— Сигары меня успокаивали.
— А меня от сигарет иногда так вставляло — до дрожи в коленках.
— Да уж, помню.
— У меня был знакомый, который специально заводил будильник, чтобы встать посреди ночи и покурить.
— Кто это был, дорогая?
— Да так, один, еще до тебя.
— Я, блин, надеюсь.
— Кто-нибудь читал в газете про Макмиллана?
— Это благотворительный противораковый фонд?
— Нет, это бывший премьер-министр. Но вначале он был министром финансов, году в пятьдесят пятом — пятьдесят шестом. Ему представили результаты исследования, посвященного связи между курением и раком. Читает он и думает: откуда, мать вашу, в казне возьмутся деньги, если курево запретить? Потом видит цифры. Статистику. Продолжительность жизни курильщика — семьдесят три года. Продолжительность жизни некурящего — семьдесят четыре.
— Это правда?
— Так было сказано. И Макмиллан накладывает резолюцию на этот отчет: «Казначейство считает, что процентный доход важнее».
— Ненавижу двуличие.
— А Макмиллан курил?
— И трубку, и сигареты.
— Значит, можно курить в охотку до самой смерти? Если на этом потеряешь всего лишь год.
— Но приобретешь ужасные болезни и страдания, с которыми будешь мучиться до семидесяти трех лет.
— Один год. Разница в один год. Кто бы мог подумать.
— Может, нам всем снова закурить? Не выходя из-за стола. Тайный вызов здоровому образу жизни.
— А что Рейган рекламировал — «Честерфилд»? Или «Лаки страйк»?
— Каким боком это сюда относится?
— Ну, каким-то.
— Ненавижу двуличие.
— Ты повторяешься.
— Я же правду говорю. Вот и повторяюсь. Правительство твердит, что курить вредно, а само живет с акциза. Табачные компании знают, что курить вредно, и сбывают отраву странам третьего мира, поскольку здесь их могут засудить.
— Не странам третьего мира, а странам с развивающейся экономикой. Выражайся политкорректно.
— Странам с развивающейся онкологией.
— А эта история с Хамфри Богартом? Помните, в его честь хотели выпустить почтовую марку, но на фотографии он был с сигаретой, и ее заретушировали. А то человек начнет приклеивать марку на конверт, увидит, что Хамфри курит, и подумает: классно выглядит.
— Наверное, скоро начнут из фильмов вырезать сцены с курением. Вроде того как черно-белым лентам уже добавляют цветности.
— Когда я мальчишкой жил в Южной Африке, комитет по цензуре кромсал все фильмы, показывающие общение черных с белыми. «Остров Солнца» урезали до двадцати четырех минут.
— Ну, если фильм занудный, не грех и урезать.
— Я не в курсе, что ты родом из Южной Африки.
— И еще одна деталь: в кино разрешалось курить. Помните? На экран смотрели сквозь завесу сигаретного дыма.
— Пепельницы в подлокотниках.
— Точно.
— К вопросу о курильщике Хамфри… Иногда смотрю я старый фильм, где парень с девушкой сидят в ночном клубе, выпивают, курят, вальяжно беседуют, и думаю: «Гламурно, мать вашу». А потом думаю: «Кстати, я ведь тоже могу и выпить, и покурить прямо сейчас, почему нет?»
— Это было гламурно.
— Если бы не рак.
— Если бы не рак.
— И если бы не двуличие.
— А ты не затягивайся.
— Пассивное двуличие?
— Бывает. Сплошь и рядом.
— Кстати, разве есть такое слово — «цветность»?
— Кому кофе?
— Разве что с сигареткой.
— Они ведь всегда были неразлучны? Кофе и сигареты?
— Похоже, курева в доме нет. Джим заезжал — оставил пачку «Голуаз», но они такие крепкие, что мы их выкинули.
— А кто-то из твоих подруг оставил «Силк кат», но они слишком легкие.
