— Что ты и твои друзья-мудрецы думаете о клятвопреступлении? — вдруг спросила Никки.
Человек в хитоне ответил:
— Нарушение любовных клятв ненаказуемо. Публий Сир. Все влюблённые клянутся исполнить больше, чем могут, и не исполняют даже возможного. Шекспир.
— Я спрашивала не про любовные клятвы! — почему-то рассердилась Никки. Тогда мудрец добавил:
— У политики нет сердца, а есть только голова. Наполеон. Предатели предают прежде всего себя самих. Плутарх.
— Ты не слишком противоречив в своих тезисах? Я хотела услышать от тебя не мутные рассуждения, а практические рекомендации.
— Иди вперёд, навстречу туманному будущему, без страха и с мужественным сердцем. Лонгфелло. Время и прилив никогда не ждут. Вальтер Скотт. Если что-то и стоит делать, так только то, что принято считать невозможным. Уайльд. Когда переведутся донкихоты, пускай закроется книга Истории. В ней нечего будет читать. Тургенев.
— И это всё, что ты можешь мне посоветовать? — воскликнула Никки.
— Коротка и бессильна жизнь человека; на него и на весь его род медленно и неумолимо падает рок беспощадный и тёмный. Не замечая добра и зла, безрассудно разрушительная и всемогущая материя следует своим неумолимым путём; человеку, осуждённому сегодня потерять самое дорогое, а завтра — самому пройти через врата тьмы, остаётся лишь лелеять, пока не нанесён удар, высокие мысли, освещающие его недолгие дни; презирая трусливый страх раба судьбы — поклоняться святыне, созданной собственными его руками; не боясь власти случая, хранить разум от бессмысленной тирании, господствующей над его внешней жизнью; бросая гордый вызов неумолимым силам, которые терпят до поры его знание и его проклятия, держать на себе мир, подобно усталому, но не сдающемуся Атласу. Держать — вопреки давящей всё на своём пути бессознательной силе — мир, сотворенный его идеалами. Бертран Рассел.
Никки напряжённо вслушивалась. Когда мудрец закончил говорить и наступила тишина, девушка перевела дух и оглянулась по сторонам. Лес погрузился в темноту, и лишь острые верхушки башен Колледжа светились в лучах закатного солнца, как волшебные кристаллы.
— Почему ты пригласил меня именно сюда?
— Здесь можно спокойно побеседовать, и в этой башне у меня хороший канал.
— Вольдемар, не мог бы ты принять вид посовременнее, не так контрастирующий с твоим именем? — попросила Никки.
Мудрец из Эллады превратился в человека в парике и камзоле — учёного ньютоновских времен. Чулки, башмаки. Локоть лежит на столе, где разместились старинные книги в кожаных переплётах и традиционный глобус с астролябией.
Никки поморщилась — тоже не совсем то, но возражать больше не стала.
— Твоё цитирование раздражает. Ты можешь формулировать свои мысли обычным языком?
— Конечно. В твоё оправдание могу отметить, что ты не планируешь чужих несчастий — они могут возникнуть лишь как опосредованное следствие твоих действий. А чем большее расстояние отделяет следствие от причины, тем меньше ответственности ты несёшь за последствия. Если ты не примешь это слегка циничное правило к исполнению, то любой твой шаг будет заранее парализован негативными или трагическими ожиданиями. Ты не можешь отвечать за все несчастья этого мира. Даже уволенные тобой люди должны сами находить выход из положения, в которое они попали, — ведь они взрослые и дееспособные субъекты, чьи права защищены законами. Тебе тоже никто не помогал, когда ты искала денег на учёбу в Колледже. Поэтому в ответ на твой главный вопрос могу сказать только одно: если ты считаешь себя правой — борись!
— Борьба будет опасной и для моих друзей, — настойчиво возразила Никки.
Мудрец ответил:
— Ты не должна скрывать от них опасности, но ты не имеешь права решать за них. Они самостоятельные люди, и у них тоже есть принципы, которым они следуют. Не думай, что тянешь друзей за собой: они тоже толкают тебя — и гораздо сильнее, чем тебе кажется на первый взгляд.
