Я прислушался к своим ощущениям. Есть и пить не хотелось.
Ни сладкого, ни горького, ни вкусного, ни безвкусного. Ведь у меня уже не было тела, нуждавшегося в физическом подкреплении. Слушать пение птиц? Не знаю. Не более, чем поиграть на балалайке. Я никогда ни в одной жизни на ней не играл, и хоть было ощущение, что в нынешнем моем положении я смог бы исполнить мелодию любой степени сложности, играть мне все равно не хотелось.
Погулять по тропическому саду? Боюсь, что скоро бы мне стало скучно. Что же мне нравилось в моем теперешнем состоянии? И я понял это — мое сознание! Вот, что мне дорого. Я жил четырежды, пусть в первый раз совсем мало — только восемь лет, но в каждой своей жизни я что-то узнавал, я приобретал опыт, и позитивный, и негативный, ну а главное — мне нравилось думать. Думать и понимать, накапливать знания — вот, что мне нравилось в мире живых.
Воистину: я думаю — значит я существую.
Похоже, Валерий понимал, о чем я размышляю. Улыбнувшись, он продолжил:
— Тоже и с Адом. Только во времена средневековья можно было пугать людей рассказами о раскаленных сковородках и котлах со смолой, в которых жарятся грешники. Для человеческих душ есть другое наказание и страхи у них другие. И ты знаешь какие.
Он поглядел на меня испытывающе.
И я понял, о чем он говорит.
Действительно, зачем мучить бестелесную душу огнем или кандалами, все равно она не почувствует боли, а вот стыдом и страхами — пожалуйста. Ведь, пожалуй, у каждого, да, я думаю у каждого, в жизни случались эпизоды, которых он стыдится. Каждый чего-то или кого-то в прожитой жизни боялся или хотя бы чувствовал ужасный дискомфорт от определенной обстановки и обстоятельств. И вот эти-то страхи, эти-то отрицательные эмоции, уже записанные в нашей памяти и подсознании никуда не деваются. Они всегда с нами.
Вспоминая о них, мы вновь невольно переживаем тот стыд или страх, или тот дискомфорт, что испытывали в ту минуту. Мы с этим живем все время, но в обычной жизни старательно забываем или стараемся забыть обо всем неприятном. Так вот этими-то эмоциями и можно мучить грешную душу. И никакого черта с вилами при этом не надо. На
Суде все это всплывает. И порой в качестве наказания достаточно оставить душу наедине с этими самыми постыдными нашими воспоминаниями и самыми скрываемыми нашими страхами. И от них уже никак нельзя будет откреститься, никак нельзя будет спастись, их только можно будет переживать вновь и вновь. А если ты кого-то унижал или обижал, то могут и тебя заставить пройти через подобные унижения и обиды. Так что, если заслужишь, то качественные душевные мучения тебе будут обеспечены.
— Но это все для простых душ, — продолжил Валерий. — А тебя еще кроме этого могут лишить сана избранного и уже сознание этого мучительно. А ведь еще твою душу могут нивелировать. И быть тебе тогда тварью бессловесной или предметом бездушным.
Это было уже серьезно. Потерять мыслящую душу, стать в следующей жизни животным или насекомым, а то и того хуже — прахом, строительным элементом вселенной без права восстановления — это для мыслящей субстанции действительно катастрофа.
— А что ожидает нас на пятом этапе? — спросил я, стараясь не думать о грядущем Суде.
— На пятом дают власть. Власть над людьми. Большую. И смотрят, как ты с ней справляешься. Это этап воспитания ответственности. До этого, на предыдущих этапах ты отвечаешь только за себя. Там ты сам должен жить достойно. А на пятом тебе дают возможность распоряжаться судьбами других людей. Это очень жестокое испытание.
— Как дают? Кто-то помогает? Какие-то агенты продвигают тебя по службе? Что все президенты — это избранные? — удивленно спросил я.
— Нет. Два раза нет! — ответил Валерий. — Во-первых, нет у нас никаких агентов в том мире. Ведь все мы бестелесны — мы просто сгустки информации — неясные тени для живущих тамошней жизнью.
Просто когда тебя инкорнируют, то делают так, что ты рождаешься в новой жизни с задатками лидера и с некоторыми амбициями. Ну, а когда есть упорный властный характер и соответствующие склонности, тебе остается только приобрести знания и некоторые навыки для того, чтобы добиться успеха в жизни. А, как ты понимаешь, для избранного это не слишком трудная задача. А во- вторых, если я говорю власть над людьми, то не надо понимать, что власть эта именно верховная. Много ли ты знаешь безукоризненно честных, бескорыстных и порядочных руководителей государств?