— В прошлом году были мы в Бразилии: там предупреждения о вреде для здоровья — это просто конец света. Жуткие цветные картинки на сигаретных пачках: младенцы с врожденными уродствами, прокуренные легкие и все такое. А тексты… Ни одного цивильного, типа «Правительство ее величества напоминает» или «Минздрав предупреждает». Там без затей сообщают, какая судьба ждет твои внутренние органы. Один парень заходит в магазин, покупает пачку сигарет… не помню точно, какой марки. Выходит, читает предупреждение, возвращается, протягивает сигареты продавцу и говорит: «Эти вызывают импотенцию. А мне нужны те, что вызывают рак».
— Угу.
— По-моему, смешно.
— Видимо, ты им уже рассказывал эту историю, дорогой.
— Ну и что? Могли бы и посмеяться. Вино-то мое пьют, негодяи.
— Да у тебя не смешно получилось, Фил. Надо было урезать.
— Вот паразит.
— Мне кажется, у нас осталось немного травки.
— Разве?
— Да, в дверце холодильника.
— Где конкретно?
— Между пармезаном и томатной пастой.
— А кто принес?
— Уже не помню. Давно завалялась. Наверное, выдохлась.
— Разве травка выдыхается?
— Все выдыхается.
— А кандидаты в президенты?
— В первую очередь.
— Я предлагала ее Дорине.
— Что за Дорина?
— Пол моет.
— Дорина Пол-Моэт? Это каламбур?
— Ты предлагала Дорине?
— Конечно. Разве это противоречит трудовому законодательству? Короче, она не взяла. Сказала, что больше такими вещами не балуется.
— О боже, куда катится мир, если домработница отказывается от халявной марихуаны?
— Мы-то знаем, что на сигареты подсесть проще всего. Проще, чем на алкоголь, легкие наркотики, тяжелые. Вплоть до героина.
— Разве мы это знаем?
— Ну, я читала в газете. Сигареты вызывают привыкание сильнее всего прочего.
— Вот теперь мы знаем.
— Даже сильнее, чем власть?
— Это под вопросом.
— А еще мы знаем, но уже не из газет, что все курильщики врут.
— Выходит, ты нас обозвал бывшими лжецами?
— Ага. Я и сам такой.
— С этого места, пожалуйста, поподробнее.
— Когда начинаешь курить, врешь родителям. Врешь, когда спрашивают, сколько куришь, — либо преувеличиваешь, либо преуменьшаешь. «О, я выкуриваю четыре пачки в день» (все равно что сказать: у меня самый большой член). Или: «Что вы, что вы, мы только по одной, и то редко». На самом деле минимум три штуки в день. Потом врешь себе, когда бросаешь. Потом врешь медикам, когда уже выявили рак. «Ох, я же никогда много не курил».
— Сурово.
— Зато правда. Сью и я обманывали друг друга.
— Дэвид!
— В смысле сигарет, дорогая. «Только одну — в обеденный перерыв». Или: «Нет, другие курили, потому и пахнет». Мы оба так обставлялись.
— Поэтому голосуйте за некурящего кандидата. Голосуйте за Хилари.
— Поезд ушел. Как бы то ни было, мне кажется, что курильщики врут только насчет количества. Как и алкоголики врут только о количестве выпитого.
— Вот это неправда. Я алкоголиков знаю как облупленных. Настоящие алкоголики врут направо и налево. Лишь бы выпить. А чтобы покурить, я и сама привирала. Типа: «выйду подышать свежим воздухом» или «мне пора домой, дети ждут».
— Хорошо, мы выяснили, что курильщики и алкоголики в целом лжецы.
— Голосуйте за Хилари.
— Мы утверждаем, что все лжецы лживы.
— Слишком глубокомысленно для такого позднего часа.
