Бет стояла рядом.
— Расслабься, — сказала она. — И дыши.
Бет держала Сару за руку, но не сказала «всё будет хорошо».
«Потому что не будет», — подумала Сара. Они могут посмотреть на неё и увидеть, что что-то не так, что она умирает.
Поскольку экрана Сара не видела, она не отводила взгляда от лица доктора Грубера. И поэтому ей удалось заметить промелькнувшие шок и негодование, прежде чем ему удалось вернуть спокойное, нейтральное выражение — Сара подозревала, что врачи специально тренируют невозмутимый вид перед зеркалом, когда их никто не видит.
— Насколько всё плохо? — спросила она.
Не отводя глаз от экрана, доктор водил датчиком по низу живота, выписывая крохотные круги.
— Насколько плохо? — повторила Сара.
— Это не рак, — не глядя на неё, тихо сказал он. — И не фиброма.
— Ещё хуже? — прошептала Сара, перед глазами которой по-прежнему стояло давно исчезнувшее с лица доктора изумление. Что может быть хуже рака?
Он так и не посмотрел на неё, и у Сары перехватило дыхание. Вместо этого врач глядел в пол:
— Сара, вы беременны.
Она была так поражена, что громко рассмеялась, и врач, обернувшись, уставился на неё.
— Беременна? — Она потрясла головой. — Я хожу к вам уже двадцать лет, и в первый раз слышу, чтобы вы шутили.
Он не улыбался. И не смотрел ей в глаза .
— Подождите. Вы что, серьёзно? Вы думаете, я беременна?
— Я знаю, что вы беременны, — был ответ. — Я вижу бьющееся сердце. Ребёнка. Вы примерно на третьем месяце.
Держа одну руку неподвижно на животе Сары, другой рукой доктор Грубер осторожно повернул монитор так, чтобы она увидела экран. Сара знала без подсказок, на что смотреть. Она видела крошечное бьющееся сердечко, могла различить размытые контуры плода внутри себя.
Она беременна.
Доктор распечатал картинку с экрана, убрал датчик и выдал ей салфетку вытереть гель с живота.
— Спасибо, Бет, — сказал он.
Бет выпустила руку Сары, кивнула и вышла. Когда за ней закрылась дверь, Сара уставилась на распечатанную доктором Грубером картинку, наморщив лоб:
— Это невозможно. Сэму сделали вазэктомию. И никого другого, кроме Сэма, у меня не было.
Подняв глаза, она обнаружила, что врач глядит на неё с бесстрастным видом.
— Я делал вазэктомию, — сказал он холодным тоном. — Это случилось как раз тогда, когда он умер, Сара. За пару дней до или в несколько последующих дней.
Она села и натянула пониже бумажную рубашку, что надела перед исследованием. Ей не нравился ни тон доктора, ни явное недоверие в его глазах.
— Никогда — ни разу — я не была ни с кем, кроме Сэма. Ни по какой причине, ни на минуту.
— Тогда как вы объясните беременность?
— Вы напортачили с вазэктомией. — Она не шутила, говоря это.
— С вазэктомией, с которой всё было в порядке в течение… скольки, десяти лет? Изредка операция обратима, — признал он. — Но вероятность того, что это случилось у Сэма и вы забеременели ровно тогда же, когда он погиб, когда есть объяснение гораздо проще…
Сара сжала кулаки:
— Нет объяснения проще. Вообще нет никаких других объяснений. Я влюбилась в Сэма в восьмом классе. Я никогда не встречалась ни с кем другим, никогда не целовалась ни с кем другим, никогда не спала ни с кем другим. Поэтому, если только вы не попытаетесь убедить меня в том, что непорочное зачатие более вероятно, чем неудачная вазэктомия, или что действительно можно забеременеть от сидения в общественном туалете, остается единственная возможная причина.
