– Она сказала, что вы будто бы не отрицаете своей симпатии ко мне, что вроде бы сказали ей, что у нас с вами… – Ее лицо сделалось таким пунцовым, что казалось лопнет сейчас, брызнув на него алым липким соком стыда. – Что у нас с вами роман! Зачем, Виктор Иванович?! Этого же нет!
– Нет, конечно.
Он с недоумением смотрел на девушку, не зная, что говорят в таких ситуациях.
Он, конечно, был грамотным сыщиком в свое время, потом стал весьма грамотным начальником, забравшись выше по служебной лестнице. Всегда знал, что можно, а чего нельзя говорить. Знал, как утешить пострадавших, как правильно задать вопрос родственникам погибших, чтобы не делать им больно. Но вот в таких говенных ситуациях, когда его собственная жена приписывает ему несуществующий роман, ссылаясь на его же слова…
Нет, в таких ситуациях он не бывал ни разу. И не знал, что должен говорить этой милой девушке. Попавшей, по милости его жены, да и по его милости тоже, в такой неприятный переплет.
– Хорошо, хорошо, я принимаю твое объяснение по поводу нелепых грамматических ошибок, – решил он все это дело перекрыть шуткой. – Но работать надо все же, Ниночка. Давай сейчас переделаем письмо, и…
Она уже поднялась с его дивана и шла теперь к выходу из его кабинета. Все так же с неестественно выпрямленной спиной и выпяченной грудью, на которую он никогда не смотрел и даже не старался. И чего это надумала его супружница, непонятно? С чего бесится?
– Ниночка, – неожиданно даже для самого себя окликнул ее Виктор Иванович, когда она уже повернула дверную ручку. – А что ты ей ответила? Я же должен быть подготовленным к тому, что меня ожидает дома, так ведь?
Она кивнула.
– Так что ты ответила моей жене?
Сам спросил и тут же испугался. А вдруг Ниночка нагрубила его жене непотребно и та теперь станет требовать от него ее увольнения. А что? Возьмет и поставит ультиматум: либо она, либо его секретарша. Не станет же он между ними выбирать в самом деле! Он свой выбор уже давно сделал, и навсегда, кажется.
– Я сказала ей, что мои чувства никакого отношения не имеют к скандальным ситуациям в вашей семье. Что у нее нет ни малейшего повода сомневаться в вашей верности, Виктор Иванович. – И Ниночка неожиданно сгорбилась, отворачивая лицо к двери.
– Умница, – похвалил он ее в первый раз за сегодняшний день, посмотрел, как она открывает его дверь, и вдруг опомнился: – Слушай, а о каких чувствах ты тут только что говорила, Нин? Что за чувства, которые не имеют отношения и…
– Мои чувства, Виктор Иванович! – Она с грохотом вернула дверь на место, разворачиваясь к нему и глядя с непонятным вызовом. – О моих чувствах речь! Вы не замечали, нет?
– Чего не замечал?
– Того, что я вас люблю, Виктор Иванович!
Заканчивая выговаривать его имя с отчеством, Ниночка громко всхлипнула и выбежала прочь из его кабинета. А он, вытаращив глаза, смотрел на фанерный прямоугольник, стилизованный под мореный дуб, и ловил себя на мысли, что первый раз за последние несколько лет ему вдруг дико хочется напиться.
Твою мать, а! Это что же вокруг него происходить стало?!
С одной стороны, нелепое преступление, в котором обвиняют женщину, которой он обязан жизнью своего ребенка. И просто обязан докопаться до истины, чтобы спасти ее от возможной следовательской, а затем и судебной ошибки.
С другой стороны…
А с другой стороны, эти две заполошные бабы, с которыми он проводит день за днем, совершенно не подозревая, что у каждой творится в душе.
Первая – жена, которая сначала выплевывает ему в лицо обвинения в том, что она постоянно одинока и жизнь ее похожа на инерционный процесс, приближающий ее к смерти.
Вторая – длинноногая секретарша, которую он всегда считал умной, скромной и ненавязчивой, – вдруг, оказывается, любит его!
Первая звонит второй, обвиняет, оскорбляет. Наверняка ведь оскорбляла девушку. Супруга если разойдется, в выражениях не церемонится.
Вторая ее выслушала и обвинения отмела, не забыв упомянуть о чувствах своих. О чувствах, о которых он сам и не подозревал никогда.
Да ему и некогда, черт побери! У него дел невпроворот! Станет он отвлекаться на эмоции, которые разложил по семейным полкам давным-давно. Все ведь разложил: как и с кем должен жить и стариться, кого должен любить, о ком заботиться, когда время на это выхватывал из своего плотного рабочего графика. Каждая полочка была заполнена, аккуратно и бережно.