— Самообманщики, кстати, тоже, но это другой вопрос. Наш знакомый Джерри был заядлым курильщиком, человек того поколения. Прошел обследование лет в шестьдесят пять и узнал, что у него рак простаты. Согласился на радикальную операцию. Ему отняли яйца.
— Отняли яйца?
— Ага.
— И у него… это… остался только член?
— Ну нет, ему протезы поставили.
— Из какого материала?
— Откуда я знаю — из пластмассы, наверное. В любом случае, по весу — то же самое. Даже не заметно.
— Не заметно?
— Они подвижны, как настоящие?
— Мы, случайно, не отклонились от темы?
— Знаете как французы на жаргоне называют яйца? Les valseuses. Вальсерши. Такие же подвижные.
— Женское слово? В смысле женского рода? Valseuses.
— Да.
— Почему во французском «яйца» женского рода?
— Однозначно, мы отклонились от темы…
— Testicules — не женского. А valseuses — женского.
— Яйца женского рода. Вот и верь после этого французам.
— Неудивительно, что они не поддержали вторжение в Ирак.
— Можно подумать, мы с вами поддержали.
— Я — на шестьдесят процентов.
— Как можно поддерживать такую акцию на шестьдесят процентов? Это как на шестьдесят процентов поддерживать теорию, что земля плоская.
— Я и в ней уверен на шестьдесят процентов.
— Короче, почему я вспомнил Джерри: по его словам, он даже успокоился, узнав, что у него рак простаты. Сказал: будь у меня рак легких, пришлось бы бросить курить.
— Так он продолжал курить?
— Вот именно.
— И?
— Ну, несколько лет, довольно долго, все было хорошо. Потом пошли метастазы.
— Тогда он завязал?
— Нет. Сказал, на такой стадии уже бессмысленно — и не стал отказывать себе в удовольствии. Помню, как мы в последний раз навещали его в больнице. Сидит в кровати, смотрит крикет, а под рукой — здоровенная пепельница с окурками.
— В больнице разрешалось курить?
— Он лежал в отдельной палате. Причем в частной клинике. Это было несколько лет назад. Заплатил — и делай что хочешь. Такая вот политика.
— К чему ты нам про него рассказываешь?
— Уже не помню. Вы меня сбили.
— Про самообман.
— Точно — про самообман.
— Я-то считаю, что в его случае все было как раз наоборот: он, похоже, прекрасно знал, что делает. Наверное, решил, что оно того стоит.
— Вот я и говорю: самообман.
— Стало быть, кандидат в президенты просто обязан пройти курс молодого курильщика.
— Я абсолютно уверен, что Обама их всех сделает. Ваш образцовый американец.
— Согласен. На шестьдесят процентов.
— Да ты либерал — со всем согласен на шестьдесят процентов.
— Не уверен, что соглашусь.
— Видите, он только на шестьдесят процентов уверен, что уверен только на шестьдесят процентов.
— Кстати, насчет Рейгана вы заблуждаетесь.
— Он не рекламировал «Честерфилд»?
— Нет, он не умирал от рака легких.
— Я этого и не говорил.
— Разве нет?
— Конечно нет: у него была болезнь Альцгеймера.
— По статистике, курильщики намного меньше подвержены болезни Альцгеймера, чем некурящие.
— По той простой причине, что курильщики не доживают до Альцгеймера.
— Новое бразильское предупреждение: «Этот сорт сигарет способствует профилактике болезни Альцгеймера».
— На прошлой неделе мы полистали «Нью-Йорк таймс». В самолете взяли. Там была статья о продолжительности жизни; в ней говорилось, во что обходятся правительству, точнее, государству различные факторы, ведущие к смертельному исходу. А статистика, которую изучал Макмиллан, когда была опубликована?
— Году в пятьдесят пятом, пятьдесят шестом.
— Ну, сейчас это фуфло. Вероятно, и тогда было фуфло. Курильщик, скорее всего, умрет в районе семидесяти пяти. Тучный — в районе восьмидесяти. А здоровый, некурящий, стройный доживет, очевидно, лет до восьмидесяти четырех.