Он не стал спорить и сменил тему:
— Ваша третья беременность проходила тяжело и чуть не убила вас. Эта может довершить дело. Вы только что пережили травму. И плохо переносите эту беременность. Вам следует подумать об аборте. Ради себя и ради мальчиков.
Сара осторожно слезла с кушетки, поплотнее обернув вокруг себя бумажную рубашку:
— Спасибо за то, что дали мне знать — я не умираю. И спасибо, что испортили первую со дня смерти Сэма хорошую для меня новость.
Она купила тест на беременность по пути домой и проверилась. Да, у неё был снимок с ультразвука, но голубая линия на тесте — это ритуал. Она должна была узнать так.
Сара хранила полоски от Майка и от Джима, обе аккуратно подписанные теми именами, которыми она называла их, ещё не зная, кто родится — Алоизий и Боб. У неё хранилась и полоска от третьего теста, от нерождённого ребёнка. Сэм.
Зря она использовала настоящее имя. Но в тот раз они рано выяснили, что будет девочка, и решили назвать её Самантой. Сара не удержалась и написала настоящее имя.
Теперь у Сары была четвёртая голубая линия, и беременность для неё стала реальнее, чем после ультразвука. У неё будет ребёнок.
Пришлось сесть, и не из-за тошноты, а из-за изнеможения. Ей надо было подумать.
Сэм был единственным.
Сэм сделал вазэктомию после того, как они потеряли Саманту и Сара чуть не умерла.
И всё же…
Всё же…
Всё же…
Она закрыла глаза. Была ночь, для которой у неё нет объяснений. Единственная за всю её жизнь ночь, про которую она не могла уверенно сказать, что же случилось. Ночь похорон, в домике на дереве, когда островок укрыл туман, а Сэм обнимал её и они занимались любовью.
Сара знала, что той ночи на самом деле не было — вот только она беременна.
А что, если?
Что если в тот день, когда он уговаривал её, что сам заедет за мальчиками, она бы одержала верх и поехала сама? Что если в этот момент что-то сдвинулось во вселенной, и случились оба варианта? В одном жив Сэм. В другом — она.
И если то же самое произошло после выкидыша? В его «если» ей перевязали трубы. В её — он сделал вазэктомию.
И когда он умер в её мире, а она — в его, что-то соединило их снова, там, на острове, под деревом. Их отчаяние, их нужда, их стремление друг к другу.
А теперь она одинока и ждёт ребёнка, и знает, что это может её убить. Ей придётся рассказать матери и отцу, придётся рассказать мальчикам, рассказать друзьям. Все они придут в ужас. Все вспомнят, что в прошлый раз она чуть не умерла.
Её родители, родители Сэма, друзья — все станут беспокоиться, зная, какой катастрофой закончилась предыдущая беременность. Они предложат сделать аборт, подумать о мальчиках, о том, что с ними будет, если они потеряют и мать тоже. И будут по-своему правы.
Однако этот ребёнок — дитя Сэма. Последнее, что ей от него осталось.
Она выносит его. Будет принимать витамины, есть побольше фруктов, отдыхать при малейшей необходимости, будет следить за собой и не станет перенапрягаться. Она позволит родным и друзьям помогать ей, и в кои-то веки не будет вести себя как супер-женщина.
Где-то совсем рядом, так, что ей удалось коснуться его, Сэм всё ещё жив. И у них будет ребёнок. И, боже, как он ей нужен!
Вечером, уложив мальчиков спать, она вышла из дома и заперла дверь. Прошла по двору, по мостику, на островок. Пахло первым осенним морозцем, венки вместе с постаментами были давно убраны, урна стояла под деревом на небольшом пьедестале, который она специально купила. Сара разве что мельком взглянула на неё.
Прислонившись к дереву, упёршись лбом в грубую кору, она прошептала:
— Сэм, не знаю, услышишь ли ты меня. Я не знаю, как найти тебя. Но я здесь, и ты мне нужен. Ты мне очень нужен.