И тут вдруг оказывается, что на полках этих пыльная брешь, так? Он и не подозревал, а его туда мордой начали тыкать – в эту пыльную пустоту. И неприятно это, и саднит. А Ниночка его почему-то и за что-то любит.
А дальше-то что?! Что он станет делать с инерционным процессом, творившимся в душе его стареющей жены? Что станет делать с любовью своей молоденькой секретарши? Ему этого совсем не нужно! Ему нужно работать! Много работать, чтобы найти преступника или преступников, если их несколько. Найти их, а потом с чистой душой и просветленной совестью следует ехать в Москву, куда он ездит с отчетом каждый месяц восьмого числа.
Ехать следует в отутюженном костюме, белоснежной сорочке, начищенных ботинках. И приготовить все это добро следует его жене, а не романтически настроенной девчонке.
А жена бесится! А секретарша плачет!
– Ох, господи! – Виктор Иванович в ярости смахнул все бумаги со стола на пол и что есть сил шарахнул кулаками по столу.
Сбесились бабы!!! Словно сговорились свести его со свету! Творят что хотят, а ему с ними разбирайся. Нет у него на это времени, нет! И желания, что главное, – тоже нет!
Он сейчас созвонится с Гришиным, узнает, как продвигается его расследование. Потом поедет в больницу к Ирине и постарается узнать, что явилось причиной ее недомогания. Все же хочется увериться в том, что она не стала жертвой очередного отравления. А потом…
Потом ему очень хотелось бы вернуться в свой уютный дом. Надвинуть на ноги любимые старые тапки. Принять душ, облачившись в толстый домашний халат. Поужинать сытно и вкусно картошкой с мясом или котлетами. Сесть перед телевизором, повозиться с ребенком, профессионально выведав у него все его милые, наивные секреты. Жена тоже пускай будет при этом, хотя и зол на нее. Но без нее как-то привычной картинки семейного бытия не складывалось. Она должна была быть, черт побери! Пускай хлопочет на кухне, пускай у гладильной доски или с журналом в кресле пусть сидит, ее право. Но пусть она будет в его жизни, безо всякой там неожиданно обнаружившейся холодности и черствости!
Может, цветы ей купить сегодня, а? Цветы и… Что еще можно? Духи, во! Нет, лучше безделушку какую-нибудь на кухню. Она любит это барахло, пускай тешится. А с духами можно попасть впросак. Не помнит и не знает, какими именно она теперь пользуется.
Он и в самом деле давно ей ничего не покупал. Все ведь некогда. Часть ее упреков все же справедлива, спорить сложно.
– Михаила Семеновича нет, – пропела секретарша Гришина приятным голосом.
– А где он? Когда будет? – прицепился к ней Виктор Иванович, представившись.
Цеплялся, а сам злорадно думал: интересно, а гришинская секретарша тоже влюблена в своего начальника или как? Тоже плачет ночами в подушку и объясняется с его женой? Вряд ли. Гришин – он же еще тот ходок. У него все много проще. Не особо он станет тревожиться тем, отчего в душе его жены холодно и черство и с чего это вдруг его секретарша начинает путать в словах буквы. Рявкнет, лишит премии, и дело с концом. Бабы все по своим местам и рассредоточатся. А у него…
– Михаил Семенович на происшествии, Виктор Иванович, – мяукнула секретарша Гришина. – Когда будут, не знаю.
– Вы передайте, что я ему звонил. Если не найду его сегодня, утром пусть ждет меня в гости.
Гришин, стало быть, на происшествии. Что-то снова стряслось в их большом городе. А могло и не случиться. Могло у Гришина случиться неожиданное окно, и он теперь тискает на какой-нибудь съемной квартире грудастую тетеху и головы не ломает над тем, как ему распорядиться неожиданно открывшимися чужими чувствами. Н-да…
– Нина, я отъеду ненадолго, – ровно, без чрезмерной сухости отрапортовал Виктор Иванович, выходя в приемную. – Если что-то срочное, разыщи меня по мобильному. Письма все отправила?
– Да.
Ниночка упорно игнорировала его взглядом, бесцельно перебирая клавишами клавиатуры.
– Молодец, что отправила, – чуть резче, чем бывало раньше, похвалил он ее и вышел из приемной.
Черт! Видимо, и правда придется с ней расстаться, хотя и жаль. Ну а как работать в таких условиях?! Она будет киснуть, нос вешать, а ему придется голову ломать: из-за любви своей неразделенной или еще из-за чего приходит на работу его секретарша с покрасневшими от слез глазами.
Жена тоже хороша, расстроила девчонку. А ему ведь так и не позвонила. Затаилась, наверное. Ждет, что он станет распекать ее за звонок его секретарше. Она тогда прицепится к тому, что он за Ниночку заступается. А он не станет вовсе жену распекать. Просто позвонит ей сейчас и попросит пирогов на ужин, вот!