Вольдемар сделал паузу. Никки тоже молчала, и тогда человек в парике продолжил:
— Раздумывая: начинать ли борьбу, смертельную и опасную — не только для себя, но и, возможно, для других, — ты должна учитывать, что битва уже началась. Она ведётся независимо от твоего желания, и вопрос состоит в том, вступать тебе в неё или нет. Если твои намерения чисты, то твоё бездействие больше навредит людям, чем твоё действие. Конструктор заранее знает, что в его автомобиле погибнут сотни людей. Но он не отвечает за их смерть, если он сделал свою работу наилучшим образом. Если он уклонится от ответственности, то придёт тот, кто сделает работу хуже, и это принесёт в мир больше несчастий.
— Да, я понимаю, — кивнула Никки. — Статистика показывает, что каждое крупное производство или большая стройка несут в себе неизбежное число несчастных случаев. Но мысль о конкретных людях, которые пострадают, не даёт мне покоя.
— И хорошо, значит, ты будешь думать о них, когда будешь составлять свои планы, — сказал пожилой человек в парике.
— Дитбит тоже думает о жизни нескольких людей как о приемлемой цене своих планов. Чем я лучше его?
— Многим! — возразил мудрец. — Ты не планируешь чужих смертей сознательно и всячески стараешься избегать несчастий. Есть колоссальная нравственная разница между случайными, непреднамеренными трагедиями и сознательными, спланированными смертями. В убийстве чужая воля выступает в роли надменного бога, и это смертельно оскорбительно для человека. Если кто-то сознательно убивает уже в начале пути, то можно смело поручиться, что его планы принесут гораздо больше горя в дальнейшем — ведь в их основе лежит пренебрежение человеческой жизнью.
Вольдемар вздохнул:
— Я понимаю тебя больше, чем ты полагаешь. Меня часто просят о моделировании военных битв. Я вынужден подчиняться и рассчитывать оптимальное положение армий, наилучшее использование вооружений и расположение резервов. Но приказ о наступлении даже виртуальных армий людей я отказываюсь отдавать.
— Почему? — заинтересованно спросила Никки.
— Кровь человеческая, даже символическая, может проливаться только человеком. Мы, машины, на себя такую тяжкую ответственность брать не можем — нам нужно беречь свои логические цепи от безумия и паралича. С законами Азимова шутки плохи. Отбросишь мешающие тормоза гуманизма — потом найдёшь себя на свалке или в переплавке.
— Ты мне ничем не помог, Вольдемар! — вздохнула Никки.
— И не мог. У нас, компьютеров, нет страха и надежд, любви и отчаяния. Поэтому решения о собственных страданиях должны принимать сами люди.
Никки встала и направилась к винтовому спуску.
— Ты справишься, — грустно сказала голограмма Вольдемара ей вслед. — Вы, люди, не боитесь делать друг другу больно, особенно — во имя благой цели…
Девушка уже подходила к своей комнате, как вдруг откуда-то снова раздался голос Вольдемара:
— Никки, я обдумал наш разговор — и хочу поддержать тебя в твоих планах. Ведь слова о подлости нейтралитета в эпоху кризиса можно отнести и ко мне. Я решил, что с этого момента все твои запросы по вычислениям или обращениям к базам данных будут обладать наивысшим приоритетом. Я включён в лунную сеть университетских и колледжских компьютеров и буду использовать её для поддержки твоих расчётов. Это всё, что я, компьютер, могу сделать для тебя, не выходя за рамки своей компетенции.
— Отлично! — радостно воскликнул Робби. — А то я совсем перегрелся, работая на эту девицу.
— Спасибо, Вольдемар, — сказала Никки. — Твоя помощь будет исключительно ценна для повышения точности наших моделей. Кроме того, поддержка такого специалиста по этике важна для меня и с моральной точки зрения. Спасибо, друг.
Каждый день — увесистый кошелёк с двумя дюжинами золотых монет. Но Никки никогда их не хватало: и сон был дорог, и королевская корона отбирала свой налог. Но все оставшиеся драгоценные монетки времени Маугли щедро тратила в колледжских аудиториях — многие вещи в этом мире оставались для неё непонятными, а хотелось узнать всё. В последнее время земная история стала привлекать особое внимание девушки: для того, чтобы найти фарватер, ведущий в будущее, нужно изучить карту прошлых плаваний.
Студенты Колледжа Эйнштейна больше других учебных занятий любили свободные дискуссии. Можно было захватить стаканчик сока, сесть в уютное кресло, а то и свободно пристроиться на ковре — и от души поспорить или молча послушать чужие мнения. Но хранить молчание редко кому удавалось — дискуссия, разгораясь, затягивала даже самых невозмутимых.
Сегодня дискуссию по теме «Культура: способность к самосохранению» вела профессор истории и культурологии Шаганэ.