Я отрицательно помотал головой. Вернее тем, что изображало мою голову.
— Ни одного, пожалуй.
— Вот и я о том же. Ведь властью над людьми в разной степени обладают не только президенты, министры и короли, но и военачальники, представители правопорядка и спецслужб, судьи, многие хозяйственные руководители и тому подобное… Так что простор для начальственной деятельности, как видишь, огромный. Главное — это не количество людей, тебе подчиненных, а то, как ты с ними обращаешься. Именно это оценивается на нашем Суде. Так что совсем не обязательно думать, что всякий служитель культа — избранный второй категории, а все те, кто занимается наукой и культурой и руководит государством, проходят соответственно третий, четвертый и пятый этап божественных испытаний. Это совсем не так.
Людей, занимающихся всем этим много, а избранных среди них мало.
Очень мало. Как говорится, много званых, да мало избранных. И все прочие деятели искусств, работники культа и науки просто создают атмосферу, в которой должны сформироваться настоящие избранники.
Для того, чтобы земля дала урожай, ее надо унавозить, напитать минералами и полезными микроорганизмами. И только тогда в плодородной почве обязательно взойдет полезный росток.
— Сколько же всего этапов нужно пройти? — спросил я. — И чем это все кончается? Или вечная жизнь- это бесконечный переход с этапа на этап?
— Сколько этапов? Точно не знаю. Я слышал, что девять. И якобы на шестом тебе бы предстояло стать философом, — продолжал рассказывать Валерий. — Обогащенный знаниями и опытом предыдущих жизненных воплощений ты должен был бы создать свое учение, новое и дополняющее осмысление этого мира. Так говорил мне тот, кто встречал меня после моего пятого этапа. Вот там-то, среди философов, в отличие от правителей, якобы уже все наши. Демосфен, Аристотель, Экклезиаст, Эразм, Кант, Гегель, Булгаков — это все наши избранные, в разное время проходившие шестой этап. Обрати внимание, как невелико их число. Всех более- менее известных философов можно, поименно переписав, уместить на одной странице. И это за всю многовековую историю человечества. Так что можешь представить, как мало избранных добирается до этой ступени.
А на седьмом этапе ты должен стать мессией и проповедовать божественные истины людям. Не исключено, что и создать новое религиозное течение, способное привлечь новых или разуверившихся людей к соблюдению божественных истин.
Что же там еще выше я, право, не знаю.
Слушая Валерия я подумал, что для избранного прохождение по этапам чем-то напоминает компьютерную игру. Только у тебя нет права переиграть все по новой, исправить ошибку, и ты своей судьбой отвечаешь за каждый свой шаг и за любой свой поступок.
— Что же касается конечной цели, — продолжил Валерий после паузы, — она мне неведома. Но, думая об этом, я пришел к выводу, что предназначение избранных — в познании этого мира. Всевышний,
Создатель, или Бог, если тебе так понятней, предназначил нас для этого. Поэтому мы накапливаем знания и опыт, мы изучаем вселенную и природу и законы мироздания.
А по поводу вечной жизни, что бы ты хотел? Вечное пребывание в райском саду? Вечный санаторий? Я боюсь, что тебе это скоро наскучит. Разве не лучше этого вечное развитие твоей личности, вечное самоулучшение, вечный труд. Лично я рад, что у меня есть дело.
И в этот момент на столе Валерия ярко засветился желтый шар и нежный колокольчик отстучал приятную мелодию.
— Вот, опять вызов от смены. Прибыл кто-то интересный. Хочешь, пойдем со мной посмотрим, что там случилось.
Я согласно кивнул. Мы поднялись и мебель исчезла. Через закрытую дверь мы заскользили в фойе.
V
Там были те же очереди к столикам регистраторш, только души в этих очередях были другие. И точно также, как я до этого, немного в стороне от всей этой суеты на кресле, сидел молодой человек лет двадцати, приятной наружности, одетый в военную форму.
При нашем появлении он резко встал, вытянувшись, — сказывалась армейская выучка, и пристально на нас посмотрел, пытаясь понять, кто же из нас начальник.
Валерий усмехнулся и сказал:
— Вольно, сынок, вольно. Теперь ты уже не солдат и командиров здесь нет.
Сам он при этом немного изменился обликом и стал похож на некрупного Пьера Безухова. Полноватое добродушное лицо его в старомодных очечках сразу навевало мысли о доме, уюте, покое. Да и одежда на нем изменилась, это уже был серый свитер ручной вязки и темные брюки. Не знаю читал ли парень этот роман Льва Толстого, но по тому, как он сразу обмяк и перестал напрягаться, было ясно, что доверяет он начальнику смены абсолютно.