— И чтобы это просчитать, понадобилось целое исследование?
— Нет, исследование понадобилось для другого: чтобы просчитать расходы на здравоохранение. В том-то и штука. Курильщики — самая низкозатратная статья. Потом идут толстяки. А здоровые, стройные, некурящие создают главную брешь в государственном бюджете.
— Потрясающе. Из всего, что сказано за сегодняшний вечер, это самое существенное.
— За исключением того, что баранина тает во рту.
— Курильщиков все проклинают, разводят их на акцизные сборы, заставляют мокнуть под дождем — и никто не заикается, какая от них польза государственному бюджету.
— Ненавижу двуличие.
— Между прочим, курильщики намного симпатичнее некурящих.
— Хотя провоцируют у некурящих рак.
— По-моему, теория пассивного курения не имеет под собой медицинского обоснования.
— Согласен. Хотя я не медик. Ты, кстати, тоже.
— По-моему, это скорее метафора. Типа, твой дым нарушает мое личное пространство.
— Метафора внешней политики США. Мы снова вернулись к Ираку?
— Нет, я к тому, что мне по большому счету всегда казалось, что в эпоху повального курения некурящие были симпатичнее. Теперь наоборот.
— Притесняемое меньшинство всегда симпатичнее? Джоанна это имеет в виду?
— Я хочу сказать, что у курильщиков существует некая солидарность. Если подойти к прохожему на улице у паба или ресторана и стрельнуть сигаретку — всегда дадут.
— Я думал, ты не куришь.
— Правильно, но если бы курила, могла бы стрельнуть.
— Отмечаю запоздалый переход к сослагательному наклонению.
— Говорю же: все курильщики врут.
— Останемся наедине — я с тобой разберусь.
— Над чем смеется Дик?
— Яйца-протезы. Любопытная мысль. Или фраза. Применима к чему угодно, от французской внешней политики до Хилари Клинтон.
— Дик.
— Простите, я старомодный человек.
— Ты старомодный ребенок.
— А когда я вырасту, ты позволишь мне курить, мамочка?
— Все эти разговоры про политиков с яйцами. Они яйца выеденного не стоят.
— Один — ноль.
— А знаешь, меня удивляет, что этот ваш знакомый не сказал своему онкологу или хирургу: «А можно, у меня будет другой рак, чтобы не оттяпывать яйца?»
— Ну нет. Он мог выбрать любой из предложенных методов лечения. Но выбрал самый радикальный.
— Это уж точно. Никаких шестидесяти процентов.
— Как можно сделать что-либо с двумя яйцами на шестьдесят процентов?
— Шестьдесят процентов — это в переносном смысле.
— Как это?
— В такой поздний час все будет в переносном смысле.
— На этой ноте попрошу вызвать нам такси — в прямом смысле.
— Помните, какое бывает самочувствие наутро после укуренного вечера? Табачное похмелье?
— Считай, каждое утро. Горло. Сухость в носу. Грудь.
— Не путать с одновременным алкогольным похмельем.
— Бухло развезло, дымок помог.
— Как-как?
— Курение сужает кровеносные сосуды. Поэтому с утра невозможно толком сходить по-большому.
— Кто бы мог подумать.
— Дело в том, что ты говоришь, не будучи медиком.
— Мы вернулись к тому, с чего начали?
— То есть?
— Вывернутые полиэтиленовые пакеты и…
— Дик, немедленно уходим.
Но никто не ушел. Мы остались, продолжили разговор и решили, что Обама победит Маккейна, что консерваторов только на определенном этапе нельзя отличить от лейбористов, что «Аль-Каеда» не преминет совершить теракт на Олимпийских играх две тысячи двенадцатого, что лондонцы очень скоро начнут тосковать по автобусам гармошкой, что через несколько десятилетий вдоль Адрианова вала, как при римлянах, опять зазеленеют виноградники и что, по всей видимости, пока крутится наша планета, на ней не переведутся курильщики — счастливые, чертяки.
