— А! — Дэйвидсон насупился. — Тогда вы должны дать мне время, чтобы я выстроил все факты. До деталей точная картина? Сейчас, подождите, — он закрыл глаза, и правой рукой принялся ощупывать резные бока пресс-папье. Эти неторопливые движения пальцев тотчас привлекли внимание Аллейна. Кончики пальцев до того нежно касались холодного нефрита, точно он был не холодным, а теплым и живым. Аллейн подумал: «Он влюблен в принадлежащие ему красивые вещи» — и решил получше изучить этого poseur,[27] называющего себя человеком из народа и оснащающего свою речь французскими и итальянскими словечками, ведущего себя с откровенной театральностью и с театрализованной откровенностью.
Дэйвидсон открыл глаза. Эффект оказался поразительным. Эти глаза были необыкновенными. Светло-серая, до удивления широкая радужная оболочка была окаймлена черной полосой и окружала ярко-черный зрачок. «Держу пари, что этим трюком он воздействует на пациентов, — пришло на ум Аллейну, и он заметил, что Дэйвидсон улыбается. — Черт бы его побрал, он читает мои мысли!» Ему пришлось в ответ также улыбнуться, словно они с Дэйвидсоном потешались над одной и той же забавной тайной.
— Фокс, запишите это, — сказал Аллейн.
— Непременно, сэр, — ответил Фокс.
— Как вы заметили, — начал Дэйвидсон, — у меня есть склонность к театральности. Поэтому позвольте мне разыграть перед вами эту сценку, как если бы мы следили за ней из-за рампы. С хозяином и хозяйкой я попрощался там, где оба лестничных пролета соединяются в одну галерею в стороне от бальной залы. Я спускаюсь по левому лестничному пролету, размышляя о своих преклонных годах и мечтая о постели. По всему холлу там и сям стоят группки людей; в пальто, в плащах, они готовы к выходу.
Уже и сам огромный дом, кажется, чувствует себя утомленным и слегка подгулявшим. Кому-то почудится аромат увядших цветов, кому-то — тяжелый дух недопитого шампанского. И впрямь, то было время уходить. Среди уходящих гостей я приметил некую престарелую даму, которой я хотел не попадаться на глаза. Она богата, одна из наиболее выгодных моих пациенток, но у нее есть один существенный недостаток — непрерывное состояние хронического, осложненного, острого словесного поноса. Весь вечер я только тем и занимался, что лечил это ее заболевание, и, не имея ни малейшего желания залезать еще и в ее автомобиль, я стремглав бросился в мужской гардероб. Где я и провел несколько минут, оттягивая время. Здесь было одно неудобство: в гардеробной уединились люди, которым крайне необходимо было помещение для частного разговора.
— Кто это был? — спросил Аллейн.
— Некий капитан Уитерс, только что прибывший в город, и этот приятный молодой человек, Доналд Поттер. Оба они замолчали и посмотрели на меня. Я сделал вид, что меня занимают только мои пальто и шляпа. Дав на «чай» гардеробщику, я принялся болтать с ним. Попытался я поговорить и с Доналдом Поттером, но по чрезвычайно холодному приему понял, что уместнее всего мне было бы уйти. Люси Лорример! Tiens,[28] я иду!
— А, понятно, — заметил Аллейн, — насчет Люси Лорример я в курсе дела.
— Что за женщина! Она еще там что-то выкрикивала. Я замотался шарфом и постарался спрятаться между дверями, чтобы дождаться, пока она уйдет. От нечего делать я принялся следить за другими в холле. У лестницы стоял этот grand seigneur[29] наших желудков.
— Кто это?
— Человек, который руководит всеми этими мероприятиями. Как же его звали?
— Димитрий?
— Да! Димитрий. Он стоит, как бы имитируя хозяина. Выходит группа молодых людей. За ними следует женщина постарше, в одиночестве она спускается с лестницы и проскальзывает в двери прямо в уличный туман. Этот туман, он был удивительно странным.
— Эта женщина постарше — не миссис Хэлкет-Хэккет?