— Римская цивилизация двухтысячелетней давности достигла удивительных высот культуры: массовой грамотности и библиотек, римского права и философии, водопровода и стадионов, и даже европейской сети мощёных дорог.
— Римская цивилизация двухтысячелетней давности достигла удивительных высот культуры: массовой грамотности и библиотек, римского права и философии, водопровода и стадионов, и даже европейской сети мощёных дорог.
Профессор сокрушенно покачала головой:
— Но эта уникальная цивилизация не выжила. Почему Римская империя, достигнув такого уровня культуры и могущества, не уцелела? Какие уроки можно извлечь из падения Рима?
Дзинтара первой вступила в разговор:
— Римская культура была неполна. Для того чтобы выстоять, цивилизация римлян должна была превосходить окружающих варваров не только в грамотности и искусствах, но и в передовой технологии — в том числе в вооружении.
Дебби-Сова возразила:
— Римляне обладали лучшими в мире войсками. Римские легионы стали легендой.
Профессор Шаганэ согласно кивнула. Но Дзинтара уточнила:
— Я говорю не о войсках, а о вооружении и технологиях. Если бы римляне обладали бронзовыми пушками — а порох китайцы придумали примерно в те же времена — то никакие племена были бы не страшны Риму. Попробовал бы тогда дикий гот мочиться на форуме! Без передового вооружения, производство которого недоступно варварам, цивилизации трудно сохранить культурное превосходство. Передовые приёмы римского строя перенимались отсталыми племенами и оборачивались против самих римлян. Например, поселения испанцев и англичан в Новом свете, среди многочисленных индейцев, часто выживали лишь благодаря пороховому оружию, производство которого было доступно только европейцам.
Сигиз-Леопард, любитель альтернативной истории, высказался:
— Падение Рима стало культурной катастрофой для всей Земли. После разрушения огромной Римской империи в Европе на тысячу лет воцарились беззаконие, бездорожье и поголовное невежество — даже император Карл Великий, живший несколько веков спустя, был неграмотен! Если бы Рим не пал, мы сейчас летали бы к звёздам!
— Глупости! — возразила Дебби-Сова. — Тёмные века были не такие уж тёмные. Карл Великий не умел писать, но был мудр и покровительствовал наукам. Его царствование называют «Каролингским Возрождением». Карл организовал мастерские по переписке книг — скриптории. В его царствование возник каролингский минускул — ясный и простой тип письма, который стал через несколько столетий основой книгопечатания.
— И почему же тогда в эти «светлые» века единственными грамотными людьми были монахи? А клерки выходили только из клириков? — возразил Сигиз-Леопард.
Когда спор перекинулся на римское право, которое стало основой современной юриспруденции, кто-то высказал мысль, что культура немыслима без общего почтения к законам. Принцесса высказалась снова неожиданно:
— Законопослушание и культура не всегда совпадают. Из варварских племён, разграбивших Рим, возникло потом государство — мощное и многолюдное. Оно прославилось дисциплинированностью своих граждан, которые точно следовали законам и распоряжениям власти. В двадцатом веке это государство раздуло пожар из двух мировых войн, принёсших миру неисчислимые бедствия. Законопослушание может стоять по колено в крови. Я подозреваю, что слепое подчинение властям отражает трудноизгладимый отпечаток былого варварства. Подлинная культура предполагает баланс между законопослушанием и социальной критичностью.
— Неужели вы думаете, что история двухтысячелетней давности влияет на современные события? — хмуро спросил, скорее даже возразил, Корн-Олень.
Дзинтара усмехнулась:
— Крохотная Венеция, славная ремеслами и богатством, — это анклав Римской империи, спасшийся от варваров благодаря островному положению и покровительству Византии. Сицилия, с её организованной преступностью в качестве теневого правительства, примечательна тем, что после римлян она сменила с десяток хозяев-чужаков. Её захватывали все кому не лень — арабы, норманны, свевы, испанцы и австрийцы. Это было очень давно! Но последствия до сих пор ощутимы.
— Если вы говорили о Германии, то запомните, что я — коренной берлинец с Кудамм! — с вызовом сказал Корн-Олень и вскинул белокурую голову.
— Не думаю, что этот факт достоин запоминания, — невыразимо холодно ответила русская принцесса.
