— Что обычно ест на завтрак Курт? — терпеливо повторяю свой вопрос.
Пауза немного затягивается.
— Вы хотите заказать мистеру Дамиру завтрак? — я согласно киваю. — Он будет против.
М-да, это тяжелый случай. Возможно, даже клинический.
Быстро обернувшись к кассиру, заказываю зеленый чай, яичницу и блины.
— Он не станет это есть, — тихо предупреждает охранник.
— Посмотрим, — самоуверенно говорю я, открывая кошелек.
Опережая меня, мужчина быстро передает кассиру банковскую карту и извиняюще улыбается.
— У меня будут проблемы, если я позволю вам заплатить, — честно признается он.
Пожав плечами, отсчитываю всю сумму за завтрак и опускаю ее в полупрозрачный ящичек для сбора средств в помощь сиротам. Это, конечно, не то же самое, что заплатить за себя, но чувство, что меня покупают, на время отступает в тень.
— Я принесу, — любезно предлагает свою помощь охранник.
Вернувшись к столику, сажусь за свое место и смотрю на Курта. Он больше не выглядит удивленным, сейчас он скорее сосредоточен и готов к действию, и даже былая усталость и явный недосып куда-то пропали.
— Курт, а что вы едите на завтрак? — спрашиваю из любопытства.
— Кашу, оладьи и сок, — перечисляет мужчина.
Ну вот! Мимо по всем пунктам.
— Всегда, всегда? — уточняю, не теряя надежды.
— Да, — кивает он.
М-да, Яблокова. Это провал!
— И что всегда только каша, оладья и сок? — допытываюсь я. — Ну, нет, скажем, желания съесть тосты, или фрукты, или еще чего-нибудь?
Курт в задумчивости крутит свой телефон.
— Это дань уважения памяти моей жены, — негромко говорит он. — Бет всегда готовила для меня завтрак. У нашей поварихи выходит не так вкусно, но я не жалуюсь.
Мне требуется пара минут, чтобы переварить только что сказанное им. Насколько помню из личного дела Курта, предоставленного УНЗД перед ужином, та самая Бет погибла при родах. И если его сыну пять лет, то…
— Вы на протяжении пяти лет каждое утро едите кашу, оладьи и сок, которые готовила вам жена?
Мужчина кивает.
Псих! Полный псих! Но вслух я такое, естественно, не говорю.
— Вау! — я потрясена до глубины души. — Наверное, вы очень сильно ее любили.
— Очень.
В одном простом слове Курт умудряется выразить так много. Здесь и печаль, и нежность… И хорошо знакомые мне нотки душевного одиночества.
Идея с завтраком уже не кажется удачной, но сдаваться так быстро не хочется.
— Курт, я заказала для вас завтрак, — тихо сознаюсь, заглядывая в глубину его глаз.
Он грустно улыбается.
— Эва, я не буду есть, — мягко, но непреклонно говорит лаэрд.
— Ладно, не ешьте! — фыркаю я, яростно расчесывая запястье левой руки.
Внутри плещется обида, да и чувство проигрыша не дает покоя, поэтому, когда охранник приносит поднос, просто молча двигаю к себе тарелку с блинами и приступаю к еде.
А ведь оладья и блины — это почти то же самое.
— Эва, о чем ты думаешь?
Вопрос застает врасплох настолько, что я говорю правду.
— О том, что у вас никогда не будет ни второй жены, ни постоянной любовницы, — сознаюсь я, растеряно глядя в окошко. — Ни одна женщина не сможет конкурировать с духом вашей умершей жены.
Мы молчим дальше. Тяжелая атмосфера за столиком мешает наслаждаться вкусом моих любимых блинов с медом, и даже сладкий кофе отдает горечью.
К зудящему запястью руки присоединяется шея, а затем и сгиб локтя.
— Эва, что с тобой? — спрашивает мужчина, наблюдая за тем, как я яростно чешу ногтями шею за ухом.
— Аллергия, — покончив с шеей, хочу почесать заодно и запястье, но Курт перехватывает мою руку и поднимает рукав пиджака.
На светлой коже отчетливо видны красные пятна. Курт недоверчиво касается подушечками пальцев моего запястья и сжимает губы в тонкую линию.
А кое-кого предупреждали…
— Извини, — неожиданно говорит он. — Тебе нужно принять что-то против аллергии.
Мужчина встает, идет к соседнему столику, где завтракают охранник и водитель, быстро что-то говорит и возвращается назад.
Краем глаза наблюдаю за тем, как водитель, подхватив свою куртку, торопливо покидает кафе и удаляется в сторону припаркованной машины.
Лаэрд садится на стул и устало растирает лицо ладонями.
Он же ведь не спал всю ночь, да и ел наверняка вечность назад.
