И тут мне подумалось, какой он странный этот мир теней. Мир вроде бы должен быть населен душами, но он какой-то пустой. Единственное место, где я видел другие души — это регистратура. Коридоры здесь всегда пусты, никакого движения. И еще возникает ощущение, что коридоры эти бесконечны, и ты можешь двигаться по ним вечно, никого не встречая, а попасть в итоге сможешь только туда, где должен появиться. Здесь нет никакого выбора. Ты, например, не можешь выбрать, какую дверь открыть тебе: правую, или левую, потому что куда бы ты не попал, перед тобой всегда будет только одна. И встретишь ты там, куда войдешь, только того, кого должен был встретить. Случайности здесь исключены. По крайней мере, я бы очень удивился, если б это оказалось не так. Точно также бывает во сне. Я не помню ни одного сна, где была бы альтернатива. Где я мог что-то или кого-то выбирать. Я никогда не встречал Валерия при жизни, в этом я мог бы поклясться, если б клятвы имели здесь какое-то значение, но ведь и в своих земных снах я видел разве только реальных людей? Нет, мои сны порой тоже населяли странные субъекты обоего пола, которых я мог также ни разу не встретить до этого. И видения в моих снах чем-то напоминали картины, увиденные мной здесь. Нет, совсем не по интерьерам, такие стерильно чистые коридоры, как здесь, мне никогда не снились, во снах все было намного скромнее и прозаичнее. А вот то, как я передвигался в моих снах, то, как возникали нужные мне предметы и мгновенно исчезали ненужные, здорово совпадало с окружающей меня реальностью, А может нереальностью?
А может, я просто сплю?
Эта мысль не показалась мне абсурдной. Может, я просто заснул в троллейбусе? Сейчас его посильнее качнет, или кто-нибудь тронет меня за плечо, или громкий голос водителя из динамика пробудит меня. Я встрепенусь и непонимающе уставлюсь в заляпанное, давно не мытое окно, пытаясь сообразить, где я и не проехал ли свою остановку. Потом, уже много позже, я, быть может, вспомню этот сон, который сейчас смотрю, и, возможно, даже расскажу его вечером жене. А через некоторое время забуду сон этот, как все прочие, виденные мной до этого. И снова окунусь в знакомый, заедающий меня быт. Что, попробовать проснуться?
Ну?
Ничего. Не просыпаюсь. Дать себе команду и проснуться.
Ну! Раз, два,…
Дальше я считать не стал. Понял, что это не сон и я уже не проснусь. Никогда. Вот она моя реальность — грядущий и неумолимый
Божий суд.
И мне стало страшно. Я наконец-то понял, что на этом суде я могу лишиться самого главного, того, с чем я расставаться никак не хочу, со своим сознанием. Мне нравилось мыслить, я наслаждался этим процессом. Это было таким кайфом, когда за счет своего ума я мог решить какие-то проблемы, составить какие-то планы и потом наблюдать, как они верно исполняются. И вот теперь вдруг так запросто со всем этим расстаться? Стать просто живым организмом, живущим чаще всего не умом, а инстинктами?
Страх наполнял меня.
И, пытаясь отвлечься от столь мрачных мыслей, я вновь стал следить за следующим персонажем этого великого действа.
В луче прожектора стояла женщина лет пятидесяти. Голос, встретивший ее, был спокоен и велеречив. Таким голосом на всесоюзном радио артисты читали высокохудожественные литературные произведения признанных классиков.
Голос благожелательно сказал:
— Здравствуйте, Тамара. Как ни прискорбна причина, по которой мы имеем счастье вас видеть, но надо признаться, что все мы искренне рады очередной встрече с вами.
— Здравствуйте, — вежливо ответила женщина.
Такого я никак не ожидал. До этого все судебные процессы проходили достаточно строго, придерживаясь какого-то определенного порядка. А тут женщину называли по имени и беседовали с ней как на дружеской вечеринке после долгой разлуки. Обращение к подсудимым по имени вообще нонсенс для этого суда. Ведь все признаки идентификации, по которым мы определяем себя в жизни как то: фамилия, имя, национальность, вероисповедание для Божьего суда роли не играют и обычно в деле не упоминаются. Здесь судят конкретную душу за конкретные эпизоды и события. А тут такая фамильярность. Да и судя по удивленному тону, с каким отвечала женщина, она тоже не ожидала такой встречи.
— Нам надо исполнить некоторые формальности, прежде чем мы вас отпустим, — произнес благожелательный голос.
— Хорошо, я понимаю, — согласилась женщина.
И тут же за ее спиной возник изящный стул, на который она присела.