Она ждала, но он не пришёл.
Её затошнило. Её давило бремя беременности, страхов, потребности в любимом. Сара пообещала себе, что, если придётся, будет ждать до утра. Но у неё не было сил стоять всю ночь, прислонившись к дереву, и она начала мёрзнуть.
Если же она залезет в домик, а Сэм придёт, он не узнает, что она там.
У них же есть фонари!
Она взобралась по лестнице — ей пришлось сделать пару остановок, она задыхалась — и вошла в домик. Из шкафчика, в котором они держали фонари, она вытащила один и повесила его, зажжённый, на окно, выходящее в сторону дома. Сэм мог бы увидеть огонёк, если бы выглянул из окна кухни, или если бы подошёл к мостику. Если чудо позволит ему.
Сара села на диванчик и, завернувшись в одеяло, сложила руки на животе – на ребёнке. Она молилась, чтобы Сэм увидел фонарь. И ждала.
— Кто там, наверху?
Голос доносился издалека — сердитый окрик. Сара проснулась и поняла, что задремала. Сначала она растерялась. Она не лежала в своей постели — она находилась в домике на дереве, фонарь всё так же горел, за окнами клубился туман. Руками она по-прежнему обхватывала живот, и тут она вспомнила. У неё перехватило дыхание.
— Сэм? — закричала она.
— Сара?
Она услышала звук шагов на лестнице, и через мгновение он вбежал в дверь. Сэм. Живой Сэм, и туман за его спиной. Они обнялись, заплакали и поцеловались. Но на этот раз ни один из них не спешил раскладывать диванчик. На этот раз оба знали — им нужно поговорить.
— Я увидел свет из дома — сквозь туман на острове, — сказал он. — Но… это действительно было? Ты жива?
— Я увидел свет из дома — сквозь туман на острове, — сказал он. — Но… это действительно было? Ты жива?
— Не думаю, что могу доказать тебе, что я жива. Зато знаю, что ты мне уже доказал. Я беременна.
Он воззрился на нее:
— Тебе перевязали трубы после Саманты.
— Саманта? — прошептала она. — Мы потеряли Саманту. Она… У меня был выкидыш, в пять месяцев. Я чуть не умерла. Она не выжила. Через месяц ты сделал вазэктомию.
Он долго раздумывал, ничего не говоря. Так похоже на Сэма. Она наблюдала за его лицом, видела, как он обдумывает все закономерности, все связи — точно так же он проектировал дома и здания. Аккуратно, методично, он подбирал кусочек к кусочку, представляя, как они будут смотреться вместе, представляя возможные шаги и их последствия. Сара ждала. Как всегда.
— Значит, ты беременна, а я делал вазэктомию. И найдутся знакомые, которые знают об этом.
Она кивнула:
— Доктор Грубер осмотрел меня сегодня, потому что я думала, что умираю: рак яичника, рак матки, что-нибудь в этом роде. Он обнаружил, что я беременна, и, когда я сказала ему, что отцом можешь быть только ты, он мне не поверил.
— Ну и пусть его. Как ты?
— Ужасно тошнит и похудела.
— Я заметил. Пусть дети… пусть мальчики помогают. — Положив руку ей на живот, он прижался лицом к её волосам. — Мы — по-прежнему мы, Сара. Ты и я. Но другие. С чуть разным прошлым и очень разным будущим. Ты покинула мой мир, и дети безутешны, я безутешен.
— Знаю. Я не могу спать по ночам.
— Но… как ты… я позаботился о том, что с вами будет?
Она кивнула:
— Мы обеспечены. Вложения всё так же растут, деньги, отложенные на колледж, в порядке, процентов мы получаем достаточно. У нас всё будет хорошо. Только, Сэм, я будто дышать не могу без тебя.
— Как я могу помочь? Я пытался добраться до тебя каждый вечер с той ночи. Сегодня мне впервые удалось. И я не знаю, почему удалось — что сделал я, что сделала ты, как сделать так, чтобы получилось снова.