— Курт, а давайте компромисс? — неожиданно предлагаю я, на этот раз расчесывая правое бедро, прямо через джинсы. — Вы выпьете чай и съедите блинчик, а я, так уж и быть, встречусь с Авроркой. По рукам?
Лаэрд в задумчивости смотрит на меня, так, будто я предложила ему многомиллионный контракт.
— Блинчик — это же ведь почти оладушек, — привожу я «великий» довод. — Можно даже сказать, что оладушек — это располневший блинчик. И потом, вы же пили чай в самолете.
Курт еще раз смотрит на меня и с неохотой кивает, из чего я делаю вывод — мой разговор с Авророй почему-то крайне важен для него.
Вернувшийся с пакетиком из ближайшей аптеки водитель с удивлением видит, как Курт с сосредоточенным выражением на лице ест блинчик, запивая его уже немного остывшим зеленым чаем.
Дело 1313
— Готова?
Я сыто киваю и тут же запоздало спохватываюсь.
— К чему?
Курт отодвигает тарелку и белую чашку на блюдечке. К яичнице он так и не прикоснулся, зато с чистой совестью умял все три блина и даже ни разу не вспомнил Бет. По крайней мере, вслух…
— К разговору с Авророй, — говорит лаэрд.
Мягко и спокойно, так, словно боится напугать меня громкими интонациями. Кто бы намекнул ему, как это бесит!
— Э-э-э… Так сразу?
Честно говоря, как-то не думала, что разговаривать придется тут же. В мои планы входила выждать недельку, успокоиться, стрясти с Вениамина Георгиевич дело Аврорки и уже только после этого соглашаться на встречу.
— Я завтрак съел при тебе, — подмечает Курт, бдительно наблюдая за мной. — Через дорогу офисное здание, Крис и Аврора уже ждут нас.
Зашибись! Значит, все уже было решено за меня еще до перелета?
Идти и встречаться с лаэрдом и бывшей подругой не тянет, но отец всегда учил нас с братьями держать слово, потому что человек, не отвечающий за свои слова — пустозвон.
Пустозвоном быть не хочется, поэтому я решительно встаю и тянусь к куртке.
Курт с каменной маской спокойствия на лице поднимается следом. Тот же маневр выполняют и личный водитель с охранником. Лаэрд не обманул — офисное здание действительно было через дорогу от нас, а Аврорка и Кристоф действительно ждали.
Едва я переступаю порог, как длинноногая блондинка в шикарном деловом костюме подбегает ко мне, порывисто обнимает и… начинает реветь.
— Блин, Аврор! — недовольно ворчу я. — Ну, сколько реветь-то? Взрослая женщина уже, между прочим, а продолжаешь реагировать на все, как ранимый воробушек.
— Ева-а-а-а… — громко шмыгает носом она. — Ева-а-а…
У-у-у… Чую это надолго.
Пока девушка методично заливает мое плечо слезами, я поворачиваю голову и укоризненно смотрю на Курта.
— Это, как бы, мало похоже на разговор…
— Блины тоже мало похожи на оладьи, но я же ел, — парирует мужчина, обходя нас. — Все готово? — спрашивает он у Кристофа Дамира, обмениваясь дежурными рукопожатиями в качестве приветствий.
Я тяжело вздыхаю. Вот почему девушки так не могут. Вместо тысячи слов типа «сколько лет, сколько зим», «как ты похорошела!» и коронной «что на личном фронте?» почему нельзя ограничиться сухим рукопожатием и сразу перейти к сути дела?
Аврорка жалобно всхлипывает. И ведь даже не понятно, че хоть она ревет!
— Включай, — слышу я громкую команду Кристофа Дамира, и неказистый с виду подросток, сидящий за узким офисным столом у окна, щелкает клавишами ноута.
— Дело номер тринадцать-тринадцать, запись от первого января 2015 года…
Вначале я слышу ворчливый голос своего куратора, и, только отстранив от себя Аврору, вижу перед глазами его лицо на экране огромной плазмы.
— Объект сломала нос и руку оперативнику Крякову, — на лице мужчины кривая улыбка больше похожая на оскал. — И после этого ее еще называют неопасной! — Вениамин Георгиевич качает головой и недовольно хлопает ладонью по столу. — Алексей Кряков временно выведен из операции. В настоящий момент подыскиваются кандидаты на роль осведомителя. Пока желающих нет…
Видеоряд резко обрывается, экран гаснет.
— И как это понимать?
Мужчины переглядываются, решая, кто из них возьмет на себя миссию по разжевыванию информации одной глупой девочке, но тут в дело включается Аврора.
— Ева, я не первый агент, который наблюдает за тобой для УНЗД, — говорит она, вытирая слезы белым платочком.