Я был поражен таким вежливым приемом.
— Удивляешься, — услышал я голос Валерия за спиной.
Он незаметно и бесшумно появился вдруг в моей ложе.
— Немножко есть, — согласился я. — А кто же она, что ее так необыкновенно встречают?
— Тебе повезло увидеть настоящую берегиню, — сообщил мне начальник смены.
— Берегиня? — переспросил я. — И что это за фрукт? Это звание или должность?
— Это судьба. Сейчас будут просматривать ее жизнь — посмотри.
Я посмотрел.
Ну, что тут можно сказать. Жизнь у нее была действительно достойная, хотя и не яркая. Она родилась в обычной семье и прожила отпущенные ей годы тоже, казалось бы, обычно. Детский сад, школа, институт, замужество, работа, рождение двух детей, опять работа и выполнение домашних обязанностей до самой скоропостижной кончины от быстро прогрессирующего рака. В общем-то ничего выдающегося. Но, тем не менее, было что-то неуловимо специфическое в этой ничем не примечательной жизни: ни одного серьезного проступка, ни одного нарушения заповедей, образцово воспитанные дети, образцово исполненная работа, высочайшая ответственность за порученное дело. Это же надо, так прожить 52 года, что после тебя нет ни одного обиженного тобой, ни одного недовольного тобой, нет никого, кто сказал или хотя бы подумал после твоей смерти:
"туда тебе и дорога".
— Так почему же она не избранная? — спросил я, увидев столь достойную душу. — Разве она не достойна этого?
— Конечно достойна, но она — берегиня, — повторил Валерий.
— И в чем же отличие между нами? Они что, лучше нас, или хуже?
— Они не лучше и не хуже, они просто другие. Они существуют параллельно с нами. Это словно другая раса или цивилизация, если тебе так будет понятней. Вроде бы мы делаем одно и тоже, но каждый по- своему. Мы проповедуем одни и те же истины и одну и ту же мораль, но делаем это по-разному. Мы пытаемся воздействовать извне, ты вот, например, уже был священником, ученым и даже литератором, а они изнутри, воспитывая и внушая наши заповеди в своей семье. Я за четыре пройденных этапа и за пять жизней был русским, украинцем, евреем и татарином, исповедовал мусульманство, иудаизм, православие, униатство и атеизм. А вот она всегда живет в одном и том же роду, оберегая его от напастей и невзгод. За что, видимо, так и называется — берегиней. Когда ей приходит срок умирать в одном теле, то через некоторое время при рождении своей внучки или правнучки она снова появляется на свет. Иногда у берегинь даже имя бывает одно и тоже, а не так, как у тебя, каждый раз новое. И снова берегиня проходит один и тот же путь, находит хорошего парня, рождает ему детей, а потом воспитывает из них хороших людей, внушая им веру в хорошее и в то, что божьи заповеди нарушать нельзя. Это ее долг и обязанность. А потом из таких хороших людей, возможно, и получаются избранные вроде нас с тобой, — задумчиво заключил Валерий. — А, может, и нет. Не знаю. Одно я знаю твердо, что берегини есть. И мне думается, что они намного древнее нас. Как мне кажется, они существуют с доисторических времен, со времени зарождения общества и семьи, с тех давних времен, когда еще не было веры…
Между тем голос судьи сообщил:
— Мы рады, Тамара, что наши ожидания оправдались, и что нам не нужно предъявлять вам никаких претензий и обвинений. Мы видели, что вы прожили достойную жизнь и потому с огромным удовольствием сообщаем, что вы свободны.
Женщина встала, стульчик за ее спиной тут же исчез, и вдруг раздались аплодисменты. Скорее даже овация.
Этого я тоже не ожидал. Но, тем не менее, почувствовал необходимость к ним присоединиться и с удовольствием стал хлопать в ладоши, приветствуя берегиню. И Валерий сделал то же самое.
Для меня так и осталось загадкой, как наши бестелесные руки издавали звуки хлопков. Ведь я отчетливо слышал, как в общий хор аплодисментов влились и наши с ним хлопки.
Берегиня в знак признательности медленно склонила голову, как бы благодаря и прощаясь одновременно, а затем довольно быстро растаяла прямо в лучах божественного света.
— Но получается, что это только привилегия женщин быть берегинями? — спросил я.
— Ну почему же, слышал я, что кое-где, обычно там, где нравы еще патриархальны, встречаются и мужчины, выполняющие подобные функции, — возразил мне мой более опытный собеседник. — Только они называются по-другому — праведниками. Но мест таких, к сожалению, остается все меньше и меньше. Цивилизация здорово подрывает их позиции. Так что у женщин это получается лучше. Зато среди избранных больше бывших мужчин.