— Да. Именно она, — сказал Дэйвидсон как бы между прочим.
— Миссис Хэлкет-Хэккет также ваша пациентка, сэр Дэниел?
— Да, так уж случилось, что она моя пациентка.
— А почему она ушла в одиночестве? Где ее супруг, и разве на ее попечении не находилась дебютантка?
— Ее протеже — к несчастью, она оказалась une jeune fille un peu farouche[30] — еще в начале вечера стала жертвой зубной боли, и генерал ее увел. Я слышал, как лорд Роберт предложил проводить домой миссис Хэлкет-Хэккет.
— Почему же он этого не сделал?
— Наверное потому, что они разминулись.
— Ну а на самом деле? Сэр Дэниел, ведь, в сущности, вы так не думаете?
— Конечно нет, но я не сплетничаю о своих пациентах.
— Мне нет нужды уверять вас, что мы будем крайне осмотрительны. Помните, что вы сказали о вашем отношении к этому делу.
— Помню. Ладно. Только, ради бога, я буду вам больше чем признателен, если вы не станете упоминать мою фамилию на последующих допросах. Продолжаю свое повествование. Итак, кутаясь в горностай, миссис Хэлкет-Хэккет спокойно оглядывает холл и через двери проскальзывает в ночь. Что-то в ее манерах привлекает мое внимание, и я смотрю ей вслед, но в этот момент кто-то так сильно толкает меня, что мне приходится сделать несколько шагов вперед, дабы не упасть. Это оказывается капитан Уитерс, выходящий из гардеробной позади меня.
Я ожидаю извинений, но вместо этого вижу, как, стиснув зубы и выпучив крайне неприятные глаза — никогда не доверял людям с белыми ресницами, — он неотрывно смотрит на верх лестницы. Он даже не сознает собственной неучтивости, его внимание сосредоточено на лорде Роберте Госпеле, который начинает спускаться по ступенькам. Выражение лица у этого капитана Уитерса настолько необычно, что я, в свою очередь, тоже забываю о нашем столкновении. Я слышу его дыхание. Секундное промедление, и вот он прокладывает себе дорогу среди болтающей молодежи и уходит.
— Вы полагаете, что Уитерс преследовал миссис Хэлкет-Хэккет?
— Причин так думать у меня нет, но я так думаю.
— Дальше.
— Дальше? Что ж, мистер Аллейн, я собираюсь с духом и направляюсь к дверям. Но не успеваю я сделать и трех шагов, как из буфетной выходят молодой Доналд Поттер и Бриджет О'Брайен. У подножия лестницы они наталкиваются на лорда Роберта.
— Да? — переспросил Аллейн, видя, что Дэйвидсон замолчал.
— Доналд Поттер, — вновь заговорил он, — разумеется, прощается с Бриджет и также направляется к выходу.
— Ни слова не сказав своему дяде?
— Да.
— А лорд Роберт?
— Лорд Роберт своим пронзительным, необыкновенно высоким голосом спрашивает у Димитрия, не видел ли он миссис Хэлкет-Хэккет. Я как сейчас вижу и слышу его — собственно, это последнее, что я там увидел и услышал, прежде чем двойные двери захлопнулись за мной.
Глава 14 Дэйвидсон отступает
— Сценка довольно колоритная, — сказал Аллейн.
— В конце концов, прошло не так уж много времени, — ответил Дэйвидсон.
— Выйдя из дома, вы на улице больше никого не заметили, или все уже разошлись?