— Это я уже поняла, — с раздражением чешу запястье.
Курт берет ближайший стул, подносит ближе и ставит передо мной.
Курт берет ближайший стул, подносит ближе и ставит передо мной.
— Садись, — в приказном порядке, предлагает он.
Пожав плечами, сажусь, хотя все остальные, кроме парня у компьютера, остаются стоять на своих местах.
Скрестив руки на груди, вальяжно киваю головой. Ну, давайте, включайте то, что так хотели мне показать. Я готова!
Экран снова включается, но вместо лица куратора на нем молодая женщина со светло-русыми волосами.
— Дело тринадцать-тринадцать, — она словно напевает эти слова. — Агент Людмила Железнова приступила к наблюдению…
И если вначале я думала, что просто обозналась, то теперь все сомнения ушли.
— Мамочка… — шепчу я одними губами, резко поднимаюсь со стула и иду в сторону мальчишки с компьютером.
Никто не ожидал от меня такой реакции, поэтому я беспрепятственно дохожу до стола и смотрю на подростка.
— Свалил, — беззлобно прошу парня, подталкивая его в плечо.
— Еще чего! Это мой комп, — напоминает молодой программист.
И вот откуда в людях столько жадности. Я же у него этот ультрабук не навсегда забираю. Сейчас кое-что проверю и верну.
— Объект плохо ест. Поговорила с врачами управления, буду пробовать прикормки, — мамин голос, такой родной и любимый. — В остальном пока все достаточно спокойно: агрессии к другим детям не проявилось, на моего мужа и других родственников реагирует вполне доброжелательно…
Обнажив губы в зверином оскале, я грозно рычу от нетерпения.
— Ладно-ладно! — примирительно поднимает руки парень, быстро уступая мне комп.
Оккупировав чужое место за столом, двигаю ноут ближе и кладу пальцы на тачпад. Секунду колеблюсь, не решаясь выключить видео с маминым изображением, и, в конце концов, просто сворачиваю.
Залезаю в самое сердце компа, отыскиваю папку с названием «дело 1313». Здесь приблизительно девять гигов видеоотчетов. Наугад тыкаю в первый попавшийся файл, влезаю в его свойства и запускаю консоль.
— Эва, что ты делаешь?
Недовольно поморщившись, игнорирую вопрос, сосредоточившись на проверке.
Насколько я знаю, всю информацию в управлении делили на «важное» и «секретное». «Важное» хранилось на сервере, к которому имело доступ около сотни человек. В случае необходимости эту информацию давали оперативникам для ознакомления. Опять-таки, в случае необходимости, ее могли изменять, а иногда и нагло фальсифицировать.
К совершенно другому типу относилась информация «секретно». Место хранения — неизвестно. Система защиты — выше всяких похвал.
И сейчас в свойствах видео я ищу как раз эту защиту.
Если мама работала на УНЗД, если она действительно наблюдала за мной и делала отчеты управлению, то здесь должен быть код безопасности.
— Эва, что ты делаешь?
Блин, ну чего он пристал! Не видит, что ли, что человек занят.
— Она проверяет подлинность видео, — умничает парень из-за моего плеча. — Считает, что это монтаж.
Так, вот эта строчка кажется очень знакомой, а вот это…
— Нет, уже не считаю, — немного потерянно говорю я, бездумно глядя в экран компа.
Значит, это правда? Мама… Стоп!
Людмила Железнова взяла меня в свою семью по приказу. Она с самого начала знала, что я лаэра, и наблюдала, скрупулезно фиксируя в видеоотчетах любые изменения в моем поведении.
Вопрос — для чего УНЗД это надо?
Я поднимаю голову и встречаюсь взглядом с чистыми голубыми глазами Авроры. В них жалость…
Дожили, Яблокова! Нас жалеют!
Криво улыбнувшись подруге, которая на самом деле и не была никогда таковой, я дергаю кабель, лишая остальных возможности видеть все, что я делаю на компьютере.
Запоздало понимаю, что так и не сняла куртку. Порывшись в карманах, достаю наушники.
— Эва… — мягко зовет меня Курт, но я даже не поворачиваю головы в его сторону.
Вновь вернувшись к папке «дело 1313», листаю список. Мне нужно видео, сделанное определенного числа…
Тринадцатого мая были похороны бабушки. Это была папина мама.
Я очень хорошо помню тот день, потому что именно тогда впервые увидела, как папа плачет, и именно тогда состоялся тот самый разговор с мамой.
Мы с ней вышли из нашей квартиры, где должны были проходить поминки. Мама не пустила нас на кладбище, посчитав, что детям рано видеть такое. Димка и Бандит были у тети Ани с самого утра, а я помогала маме готовить и убираться до последнего.