Валерий усмехнулся и сказал:
— Вольно, сынок, вольно. Теперь ты уже не солдат и командиров здесь нет.
Сам он при этом немного изменился обликом и стал похож на некрупного Пьера Безухова. Полноватое добродушное лицо его в старомодных очечках сразу навевало мысли о доме, уюте, покое. Да и одежда на нем изменилась, это уже был серый свитер ручной вязки и темные брюки. Не знаю читал ли парень этот роман Льва Толстого, но по тому, как он сразу обмяк и перестал напрягаться, было ясно, что доверяет он начальнику смены абсолютно.
— Ну как он тебе? — спросил Валерий у меня.
— Герой, только что с поля боя, — ответил я уважительно, мысленно анализируя жизненный путь солдатика.
— Сейчас посмотрим.
И Валерий положил пакет парня на экран столика дежурной.
Пакет засветился алым светом. Точь в точь, как мой.
— Ну вот, еще один ангел, — произнес он.
Он дольше обычного не убирал пакет с экрана, словно что-то изучая.
— Что ж, все правильно, первый портал ждет тебя, парень, — произнес Валерий, обращаясь к молодому человеку. — Или ты хочешь побывать на своих траурных мероприятиях.
— Похоронах, что ли? — спросил солдат. — Да там хоронить нечего — мне весь бок разворотило. Чуть ли не пополам разорвало.
Посмотреть если, как мама плакать будет… Я хотя бы смогу с ней как-то поговорить, успокоить?
Валерий тяжело вздохнул, что и без слов ясно означало
"Нет".
— И даже во сне? — парень смотрел с надеждой.
— Это же ее сны, из ее мыслей, из ее ощущений и воспоминаний. И ты никогда не сможешь в них попасть.
— Тогда, чего там делать, — солдатик махнул рукой — Сердце себе рвать. Где он ваш первый портал?
— Я провожу тебя.
— А мне что делать? — спросил я
— Пойдем с нами. В зал тебя не пустят, а вот на зрительских местах ты можешь поприсутствовать. На то ты и избранный.
А кстати, у тебя, оказывается, великолепный дар читать судьбы, — заметил Валерий. — Тебе даже экран для этого не нужен.
— Не знаю откуда это берется, — честно признался я. — Я просто вижу судьбы этих людей как какой-нибудь телефильм, но не изнутри, как вижу свои прожитые жизни, а словно откуда-то со стороны. А ты разве так не можешь?
— Похоже, что у меня этот талант слабее.
И после паузы, обращаясь уже к парню, он сказал:
— Тебе сюда, друг. Главное не волнуйся. Все будет хорошо.
Парень шагнул за занавеску, прикрывающую вход в первый портал.
— Ну а тебе сюда, — показал он мне другую портьеру.
VI
То место, где я оказался, напоминало ложу оперного театра.
Чувствовался какой-то барьер передо мной, и все действие, которое я собирался смотреть, происходило чуть ниже меня и чуть сбоку. По крайней мере, подсудимого я видел скорее в профиль, чем анфас. А его фигура была единственным объектом, который я смог разглядеть в кромешной тьме, заполнявшей весь зал. Я даже не могу сказать, насколько этот зал был велик или мал и каково было его убранство. Я не видел также и членов суда и не могу сообщить сколько их было. Просто внизу подо мной в светящемся столбе света стоял здоровый крепкий малый лет тридцати пяти, одетый в странное рубище. И все, больше я ничего и никого не видел.
Парень стоял совершенно один и, чуть прищуриваясь, пытался разглядеть то место, откуда падал на него свет. Но это не получалось даже у меня, поскольку у этого луча было одно очаровательное свойство — поднимаясь вверх к источнику, он не становился ярче, как это бывает у луча прожектора, а наоборот рассеивался, и в конце концов сходил на нет. Свет исходил из темноты и пустоты.
— Подсудимый, что вы можете сказать по поводу ваших действий 2-го августа 1997года.
— А че было-то? — удивленно переспросил малый.
И ему напомнили. Я не знаю, как это было сделано, но видно было, что он сразу все вспомнил. Все до малейших деталей. И я тоже увидел все словно в убыстренном кино: и то, как он познакомился с молоденькой девчонкой, и то, чем закончилось для нее это знакомство.
— А че такого-то? Девочка осталась довольна, — самодовольно сказал подсудимый.
— Но ведь она плакала и говорила вам, что она не согласна, — не соглашался голос с небес.