Жена тоже хороша, расстроила девчонку. А ему ведь так и не позвонила. Затаилась, наверное. Ждет, что он станет распекать ее за звонок его секретарше. Она тогда прицепится к тому, что он за Ниночку заступается. А он не станет вовсе жену распекать. Просто позвонит ей сейчас и попросит пирогов на ужин, вот!
– Пирогов?! – Голос у жены звучал глуховато и растерянно. – Каких пирогов, Витя?!
– Пирогов хочу, милая, с рисом и яйцами, они у тебя прелесть просто. И кстати, совсем забыл, что там у тебя с миксером стряслось?
– Сгорел. – Ему почудилось, будто жена ахнула едва слышно. – А что?
– Ничего, новый сегодня куплю. Какую фирму предпочитаешь?
– Все равно, Вить, – произнесла она после паузы, наверняка заполненной ее размышлениями на тему: что вдруг могло стрястись с ее мужем? – Слушай, а с капустой делать пирожки?
– И с капустой тоже.
Он улыбнулся, представив себе ее растерянное лицо. Лицо, к которому привык и которое не собирался менять ни на какое другое.
– Вить… – она ощутимо подавила вздох. – А с яблоками?
– И с яблоками! – Он рассмеялся едва слышно. – Знаешь, что хотел сказать тебе давно, да все забывал?
– Что? – Она настороженно примолкла, видимо, ожидала разноса за свою телефонную выходку.
– А я ведь тебя люблю, милая! Прости, если обижал.
– Ты не обижал, – она всхлипнула. – Я просто… Просто устала, наверное. И дура я, Вить! Простишь меня?
– За что?
– За все. Секретаршу твою обидела сегодня, жаловалась? – все же не выдержала, призналась.
– Нет, не жаловалась. Да бог с ней, с секретаршей. Ты меня домой-то ждешь хоть?
– Я тебя всегда жду, Вить, – она заревела. – И пирогов твоих любимых напеку сегодня, так и знай. Ты только… Только возвращайся, Вить, скорее…
Как же ему стало славно от ее слов и слез. Так славно и сладко, что в горле засаднило, а глаза защипало, стоило представить себе, как она летит сейчас на кухню в слезах и хватает с полок муку, скалку, соль, сахар. Месит тесто, плачет и ругает себя. Устала она, конечно, ему не стоит на нее обижаться. И вниманием его обделена, спорить сложно. Так что все ее выпады и неожиданные выходки простить все же можно. Ведь никого же ему рядом не надо, только ее…
Глава 18
– Вот это люди меня посетили! Чего это сам пришел, вызвал бы, я бы подъехал. – Гришин кривовато ухмылялся, посматривая на вошедшего в его кабинет Виктора Ивановича.
– Ничего, мне несложно. – Виктор Иванович вернул ему его кривоватую ухмылку. – К тому же застать тебя и вызвонить – то еще занятие. Скрываешься, что ли, от меня, не пойму!
Гришин смутился и в суетливом замешательстве принялся перебирать бумаги на столе. Новостей у него для гостя хороших не было, вот и смущался.
Как сказать? Как ошарашить?
С чего начать разговор, Гришин затруднялся придумать. Хоть бы тот сам что-нибудь подбросил для начала, а то уселся, чаек потягивает, смотрит с прищуром и молчит. А ему отдувайся за его подзащитных, думай и решай, как правильнее…
– Ну, Семеныч, чего куксишься? Давай поделись своими соображениями.
– Какими?
Тот перестал теребить приказы с протоколами и уставился на гостя вроде как с непониманием. Даже плечами подергал для порядка.
– Как какими? Чего же, и новостей нет никаких по нашему с тобой общему делу?
– Ну… Что можно считать новостями, Иваныч? – ему просто рот свело от желания выругаться. – Ничего же нового не случилось.
– Как же это не случилось? Как раз и случилось.
– И чего?
– Ты ваньку-то не валяй, Михаил Семенович, – перестал быть любезным Виктор Иванович, с грохотом устанавливая пустую чашку на стол. – И тебе, и мне известно, что одна из наших с тобой подозреваемых попала в больницу в тяжелейшем состоянии. Диагноз врачи пока вынести затрудняются…
– Выносят приговор, – ворчливо перебил его Гришин, потирая затылок. – А диагноз ставят.
– Вот я и говорю, пока нет его, диагноза.
Виктор Иванович нервно дернул шеей, что-то подсказывало ему, что у Гришина припрятан какой-то гадкий кролик в шляпе. Мастер тот был на нехорошие фокусы.
– Почему нет? – не разочаровал его Гришин, погано улыбаясь. – Диагноз уже имеется.
– Да ну! И что же говорят врачи?
– Отравление, – с виноватым каким-то кряканьем ответил Гришин, снова принявшись рыться в бумагах, которыми был завален его стол.