— Мамочка, а почему все грустят? — спрашиваю я, сжимая ее руку своей крохотной детской ладошкой.
— Потому что все очень любили нашу бабушку и скучают по ней, — скорбно опустив голову, повязанную черным платком, говорит мама.
— А все люди умирают?
Она мешкает, словно не знает, что сказать. Мы молча переходим пустую дорогу, и я в очередной раз поражаясь нелогичности родителей, которые учат меня переходить по зебре, а сами переводят через дорогу абы как.
— Все люди умирают, — она почему-то выделяет слово люди, но я не придаю этому значения.
— А если я умру, по мне тоже будут скучать? — с волнением спрашиваю я.
— Будут… — соглашается мама.
— Это значит, что вы меня любите?
Мама останавливается, поправляет на меня куртку, мягко щиплет за нос.
— А ты как думаешь?
Тогда я подумала, что любит, и была полностью уверенна в этом вплоть до сегодняшнего дня. В детстве мама уделяла мне чуть больше внимания, чем братьям, и я всегда втайне считала, что это из-за того, что она любит меня на капельку больше чем других.
Оказалось, она просто хорошо выполняла свой долг перед человечеством.
— Дело тринадцать-тринадцать, — женщина на экране словно напевает эти слова. — Агент Людмила Железнова, запись от 13 мая, — она делает шумный выдох и горбит плечи. — Сегодня объект впервые заговорил о смерти. Его не интересовали физиологические аспекты, только эмоциональный план. Объект, как и другие лаэрды, не демонстрирует страха перед собственной гибелью. Возможно, знание о переходе — это подсознательное чувство…
Мама замирает, словно какая-то совершенно другая мысль не дает ей покоя, и обрывает саму себя на полуслове.
— Объект не демонстрирует агрессии и враждебности, но… Мне страшно оставлять ее с другими детьми, — мама внезапно шмыгает носом. — Я понимаю, что бояться ребенка глупо, но как бы по-человечески она себе не вела, факт остается фактом: она — демон, монстр чужого мира. И мне кажется наивно питать ложные иллюзии на ее счет. — голос мамы дрожит, она еще раз всхлипывает. — Простите… На счет объекта, — поправляется Людмила Железнова.
Кадр замирает, а вместе с ним и весь мой мир.
Меня словно парализовало — и тело, и волю.
Единственное, что сейчас напоминает мне о том, что я все еще жива — это невероятная душевная боль. Боль, от которой даже дышать становится невыносимо тяжело.
К горлу подступает неприятный комок, и я чувствую скорбь. Мне даже тяжелее, чем в день ее смерти. А ведь я всегда думала, что это самый темный день в моей жизни, и оказалась неправа…
Тогда я потеряла ее в физическом плане, но сегодня… Сегодня меня лишили всего самого теплого и ласкового, что было связано с ней. С ее руками, ее поцелуями, ее улыбками, со всем тем, что делало мое детство радостным, наполненным чувством любви и заботы.
Преодолев скованность в теле, я какими-то деревянными, словно чужими пальцами вытаскиваю наушники, откидываю их на стол и начинаю бесцельно пролистывать список с видеофайлами.
— Эва, как ты?
Я поднимаю глаза. На меня смотрят двое обеспокоенных лаэрдов и все еще плачущая Аврорка, которая тихонько всхлипывает, прижимаясь к плечу обнимающего ее Кристофа Дамира.
Криво усмехнувшись краешком губ, я откидываюсь на спинку стула и закрываю руками лицо.
Нет, я плакать у всех на виду не стану.
Мысленно представляю огромную банку из черного, непрозрачного стекла, осторожно сворачиваю крышку и представляю, как боль, покинув меня, падает вниз и замирает на дне банки.
Это помогает вдохнуть полной грудью и сделать медленный спокойный выдох.
Мои чувства никуда не ушли, они просто спрятаны глубоко внутри. И я точно знаю, что стоит мне остаться наедине с собой, как чернота вырвется из-под крышки и растворится в горьких слезах и судорожных всхлипах.
Но это все будет потом, когда я останусь одна…
Резко отдернув ладони, скрещиваю руки на груди и смотрю в глаза Курта.
— Ну и для чего вы рассказали мне это?
Курт подхватывает стул, подходит к столу, ставит его и садится напротив меня. Остальные остаются стоять, как стояли.
— В управлении тебе что-то говорили про твоих родителей? Я имею в виду, настоящих родителей.
— Что-то такое невнятное, — пожимаю плечами. — Вроде они так и не выяснили всех деталей.
Будь честна, Яблокова. Ты просто особо и не спрашивала. У тебя уже были папа и мама, были братья, дружная семья, и ты отказывалась лишний раз вспоминать, что в этом мире, возможно, есть твои биологические родители.