Переспать с Джоном Апдайком
— Кажется, мы не оплошали, — сказала Джейн, поглаживая сумочку; двери поезда закрылись с глухим пневматическим стуком.
В полупустом вагоне было тепло и душно.
Алиса знала, что ее дело — нахваливать.
— Ты сегодня была в ударе.
— В кои-то веки поселили в приличной гостинице. Это всегда придает куражу.
— Твой рассказ про Грэма Грина произвел фурор.
— Беспроигрышный вариант, — отозвалась Джейн с ноткой самодовольства.
— Давно хотела спросить: неужели это правда?
— Знаешь, я уже не беру в голову. Отрабатываю номер — и все.
Когда же они познакомились? Сразу и не сообразишь. Лет, наверное, сорок назад, во время череды похожих как две капли воды фуршетов с неизменным белым вином, неизменным истерическим гомоном и неизменными речами издателей. По всей видимости, это произошло на какой-то тусовке ПЕН-клуба или на презентации по случаю выдвижения их обеих на одну и ту же литературную премию. А может, дело было в ту долгую, пьяную летнюю пору, когда Алиса закрутила интрижку с литагентом Джейн; цель этого поступка давно выпала из памяти, а оправданий и прежде не имелось.
— В каком-то смысле даже лучше, что слава у нас не такая громкая.
— Чем же это лучше? — Джейн изобразила замешательство, граничащее с возмущением, как будто придерживалась совершенного иного мнения.
— Ну, публика бы валом валила. Требовала бы новых и новых случаев из жизни. А мы пробавляемся старыми запасами.
— На самом деле публика и так валом валит. Хотя и не столь настойчиво, как… на знаменитостей. А вообще у меня такое чувство, что людям даже приятно услышать знакомые истории. У нас ведь не литературные чтения, а комедия положений. Главное — вовремя вставить хлесткую реплику.
— Например, про Грэма Грина.
— Смею надеяться, Алиса, это нечто большее, чем… хлесткая реплика.
— Не сердись, душа моя. Тебе не идет.
На лице подруги Алиса заметила капельки пота. Той пришлось нелегко: из такси на перрон, с перрона в вагон. Почему, интересно, тучные женщины обожают цветастые ткани? В одежде, как считала Алиса, эпатаж ни к чему, по крайней мере, когда перейден определенный возрастной рубеж.
В пору их знакомства обе только-только вышли замуж и начали печататься. Они подкидывали друг дружке своих детей, подставляли плечо во время разводов, и каждая рекомендовала знакомым книги, написанные другой. Каждая слегка кривила душой, нахваливая произведения подруги, но ведь обеим порой случалось нахваливать и произведения черт-те каких авторов, так что ничего зазорного в этом не было. Джейн слегка поеживалась, когда Алиса называла себя не писательницей, а беллетристкой, и усматривала в ее книгах некоторую претенциозность; Алиса, в свою очередь, считала произведения Джейн рыхловатыми, подчас излишне автобиографичными. Обе — сверх ожиданий — добились успеха, но, оглядываясь назад, полагали, что заслуживали большего. Роман Алисы «Карибский ликер» собирался экранизировать сам Майк Николс, но впоследствии у него изменились планы; тогда за дело взялся какой-то провинциальный телевизионщик, который до неприличия выпятил интимные сцены. Конечно, Алиса этого вслух не произносила; она лишь с полуулыбкой повторяла, что экранизация «пренебрегла недосказанностями текста» — такая формулировка многих ставила в тупик. Что касается Джейн, ее роману «Путь наслаждений» прочили Букеровскую премию; она грохнула уйму денег на вечернее платье, отрепетировала перед Алисой свою речь — и проиграла какому-то хлыщу из Австралии.