Взяв её за руки, он сказал:
— Если б я мог, я бы привёл детей сюда, нанял кого-нибудь доставлять еду и никогда не уходил бы.
— Знаю. Но можно ли привести детей? Могут ли они встретиться сами с собой?
— Сомневаюсь. Я не могу понять, как мы оба оказываемся здесь. Как всё это работает.
— Мы должны были быть вместе, — сказала она. — Мы всегда должны были быть вместе и знали об этом.
— И все ещё знаем. Может, это и есть… то волшебство, что позволяет нам видеться.
Он прикрыл глаза:
— Или, возможно, ты должна была родить Саманту, и сейчас получила второй шанс. А после её рождения ты никогда не сможешь придти сюда.
— Мне не хочется так думать, — возразила Сара.
Сэм обнял её:
— Сара, знай, неважно — могу ли я дотронуться до тебя, можешь ли ты увидеть меня, я всё равно с тобой. Каждую минуту каждого дня. Я не могу оставлять детей одних каждую ночь, но я буду приходить сюда ненадолго и зажигать фонарь. Когда стемнеет, посмотри, не горит ли огонь. Если увидишь его, и можешь выйти, приходи.
Она уткнулась головой ему в грудь, он обнял её. Наконец, они разложили диванчик и занялись любовью.
Их разбудил бледно-розовый рассвет. Сэм лежал, глядя на неё, очерчивая пальцем едва заметный шрам на её подбородке:
— След от падения с велосипеда в двенадцать лет.
— До того, как мы встретились.
Она провела рукой по операционному шраму на его левом колене:
— Конец твоей карьеры начинающего хоккеиста, тебе тогда было семнадцать.
— Так много одинакового, — сказал Сэм. — Я знаю тебя. Моё сердце, моя душа знают тебя, и ты не какая-то другая Сара. Ты — это ты. Только…
— Только в твоём мире я мертва, и поэтому я не могу по-настоящему быть твоей Сарой. А в моём мире умер ты, поэтому ты не можешь по-настоящему быть моим Сэмом. Я задавала себе тот же самый вопрос, что и ты. Изменяю ли я тебе с тобой? Правильно ли я делаю, приходя сюда?
Он дотронулся до обручального кольца на её руке:
— Это кольцо дал тебе я, — ответил он. — Я клялся любить, уважать, почитать тебя, пока нас не разлучит смерть. И ты здесь, живая. И я. Я собирался сдержать клятвы тогда, собираюсь и сейчас. Как — может иметь значение для твоих родных, или моих, или для наших друзей, но мне наплевать, как. Мы нашли друг друга, мы вместе, как и должны, и я сделаю всё, что могу, чтобы видеться как можно чаще.
Когда, рука об руку, они вместе шагнули на мост, он снова исчез, и снова её сердце разбилось.
Однако на этот раз всё было иначе. На этот раз она знала, что он реален. И если она и одинока в своём мире, в их мире он по-прежнему жив, каким бы крошечным этот мир ни был.
Мать сказала:
— Ты беременна! Как ты могла?
Отец отвернулся, на лице его были написаны стыд и отвращение.
Подруги, зная о вазэктомии Сэма, спрашивали:
— А кто отец?
И неожиданно начинали с подозрением смотреть на собственных мужей.
Она сказала им правду, они ей не поверили. Когда она отказалась сделать аборт, родители перестали с ней разговаривать, а у друзей почему-то стали отключаться телефоны.
Мальчики поддержали её, хотя и были слегка ошарашены поначалу.
Пять месяцев каждый вечер Сара смотрела, нет ли света в окне домика на дереве, и каждый вечер домик был тёмен.
Она фотографировала сыновей, заставляла их фотографировать её и её растущий живот и заполняла снимками альбомы. Она не скрывала, что хранит альбомы в домике на дереве.
