бы он с ней пару жарких упоительных часов, вместо того чтобы рыскать по чужим шкафам и таращиться на сломанные позвонки самоубийцы…
– Как вы считаете, могла быть причастна к гибели супруга вашей подруги его любовница? – завел свою волынку Гришин, усадив Ирину в осиротевшей спальне ее друзей прямо на кровать.
– Мохова? – Ирина чуть пододвинулась, Гришин сел очень близко, его голый локоток то и дело касался ее руки, ей было неприятно. – Вряд ли.
– Почему вы так думаете? Он оставляет ей в наследство полквартиры, разве это не мотив? – Гришин впился взглядом в ее рот.
Хороший был ротик. Свеженький, сочный. У Ляльки был такой же. Он бы сейчас…
А вместо этого вынужден наблюдать за тем, как эта недотрога от него отодвигается, стараясь сделать это как можно незаметнее.
– Я ничего не могу знать о ее мотивах, Михаил Семенович, но Мохова первой заговорила о том, что Гена умер не своей смертью, – решила до конца быть честной Ирина, отодвигая предвзятость в дальний угол.
– Ну-ка, ну-ка, с этого места поподробнее, – заинтересовался Гришин.
Ирина пересказала ему свою с Моховой встречу. Как ходила к ней домой, как расстались они не совсем дружески. И с тяжелым вздохом рассказала о последнем дне жизни своего друга Генки.
– Стало быть, вы все трое нанесли ему поочередно свои визиты? Занятно… И если брать за правду тот факт, что Геннадий был отравлен, то на роль подозреваемых смело можете претендовать вы трое.
– Я здесь ни при чем, – тут же отвергла Ирина. – Посудите сами. Чтобы его отравить, нужно было яд этот ему куда-нибудь всыпать. Ну в стакан там или в еду. А мы с Генкой ничего в тот день не пили и не ели. Он предлагал мне кофе. Я отказалась.
– Кто это может подтвердить?
Гришин хитро сощурился, тут же делая неутешительный для себя вывод, что грудь-то у его собеседницы много лучше, чем у Ляльки. И в низком вырезе блузки так призывно колышется.
Ах, если бы сейчас не это отвратительное самоубийство, он бы уже…
– Ну кто-кто! Секретарша, конечно же. Она как никто знает, кому и что она подавала. У нее и спросите.
– Спросим, спросим, а вас я попрошу, Ирочка, до выяснения обстоятельств никуда из города не отлучаться. Ни о какой подписке о невыезде я речь не веду, это просто моя отеческая просьба к вам такая. Хорошо?
– Я и не собиралась, – кивнула Ирина.
Хотела было добавить, что уже побывала в отъезде, больше не хочется. Но потом передумала и промолчала. Очень уж прилипчивым оказался Гришин Михаил Семенович, слово за слово выудит из нее все без остатка. Она и про свое неурочное возвращение расскажет, и про кобелиную выходку Стаса. Нет, не нужно подобных откровений.
Снабдив его номерами всех своих телефонов, Ирина выбралась наконец на улицу. Поймала на стоянке такси, доехала до своего дома, ввалилась в квартиру и, не разуваясь, рухнула в гостиной на диван.
Кажется… Кажется, это уже становится привычкой. Вползать в свой дом измотанной очередным горем и, не снимая обуви, заваливаться на кровать. С ее-то аккуратностью и любовью к порядку подобное было недопустимо. Другое дело – Наташка. Та всегда бросалась из крайности в крайность. Либо дома у нее стерильная чистота, либо все вверх дном.
Как же она могла так поступить с собой, со всеми ними, с Генкой, если все то, о чем она написала в предсмертной записке, правда?! Как же так можно? Прийти к нему на работу, хладнокровно всыпать яд в чашку с чаем там или с кофе и сидеть потом, наблюдать, как муж умирает. Да при чем тут муж! Речь прежде всего идет о человеке!
А она взяла и убила этого человека, а потом убила себя, посмертно признавшись. А не признайся она, никто бы и в жизни не догадался, что Генка умер не своей смертью. Сердечный приступ и приступ, такое часто…
Господи! Да, да! Сашин отец ведь тоже никогда не жаловался на сердце, а заключение экспертов то же самое! Наташка, конечно же, к смерти этого старика никакого отношения иметь не может, а вот к зелью смертоносному очень даже запросто. Кто знает, где она его приобретала, у какого продавца?
Надо срочно звонить Саше. Позвонить и рассказать ему обо всем.
Глава 12
– Светлана Ивановна, расскажите мне все по порядку, что с вами случилось тем днем.
Привычная суровость Виктора Ивановича была разбавлена теперь изрядной долей обязательной благодарности. И поделать с этим он ничего не мог, и оставаться беспристрастным тоже.
Он обещал ей помочь? Обещал! Она спасла его ребенка от смерти? Спасла! Вот и требуется теперь выполнить свое обещание в знак безграничной благодарности.
А как выполнишь, если после встречи с ней произошло много чего. Обещала ведь никуда не высовываться, так нет же, натворила дел, а теперь что?
– Я уже все рассказала вам. Я пошла к ней днем с намерением потребовать объяснений. Взяла с собой копию завещания. Просто так взяла, без злого умысла. – Светлана Мохова громко всхлипнула, поняв, что Виктор Иванович не верит почти ничему, что она говорит. – Она открыла. Была слегка пьяна. Я попросилась войти. Она не пустила, у нее там был мужчина.
– Откуда знаете, что мужчина? – в который раз спросил он, надеясь на то, что она могла прежде чего-то не договорить, пропустить или забыть, опять-таки безо всякого злого умысла.
Ох, бабы, бабы! Наворотят дел из-за глупой ревности своей, а потом вот расхлебывают. И хорошо, если все это заканчивается мордобоем и клоком выдранных волос, а не так, как в данном конкретном случае. В случае с Моховой все обстоит гораздо хуже. И она, кажется, даже не подозревает, во что вляпалась.
– Когда я вышла на улицу, – судорожно вибрирующим голосом продолжила Светлана свой рассказ, – Наталья висела на балконе и делала такие вот движения себе по шее. – Она показала, как чиркала ее соперница себя по горлу ребром ладони. – И орала еще всякие угрозы.
– Какие именно?
– Орала, что удавит меня и что я сука. Извините…
Она смутилась, ругаться в его присутствии ей было очень стыдно, но выбора не было. Виктор Иванович снова и снова заставлял ее повторять слово за словом все, что они друг другу наговорили. Воссоздавать все по минутам, каждый шаг, каждое движение.