— Ну почему же, слышал я, что кое-где, обычно там, где нравы еще патриархальны, встречаются и мужчины, выполняющие подобные функции, — возразил мне мой более опытный собеседник. — Только они называются по-другому — праведниками. Но мест таких, к сожалению, остается все меньше и меньше. Цивилизация здорово подрывает их позиции. Так что у женщин это получается лучше. Зато среди избранных больше бывших мужчин.
Следующим подсудимым был снова молодой парень. Он чем-то даже походил на того бугая, которого судили на моих глазах первым. Тоже коренастый, хотя и невысокий, и у него был такой же тяжелый взгляд из-подлобья. Правда, в отличие, от столь схожего с ним предшественника, этот был сотрудником правоохранительных органов и погиб, можно сказать, геройской смертью при исполнении служебных обязанностей. Несмотря на то, что отпущенный ему жизненный срок был краток, разбираться с ним предстояло долго и основательно. Грешков за бывшим милиционером, как оказалось, было не мерено. Этим он, кстати, тоже напоминал своего криминального предшественника. Числились за ним и незаконные поборы на рынках с торговцев, и избиение подозреваемых во время следствия, и грубость и насилие по отношению к задерживаемым, и использование служебного положения в личных целях, и частые случаи лжесвидетельства и оговоров. В общем полный букет преступлений работника правопорядка.
Поначалу парень тоже пытался изворачиваться и лгать, опять же напоминая мне этим первого подсудимого, но потом все-таки смирился и, как говорят в их среде, начал сотрудничать с правосудием.
Вообще-то, Божьему суду нет дела до большинства взяток, дающихся и получаемых на Земле живыми. Деньги, перетекающие из одного кармана в другой, не волнуют его ни в коей мере. Что за дело высшим силам до того, что какой-то предприниматель сует взятку какому-то чиновнику за право построить какой- нибудь заводик или магазин. Это должно быть прерогативой земных судов и земных законов. Но божественный суд весьма волнует нравственный аспект подобных сделок. Если в результате такой сделки был нанесен вред людям, если кто потерял здоровье или был обижен, то тогда на Суде с этих комбинаторов наверняка спросят. Как не может остаться безнаказанным и человек, подрывавший веру в правосудие и в справедливость, изменяющий присяге. А этот парень поступал именно так, за малую мзду он закрывал глаза на нарушения порядка, предавая дело, которому служил. И пусть его лжесвидетельство дважды помогло избавить общество от опасных преступников, но на этом суде ему ввинили и эти два случая, ибо лгать нельзя никогда, даже ради пользы. А уж то, что вместе с другими своими сослуживцами он не единожды принуждал отловленных ими проституток обслуживать их бесплатно, естественно тоже не украшало его жизненный путь.
А потом парня обвинили еще и в оставлении ребенка. Оказывается еще по молодости от него забеременела его подружка. Но парень отказался от родившейся девочки и не признавал ее своей, никак не участвуя в ее воспитании.
Правда и добрых дел за этим подсудимым было немало. Все- таки он действительно иногда защищал людей и закон. И даже порой проявлял при этом мужество. Да и погиб он от пули преступника при выполнении задания.
Но я не услышал приговора по его судьбе. Еще при оценке его добрых поступков, я вдруг почувствовал какое-то колыхание за своей спиной, чье-то присутствие. Оглянувшись, я сначала увидел неясную тень, а потом она предстала предо мной и Валерием в виде женщины. Той самой красавицы, что приходила к нему в кабинет.
— Вас вызывают, — сообщила она тихо.
Валерий сразу поднялся. А красавица, видя что я все еще сижу, пояснила:
— Вас обоих вызывают.
И после этого заскользила к выходу.
Оказавшись вслед за ней в уже знакомом коридоре, я спросил:
— А куда меня вызывают?
— Пришла пора, друг, — ответил мне Валерий серьезным тоном.-
Тебе нужно в первый портал.
Я понял: пришел мой час.
— Главное, я думаю, ты уже постиг, — продолжал начальник смены устало. — Постарайся все осмыслить и оценить правильно. Дай
Бог тебе удачи.
Сказал он это как-то казенно, не заинтересованно, а сказав, отвернулся.
И я вдруг почувствовал дикое одиночество.
VII
"Интересно, какой смысл в вечной жизни, если всю эту жизнь, всю эту вечность тебе предстоит провести одному. Не только, что родных и друзей, а и врагов-то нет. Ты существуешь, а вокруг — никого! Пустыня, космос".