— Чтобы они были поближе к папе, — сказала она мальчикам. Она хотела показать их Сэму, когда он снова появится. Этого она им не сказала.
Беременность протекала тяжело, но не так, как та, что закончилась выкидышем. Саре удалось немного прибавить в весе.
Никогда она не была столь одинока.
Зато она спала ночами. В душе она знала, что Сэм с ней, она ходила к дереву, садилась рядом с урной и говорила с ним. Рассказывала о мальчиках. Она знала, что он рассказывал ей о мальчиках и о Саманте, которая в его мире была жива.
Иногда Майк и Джим шли с ней и сидели рядом, пока она говорила. Иногда кто-то из них ходил к дереву один.
— Он всегда с нами, — повторяла Сара. — И всегда будет любить нас.
Тянулись длинные дни и одинокие ночи. Он был там, на островке. С ней. Она не сомневалась в нём и не теряла веры.
Она стояла боком у раковины на кухне, стараясь, чтобы огромный живот не слишком мешал мыть тарелки, когда, выглянув из окна во двор, увидела огонёк в домике на дереве.
Уложить мальчиков спать? Ещё слишком рано. Однако дело было в пятницу вечером, поэтому она сказала им:
— Я пойду к домику, хочу поговорить с папой. Вы, если хотите, можете смотреть телевизор до полуночи, а потом — в кровать. — Она посмотрела им прямо в глаза. — Я рассчитываю на вас обоих.
Майк обнял её:
— Мы не подведём тебя. И папу. Мама, ты не одна.
Джим согласно кивнул.
Она обняла их:
— Спасибо. Спасибо, что мы с папой можем вами гордиться.
Сыновья заперли за ней дверь, и она поспешила по мостику в туман.
— Сэм? — позвала она.
Он выскочил на балкон:
— Ты здесь!
— Да. Но я больше не могу подниматься по лесенке.
— Я сейчас спущусь.
Он положил руку ей на живот, и прижал её к себе, насколько было можно. Ребёнок толкнул его, и он сказал:
— Я знал, что сегодня ты увидишь свет.
— Откуда?
— Нашёл твои альбомы. Я наверху смотрел на ваши фотографии, твои и мальчиков. Они совсем такие же. Но пустое место там, где должна быть Саманта…
Он вытащил бумажник, и, раскрыв его, показал фотографии сыновей и Саманты. Мальчики выглядели точно так же. Саманта была прекрасна.
— Как ты справляешься? Все тебе помогают? — спросил он.
— Ни твои, ни мои родители со мной не разговаривают, ибо думают, что я изменила тебе; подруги отвернулись от меня, ибо думают, что я изменила тебе, и подозревают собственных мужей. — Она пожала плечами. — Зато ребята ведут себя чудесно. У нас всё в порядке, у всех троих. Я каждый день прихожу поговорить с тобой. Я чувствую, что ты здесь.
— Потому что я действительно здесь. Я тоже прихожу сюда.
Она тронула его за руку:
— Чтобы выжить, мне достаточно знать: ты здесь, ты жив, даже если не можешь быть со мной. — Она засмеялась. — Иногда я думаю, не говорим ли мы об одних и тех же вещах, не отвечаем ли друг другу.
— Конечно, отвечаем. Иногда я почти слышу тебя. Когда ты ещё могла забираться на дерево, ты садилась на диванчик и говорила со мной — всегда слева, да?
— Потому что ты всегда сидел справа, — ответила Сара, и они улыбнулись друг другу.
— Иногда, когда мы там сидим, я протягиваю руку и сжимаю твою ладонь, — проговорил он, не выпуская её руки.
— И я чувствую твою руку. — Она глубоко вздохнула. — Знаешь, мы с тобой не скоро сможем снова встретиться, — добавила она, внезапно осознав, что так оно и будет. — Я больше не могу забираться в домик, а когда родится ребёнок, совсем не смогу выходить по вечерам.