— Вместе со мной выходила группа молодых людей. Обычная суета по поводу такси, объяснение с фонарными лакеями и швейцарами. Ох эти фонарщики! Они действительно — напоминание о былом великолепии.[31] Когда прыгающие огни их фонарей выхватывают из темноты бледные, почти шальные физиономии натанцевавшихся до упаду гостей, так и кажется, что сейчас по ступеням сойдет сама Миламент, а такси превратятся в портшезы. Однако долой фантазии! Мне не след отвлекаться на них. Швейцар вызвал три такси, и группа молодежи тотчас заполнила их. Он уже принялся подзывать такси для меня, как вдруг к своему ужасу я увидел на другой стороне улицы «роллс-ройс». Стекло было опушено, и в нем, точно гримасничающая сивилла, виднелась Люси Лорример. «Сэр Дэниел! Сэр Дэниел!» Я повыше натянул шарф, но тщетно — услужливый лакей мне тут же напомнил: «Сэр, вас леди зовет». Все, что оставалось, — пересечь улицу. «Сэр Дэниел! Сэр Дэниел! Я жду вас. Есть нечто крайне важное. Я отвезу вас домой и по дороге расскажу…» Невозможная женщина. Я же знаю, что имеется в виду. У нее постоянно где-то болит, а где — неизвестно, и как тут ей не воспользоваться удобным моментом для консультации со мной! Я должен идти. Она прямо-таки агонизирует. Я лихорадочно размышляю, и к тому моменту, когда я подхожу к машине, я уже знаю, что сказать. «Леди Лорример… не могу сейчас уделить вам внимание… премьер-министр… у него внезапное недомогание…», и, пока она переваривает услышанное, я поворачиваюсь и, точно заяц, уношусь в туман.
В первый раз со времени происшедшей трагедии Аллейн засмеялся. Дэйвидсон озорно взглянул на него и продолжил свою историю:
— Я бегу, как не бегал со времен моего детства в Гренобле, слыша позади голос, который, конечно же, предлагает мне довезти меня на Даунинг-стрит быстрее ветра. К счастью, туман густеет. По пути я начал оглядываться в поисках такси. Впрочем, тщетных. Я услышал звук автомобиля и спрятался в тень. Мимо проехал «роллс-ройс». Я вышел из укрытия. Наконец такси! Оно двигается где-то сзади. Вижу еле брезжущий свет фар. Слышу плохо различимые голоса. Вот такси остановилось, потом едет в мою сторону. Занято! Mon Dieu, ну и ночка! Я шел и уговаривал себя, что рано или поздно, но такси найду. Ничего похожего! К этому времени, полагаю, разошлись уже все гости. Бог знает который час, несколько такси мне встречаются, но все заняты. Я шел от Белгрэйв-сквер до Кадоген-Гарденс и уверяю вас, дорогой мистер Аллейн, никогда так не наслаждался прогулкой. Я чувствовал себя клоуном средних лет в поисках приключений. И то, что я не нашел ни одного, не имеет ни малейшего значения.
— Я бегу, как не бегал со времен моего детства в Гренобле, слыша позади голос, который, конечно же, предлагает мне довезти меня на Даунинг-стрит быстрее ветра. К счастью, туман густеет. По пути я начал оглядываться в поисках такси. Впрочем, тщетных. Я услышал звук автомобиля и спрятался в тень. Мимо проехал «роллс-ройс». Я вышел из укрытия. Наконец такси! Оно двигается где-то сзади. Вижу еле брезжущий свет фар. Слышу плохо различимые голоса. Вот такси остановилось, потом едет в мою сторону. Занято! Mon Dieu, ну и ночка! Я шел и уговаривал себя, что рано или поздно, но такси найду. Ничего похожего! К этому времени, полагаю, разошлись уже все гости. Бог знает который час, несколько такси мне встречаются, но все заняты. Я шел от Белгрэйв-сквер до Кадоген-Гарденс и уверяю вас, дорогой мистер Аллейн, никогда так не наслаждался прогулкой. Я чувствовал себя клоуном средних лет в поисках приключений. И то, что я не нашел ни одного, не имеет ни малейшего значения.
— Если я не слишком ошибаюсь, — сказал Аллейн, — от приключения вас отделял миг. Да и приключение, наверное, не то слово. Полагаю, мимо вас, сэр Дэниел, проехала трагедия, а вы ее не узнали.
— Да, — ответил Дэйвидсон, и голос его внезапно упал. — Да, я верю, что вы, по всей видимости, правы. Это вовсе не забавно.
— Это было такси. Какой дорогой вы пошли, сбежав от леди Лорример?
— Направо.