Эта мысль пришла мне в голову, когда я переступил порог двери, где было написано "1 портал". За дверью оказался очередной стерильно-чистый и длинный коридор, а за моей спиной в очередной раз возникла глухая стена. Все, назад вернуться было невозможно. Регистратура, кабинет начальника смены и смотровая ложа остались в прошлом. В безвозвратном прошлом. Можно было двигаться только вперед, в судебный зал, под свет прожектора. К неизвестности.
Я не спешил. Мне почему-то не хотелось спешить к неизбежному. Хотелось на прощание осмыслить все увиденное мной здесь. Кто знает, кем я выйду из зала суда. Будет ли у меня шанс прожить хотя бы еще одну жизнь, будет ли возможность думать.
"Хотя, если поступить, как Валерий, найти какую-нибудь службу, общаться с другими душами, тогда и вечность может показаться не такой нудной. Но вот вопрос, позволено ли мне будет стать таким служакой?"
Сомнения и тревога наполняли меня, мою душу. После того, как я посмотрел со стороны на судебные заседания, мне моя жизнь не казалась такой уж безгрешной. А сколько событий, в которых я выглядел не очень-то привлекательно, но уже забытых мной, мне еще напомнят и поставят в вину. Я постарался припомнить все такие эпизоды с целью найти своему плохому поведению хоть какое-нибудь вразумительное объяснение, но быстро сообразил, что уподобляюсь тем парням, что пытались выкручиваться на моих глазах. Мои объяснения здесь никого не заинтересуют, так что про них можно забыть.
Будет лучше, если я сразу все признаю и посыплю голову пеплом.
Потом я попытался вспомнить, чего же хорошего я совершил за свою последнюю прожитую жизнь. Какие такие благородные поступки я совершил? И, к своему стыду, не припомнил ни одного. Я даже нищим никогда не подавал. Вернее, раза два все же кидал какую-то мелочь старушкам, несчастный вид которых даже у меня пробудил какое-то подобие жалости. Но это и все за почти полста прожитых лет? А если в молодости я и уступал места в общественном транспорте пожилым людям, так вовсе не по причине своей доброты, а просто по необходимости выглядеть правильно воспитанным человеком. Так что нет мне, похоже, прощения. Придя к такому неутешительному выводу я даже усмехнулся. Мне стало весело. А чего я, собственно, теряю? Вечную жизнь, наполненную испытаниями? Я прожил их четыре и не разу не жил счастливо, в свое удовольствие. И вспомнить-то нечего, кроме тех солнечных дней на берегу реки еще из первой, такой короткой жизни. Это, наверное, единственное полноценно-радостное воспоминание. А во второй я даже плотских утех не испытал, хотя и был влюблен…
Мне вспомнилась Ядвига Русетская — гордая полячка, дочь инженера Станислава Русетского, строившего в нашем городке какие-то склады. Нам было по четырнадцать, когда мы встретились в первый раз. Ядвига была славным ангелочком с тонкими чертами лица, белоснежной кожей, черными смоляными кудрями и стройной точеной фигуркой. Когда я увидел ее впервые, я просто остолбенел и пришел в себя только тогда, когда это божественное создание в кружевах прошло мимо, обдав меня волной запаха дешевых духов.
Этот запах в тот момент показался мне самым сладостным запахом на
Земле.
Я тогда весь день думал только о ней и о том, как бы мне еще ее увидеть. Но виделись мы с ней редко. Родители наши не были знакомы, общих дел не вели. А учились мы с Ядвигой естественно в разных школах: она в женской прогимназии, я в реальном училище, ведь в царской Росси было раздельное образование. Но зато по воскресеньям мои и ее родители приводили нас на мессу в костел, и уж там-то я мог ее лицезреть.
Мы с ней ни разу не говорили, но мне почему-то казалось, что и она смотрит на меня с интересом. А я смотрел на нее постоянно. Как сладостно при этом было на сердце… Надо ли говорить, как я любил и ждал воскресения, как кратки были наши свидания, и как долго длилась неделя в ожидании следующей встречи.
Но где-то через год контракт с городом у инженера Русетского закончился и он уехал вместе с семьей. А затем и я по рекомендации настоятеля храма пастора Людвига отправился учиться в семинарию. По окончании оной я получил свой первый приход в предместье Варшавы. Тогда Польша еще входила в состав Российской империи. И вот там-то я снова случайно встретился с Ядвигой.
Я ее сразу же узнал, да и по ее гордой улыбке было понятно, что красавица- полячка признала во мне, молодом священнике, своего давнего тайного воздыхателя.