Голос был внятный, но какой-то негромкий и неэмоциональный.
Я бы даже сказал — бездушный.
— Они всегда сначала говорят «нет», а потом им нравится, — отвечал мужчина.
— Сейчас мы это проверим, — пообещал голос.
И тут же и подсудимый, и я, и, наверное, все, кто еще мог присутствовать на этом суде, осознали, прониклись, чувствами девочки, которую насиловал этот молодец. Эта была весьма неприятная смесь страха, стыда и брезгливости. Какое уж там удовольствие, если он, как выяснилось позднее, еще и заразил ее постыдной болезнью. Одно время девочка даже подумывала о самоубийстве, но, слава Богу, удержалась.
Но душа у этого молодца была каменная. Он хладнокровно воспринял чувства девушки и даже не поморщился.
После этого ему приводились и другие похожие эпизоды его жизни, числом с дюжину. Похоже, этот молодой мужчина чувствовал себя по жизни этаким казановой и срывал цветы удовольствия повсюду, куда дотягивались его похотливые ручонки. Аргументы защиты с его стороны звучали достаточно однообразно: дескать все они сначала говорят «нет», а потом получают удовольствие, да и если не считать той девочки, оказавшейся девственницей, но почему-то согласившейся заглянуть к нему домой на "чашечку шампанского", то моральный облик большинства его знакомых не соответствовал ангельскому. А с некоторыми он позже еще встречался.
Действительно, среди фигурирующих в деле девиц попадались и весьма прожженные особы, но в вину ему ставились не многочисленные контакты с женщинами, хотя половая разнузданность — явный порок, весьма осуждаемый, а именно насилие и шантаж, которые он применял по отношению к ним, добиваясь утоления своей похоти.
Все предъявленные подсудимому эпизоды сопровождались ощущениями и чувствами, которые переживали эти девушки и женщины, а также их мыслями. И надо признать, что ни одна из них после совершенного акта не испытывала к своему насильнику никакой благодарности или симпатии. Наоборот, переживать состояние липкой грязи, неприязни, переходящей в тихую ненависть, стыда и страха было весьма неприятно. Если бы у меня было нормальное тело, меня бы явно сто раз передернуло.
Потом ему припомнили и другие его грехи: и частую немотивированную агрессию по отношению к окружающим, и грубость к собственным родителям, и многочисленные случаи неуважения прав других людей. И на все он находил какие-то отговорки.
Но голос Обвинения не обращал особого внимания на эти оправдания, а продолжал сухо и методично сообщать все новые и новые прегрешения обвиняемого. Уж не знаю, по каким критериям происходил их отбор, но не соблюдалась ни хронология, ни тяжесть проступков. После череды грехов, связанных с насилием над женщинами, вдруг всплывала история с избитым еще в далекой юности одноклассником — чахлым, начитанным очкариком, который своими остроумными суждениями показался интересным Светке Малышевой, девочке, которая в то время нравилась подсудимому. Избил он одноклассника- остроумца, придравшись к какой-то ерунде, основательно — до потери тем сознания и серьезных разборок с педагогами в школе. Потом проходили эпизоды взяткодательства, как мелкого, вроде откупных от гаишников на дорогах, так и того случая, когда он отмазывался от службы в армии. А затем шла история с украденной в далеком детстве удочкой, которая вообще-то и не нужна была герою — дома две своих было, но уж больно «плохо» лежала. И после такой далекой мелочи вдруг всплывало соучастие в убийстве.
— Седьмого января прошлого года вы участвовали в убийстве
Мальцева Леонида Ивановича, — сообщил равнодушно голос.
— Каком убийстве?! — взвизгнула душа подсудимого. — Я никогда никого не убивал.
— Вы по просьбе своего знакомого Штыкова Валерия перевезли потерпевшего в деревню и всю дорогу поили его отравленной водкой.
— Да даже экспертиза доказала, что он умер от удушения. Его
Штыков удавкой заделал, — взъерепенился мужик. — Его и посадили. А меня суд оправдал. Я этого алкаша-то и видел один раз. Ну попросили меня отвезти его в деревню, деньги заплатили, я и повез.
Суд-то меня оправдал, — повторил он свою защитную фразу.
— То, что земной суд не имел благодаря неполно произведенному следствию доказательств вашей вины, не является доказательством вашей невиновности, — терпеливо объявил равнодушный голос. — Это Божий суд и здесь судят за все содеянное, независимо от того, сокрытым от других людей или известным стало то преступление, которое вы совершили. Вы будете отвечать за все свои деяния и прегрешения.
Предъявляются мысли и разговоры подсудимого по данному делу.