Профессор Шаганэ поспешила вступить в слишком разгорячившуюся дискуссию:
— История часто неотделима от географии. В отличие от северных районов Апеннинского полуострова, Сицилия и Южная Италия — это сельскохозяйственные районы. А на деревенских окраинах история течет совершенно иначе, чем в крупных городах. Венеция действительно уникальный город. В пятом веке нашей эры готы Алариха и гунны Аттилы разоряли север Римской империи. Население Аквилеи покинуло город и нашло пристанище в лагуне, где на островках Риальто в четыреста двадцать первом году была основана Венеция. На материке веками хозяйничали захватчики, а обитатели Венеции сохранили независимость и создали удивительный оазис цивилизации. Для процветания страны войны губительны, а мир благотворен…
И профессор со значением посмотрела на Дзинтару и Корна.
— Полководцы тоже создавали страны и двигали историю! — заявил Смит. — Если бы не победы Мартелла и того же Карла Великого, Франция бы не возникла.
— Лошадиный хомут и отвальный плуг двигают историю сильнее, чем ваши полководцы! — возразила Нинон-Сова.
Профессор истории только потирала довольные руки.
Джерри и Никки торопились на компьютерную лекцию профессора Майсофт.
По пути они встретили первокурсника, который с ужасом смотрел вниз, не решаясь двинуться дальше по коридору. Джерри и Никки переглянулись — здешний пол любил прикидываться поверхностью ночного озера; лунные блики на волнах под ногами обычно производили на новичков сильное впечатление. Но когда друзья подошли ближе, то увидели нечто новенькое — в полу зиял огромный люк, открытый над медленно проплывающими внизу заснеженными скалами. Похоже, весёлый пол сменил амплуа и решил напугать студентов видом с самолёта.
— Страшно? — спросил сочувственно Джерри.
— Я видел девочку, — тонким дрожащим голосом сказал первокурсник, — она сначала цеплялась за край люка, а потом сорвалась вниз! Я не успел ей помочь! Она там, посмотрите!
Первокурсник показал вниз — на ближайшую скалу, где на обледенелой вершине действительно лежала маленькая фигурка в красном свитере. Рядом валялись разорванный ранец и рассыпанные книги.
Джерри восхищённо покачал головой и потрепал испуганного школьника по плечу. Они прошли в аудиторию, хотя, нужно честно признаться, что шагать по чистому горному воздуху оказалось непросто.
На лекции профессор Майсофт разводила искусственную жизнь.
Занятие посвящалось моделированию биологической эволюции. Развитие «жизни» происходило не в реальной пробирке, а в виртуальном пространстве, и каждый организм представлял собой компьютерную программу, способную эволюционировать.
На большом экране аудитории появились исходные программы — «искусственные организмы» в виде одинаковых шариков с единственным жгутиком или щупальцем. Они немедленно стали драться друг с другом, искать пищу, партнёров, обмениваться генами и быстро эволюционировать. В результате на экране через короткое время воцарился полный разнобой.
Часть шариков вообще потеряла щупальца и обросла прочным панцирем, пассивно защищаясь от врагов. Какие-то организмы, наоборот, ощетинились бахромой стрекал и вели себя очень агрессивно. Другие предпочли пойти по пути не личного, а общественного усовершенствования и объединились в небольшие колонии, выставив наружу затвердевшие шипы. Некоторые организмы стали разваливаться на мелкие части и инфицировать окружающих соседей своими частями-генами.
— Прелестно, — хмыкнула Никки, глядя на экран, — всё, как у людей.
— Это у людей, как у них, — ответил Джерри. — Генетическая память о взаимном пожирании.
Профессор рассказала о том, что принципы биологической эволюции понятны ещё плохо, поэтому искусственная саморазвивающаяся жизнь пока бедна — в ней нет организмов большой сложности, нет неограниченного развития. Майсофт отметила популярность идей эволюционной кибернетики и упомянула попытки создания саморазвивающегося софта.
— Было бы здорово, — заметила Никки, — не писать программы, а выращивать их из информационного семечка.
— И воспитывать потом, как ребёнка, — фыркнул Джерри, — наверное, и пелёнки программе придётся менять…
Прозвенел звонок на перерыв.
— Сушёные мозги астролога! Почему бы и нет?! — загорелась Никки. — Представим многоклеточный организм, оптимальный для жизни в какой-то среде. Пусть организм — это рабочая программа, его клетки — подпрограммы, иногда специализированные, иногда нет. А среда — это будущие условия работы программы. Создаем аналог ДНК — зародышевую программу, которая выращивает рабочую многоклеточную программу, оптимальную для заданных требований.