— Сколько вы прошли прежде, чем услышали такси?
— Понятия не имею. Это невозможно определить. Сотни четыре ярдов. Не так уж далеко, потому что я еще останавливался и прятался от Люси Лорример.
— Вы сказали, что слышали голоса. Вы узнали их? Дэйвидсон помолчал, задумчиво глядя на Аллейна.
— Понимаю, как это важно, — проговорил он наконец, — и прямо-таки боюсь отвечать. Мистер Аллейн, могу сказать только одно: я правда не слышал слов, но когда эти голоса донеслись до меня сквозь туман, я сначала решил, что один из них женский, но потом отказался от этой мысли и понял, что он принадлежит мужчине. Просто у него был высокий голос.
— А другой?
— Ну этот-то был безусловно мужской.
— Не припомните ли еще что-нибудь — все, что хотите, — в этом происшествии.
— Нет, ничего. Кроме, разве, того, что, когда такси проехало мимо, я подумал, что оба пассажира — мужчины.
— Так. Вы подпишете нам показания?
— Об этих поисках такси? Разумеется.
— Не могли бы вы сказать мне, кто оставался в Марздон-хаус, когда вы уходили оттуда?
— После шумной группы молодежи, ушедшей одновременно со мной, там оставалось очень мало народу. Дайте подумать. Там был сильно подвыпивший молодой человек. Мне кажется, его зовут Персиваль, он вышел из буфетной прямо передо мной и направился в гардеробную. Кто-то и еще был. Кто же? Ах, да, там была странная маленькая дама — по-моему, она чувствовала себя не в своей тарелке. Я ее еще раньше приметил. Она ничем особенным не выделялась и не привлекла бы внимания, если бы не то обстоятельство, что почти всегда она была одна. Она в очках. Вот, пожалуй, все, что я могу сказать вам о ней. Да, и еще то, что я видел, как она танцевала с лордом Робертом. Вспоминаю, что она смотрела, как он спускается по лестнице. Возможно, она была по-своему признательна ему. Она могла бы вызвать и сочувствие, если бы не ее невозмутимость. Я бы не удивился, если бы оказалось, что она работает в этом доме. Возможно, бывшая гувернантка Бриджет, возможно, компаньонка леди Каррадос. Мне кажется, я даже встречал ее на этом балу. Но где? Не помню.
— Бал, полагаю, получился в высшей степени удачным?
— Да. Леди Каррадос родилась под звездой гостеприимства. Я никогда не переставал удивляться, почему один бал проходит на редкость успешно, а другой с тем же оркестром, с тем же постановщиком, с теми же дамами — на редкость неудачно. Надо сказать, что леди Каррадос прошлой ночью неважно себя чувствовала.
— Вы имеете в виду, что ей было нехорошо?
— Значит, вы слышали об этом. Мы постарались не поднимать шума. Да, как и все матери, она сильно переутомилась.
— Она по поводу чего-то переживала, как вы думаете? — спросил Аллейн и, увидев, как поднялись брови Дэйвидсона, добавил: — Тут все имеет значение. Иначе я не спросил бы.
— Должен сознаться, не могу себе представить, каким образом недомогание леди Каррадос может иметь хоть что-то общее со смертью лорда Роберта Госпела. У нее нервное истощение, и она чувствовала себя морально угнетенной. Как бы то ни было, а ничего хорошего ей это не принесет, — добавил Дэйвидсон словно про себя.
— Видите ли, — сказал Аллейн, — в делах подобного рода приходится рассматривать любое, в том числе предполагаемое, отклонение от нормы. Согласен, в данном случае отклонение может быть и совершенно несущественным. Но, увы, так будет со многими фактами, которые нам удастся выяснить. Если их нельзя будет привести во взаимное соответствие, значит, от них придется отказаться. Это обычная практика.
— Не спорю. Ну-с, могу вам только сказать, что я заметил недомогание леди Каррадос, порекомендовал ей пойти и прилечь в женской гардеробной, которая, как я понял, располагалась наверху, и прислать за мной служанку, если во мне возникнет надобность. Так как ко мне никого не прислали, я сам принялся ее разыскивать, но найти не смог. Позже она подошла ко мне и сказала, что чувствует себя лучше и не надо о ней беспокоиться.