– А-аа, ну про отравление и я знал, – боясь радоваться, молвил Виктор Иванович, продолжая наблюдать за хозяином кабинета. – Муж всех соседей успел оповестить, что жена алкоголем отравилась.
– Алкоголем? – Брови Гришина сложились домиком, а глаза упорно рассматривали бумаги.
– Ну да! Мне соседка рассказала про то, как Ирина вернулась домой в полночь почти. Как он ругался на нее.
– Ага. С ним лично ты, стало быть, не беседовал, – чему-то обрадовался Гришин.
– Нет, не успел, а что?
– А то! Черт побери, Виктор Иванович! Сижу вот тут перед тобой и не знаю, как разговор начать. – Гришин всплеснул руками и первый раз глянул на гостя по-человечески: с пониманием и сочувствием даже. – Ведь не все так хорошо, как тебе рисуется.
– А что мне рисуется? Много ты знаешь, елки-палки, – хмыкнул тот настороженно. – Мне рисовать нечего себе и придумывать тоже. Одну из подозреваемых увезли на карете «Скорой помощи» из дома с симптомами алкогольного отравления. Где была, с кем пила – не знаю.
– Это ты не знаешь, – загорелся Гришин, не зная, как перейти к самому главному. – Нам-то уже многое известно.
– И что известно?
– А то известно, и с кем пила, и чем отравилась, – вовсе сник Михаил Семенович.
– И с кем же, и чем же?! Ты долго будешь из меня жилы тянуть?! – повысил голос Виктор Иванович, поняв наконец, что дело – совершенная дрянь.
– Отравилась наша подозреваемая не алкоголем, а искусно приготовленным ядом. Не настояли бы мы на анализе крови, так и прошло бы алкогольным отравлением.
– А с чего настояли? Почему вдруг проявили бдительность? Слушай, что я тебе наводящие вопросы задаю, как студенту на экзаменах, честное слово. Валяй, не томи. Я же понимаю, что… Короче, давай, Семеныч, говори.
– Ну слушай, Иваныч. И уж не обессудь, если тебе что-то не понравится.
Что-то не понравится?! Да что там могло понравиться, что?! Да его просто под дых ударила информация, преподнесенная Гришиным Михаилом Семеновичем. Она его просто с ног сбила, раздавила, размозжила по стене и стекать фрагментами по ней заставила.
Снова Мохова оказалась в центре подозрений! Снова эта полоумная врачиха оказалась самой виноватой из всех виноватых. Ну что ты делать будешь, а!!!
В крови бывшей подозреваемой, а теперешней пострадавшей оказался очень сложный яд. Не прояви бдительность Гришин со своей командой, так и отошла бы в мир иной Ирина с симптомами алкогольного отравления. А так не вышло, не получилось свалить все на винно-водочный некачественный продукт и неуемный аппетит жертвы. Стали разбираться, стали опрашивать возможных свидетелей, сама-то пострадавшая находилась в таком состоянии, что врачи к ней никого не допускали.
Свидетелей, на поверку, оказалось ни много ни мало – один муж. Он один знал, куда отправилась его жена вечером. Знал даже, почему она туда отправилась.
Почему все же? Да потому, что Мохова ей позвонила, рыдала и умоляла Ирину приехать к ней. Что будто бы она во всем сумела разобраться. Что знает виновных и даже может назвать их ей по имени.
– Мужу не показалось опасным отпускать жену одну вечером к человеку, на которой висят подозрения в убийстве? – едко перебил Виктор Иванович Гришина.
Конечно, показалось. Еще как показалось: и опасным, и ненужным, и несвоевременным. Только успела вернуться из тюремных застенков, как снова лезет к черту на рога. Отдыхать бы да стараться обо всем забыть, начав просто жить. Нет же, ей непременно приспичило во всем разобраться самой…
– Ну когда тебе никто не верит и обвиняет бог знает в чем, еще и не на такие рога полезешь, – вступился за Ирину Виктор Иванович с хмурым видом. – Нам-то с тобой о презумпции думать некогда. Нам с тобой раскрываемость важна.
– Это ты зря, Иваныч, – попытался обидеться Гришин, но потом счел это лишним, что ни говори, а за раскрываемость с них со всех шкурку снимают. – Так вот муж ее не пускал. И даже у порога встал баррикадой. А она все равно ушла. И вот что вышло.
– Да-аа, вышло, елки-палки! – Виктор Иванович поставил локти на стол, сцепил пальцы в замок под подбородком и пожаловался: – Что теперь делать мне с этой Моховой, ума не приложу!
– Да от таких улик теперь ее ничто и никто не спасет, Виктор Иванович! – посетовал Гришин, закуривая в своем кабинете, что позволял себе крайне редко. – Это просто бомба! Теперь вот не знаю, как оправдаться перед самим собой за то, что отпустил ее под залог! Залет с ней полный!