— Сэр Дэниел, пришлось ли вам видеть, как этот поставщик, Димитрий, возвращал леди Каррадос ее сумочку?
— Нет, не помню. А что?
— Я слышал, что прошлой ночью в какой-то момент она решила, что потеряла ее, и была чрезвычайно расстроена.
— Мне она ничего об этом не говорила. Это вполне могло сказаться на ее самочувствии. Сумочку я видел. У нее необыкновенно изящная застежка с изумрудами и рубинами старой итальянской работы — чересчур изысканное украшение для абсолютно безвкусной вещицы. Но сейчас у людей нет никакого вкуса к гармоничным украшениям. Никакого.
— Я обратил внимание на эту вашу лошадь. Вы, разумеется, истинный знаток прекрасного. Простите, если я на миг отвлекся от дела — но солнечный луч так эффектно высветил эту лошадку! Красная роза и охра! У меня страсть к керамике.
Лицо Дэйвидсона прояснилось, и он с жаром принялся рассказывать о том, при каких обстоятельствах он приобрел свою лошадку. Он прикасался к ней, точно к розе. Они с Аллейном окунулись в трехтысячелетнюю историю золотой эпохи гончарного дела, а инспектор Фокс сидел молчаливо с видом доблестного Кортеса,[32] держа на коленях свой открытый блокнот, и на его широком серьезном лице сохранялось выражение спокойной терпимости.
— …что же до Бенвенуто, — продолжал Дэйвидсон, погруженный в итальянский Ренессанс, — то в одной из комнат Марздон-хаус прошлой ночью я видел, если я, конечно, не полный идиот, подлинный медальон Челлини. И, дорогой Аллейн, как вы полагаете, где он находился? Хватит ли у вас фантазии вообразить, куда его поместили?
— Не имею понятия, — ответил улыбающийся Аллейн.
— Он был вделан и, заметьте, намертво, в механически поворачивающуюся позолоченную шкатулку с невероятным алмазным замком и окружен бриллиантами. Нет сомнения, что это кощунственное вместилище предназначалось для сигарет.
— И где же этот кошмар располагался? — спросил Аллейн.
— Во всех других отношениях очаровательной зеленой гостиной.
— Наверху?
— Именно. Взгляните сами на эту шкатулку — на такое чудо стоит посмотреть.
— Вы были в этой комнате?
— Когда же… Дайте вспомнить. Должно быть, в половине двенадцатого. Накануне днем у меня было срочное дело, и санитар позвонил мне туда с сообщением.
— И более вы туда не заходили?
— Нет. Думаю, что нет. Нет-нет, не заходил.
— А вам не доводилось, — настаивал Аллейн, — слышать телефонный разговор лорда Роберта из этой же комнаты?
— Нет. Я вообще туда не возвращался. Но гостиная очаровательна. Над каминной доской — Грез, а на десертном столике — три-четыре очень миленькие вещички. И в такой-то обстановке — это дьявольское преступление. Я не могу себе представить, чтобы человек, у которого достало вкуса на другие предметы, мог позволить себе такой ужас, как вделанный — и, конечно, намертво закрепленный — медальон Бенвенуто, и какой медальон! И куда! В свою полную противоположность — в мерзкую коробку для сигарет!
— Да уж! — согласился Аллейн. — Раз уж заговорили о сигаретах — какой портсигар был у вас в ту ночь?
— Ох! — поразительные глаза Дэйвидсона, казалось, дырявили его насквозь. — Какой порт… — он помолчал, потом пробормотал: — Ну, вы даете! Да, понимаю. След на виске.
— Именно, — сказал Аллейн.
Дэйвидсон вынул из кармана плоский серебряный портсигар. Это был превосходный портсигар сдвигающейся конструкции и имел скошенные края. Его гладкая поверхность сверкала, точно зеркало в рамке тонко обработанных боков. Дэйвидсон передал его Аллейну.