— Настя, это не выход, — я постарался сделать тон как можно более мягким. — Ну, «укатится» он к шалаве. И она будет владеть тем, что дорого вам. Вашим она владеть будет! Вам это надо? А она — она того заслужила, чтобы пользоваться вашим достоянием? Поэтому в ваших интересах — защитить свое. Даже отобрать обратно. Немцы вон в войну Сталинград почти взяли. А сказано было: «За Волгой для нас земли нет!» — и где те немцы? Замерзшие и голодные в плен попали. Отчего бы вам не сделать то же с вашей соперницей? Представляете, какое это удовольствие — вывести ее с поднятыми руками из души мужа? На лед Волги, фигурально говоря. И…
— …в полынью бросить, — вдруг едко докончила моя пациентка. И хихикнула.
Я внутренне поставил плюсик. Рано, конечно, радоваться, но очень важное сделано: мы выбрались на нужную дорогу…
— А Женевская конвенция? — поддержал я тон.
— Я ее не подписывала, — высокомерно отрезала Серебрякова.
Нет, все-таки она крепкая женщина!
— Но для этого надо сначала грамотно разработать план контрнаступления. А значит — первым делом разобраться в причинах поступка, — продолжил я увещевательно. — Если человек совершает что-то, на то всегда есть причины. Если он не шизофреник. Да и у тех, скажу вам как психиатр, тоже есть причины. Только не посюсторонней частью сознания продиктованные. Словом, надо разобраться, почему это случилось, а не рубить сплеча.
— Что там разбираться, — саркастически проговорила Анастасия. — Кобелиная сущность взыграла. Вот и вся причина…
Я рассмеялся.
— О-о, это было бы проще всего. Такая «сущность» — у всех самцов рода хомо. Иначе на планете нам было бы не выжить. Но из-за кобелиной сущности далеко не всегда — очень и очень не всегда! — оставляют жену с маленьким ребенком, налаженный быт и уходят в неизвестность. Случается новая, но вполне истинная любовь — и она требует уйти к другому. И нет никакого предательства — просто новая любовь сменила закончившуюся. Помните у Ремарка: «Человеческая жизнь слишком длинна для одной любви»? Случается простое приключение на стороне. Тоже без всякого поползновения на предательство. Гульнул, не подвергая пересмотру основное — статус своей семьи. А случается временное помутнение, так сказать, рассудка — увлечение, которое проходит уже через пару месяцев. Да вы сами можете продолжить этот список — человечество минимум три тысячи лет об этом стихи и романы сочиняет. Я потому и призываю разобраться. Ведь вовсе ничего не ясно с Виктором и вашими с ним отношениями. Половые гормоны — сила могучая, но разум способен их подавить. Давайте включим разум, Настя. И нам удастся понять, что — и отчего именно так — произошло. А как только мы это поймем — сможем определить и набор соответствующих действий. Даже если вам самой не захочется затем его возвращать…
Она глядела на меня, не отрываясь. Было довольно занимательно наблюдать за выражением ее лица. Наконец она сказала:
— Странно все получается, Антон Геннадьевич… Я вроде бы ни в чем не виновата. Это не я изменила. Это не я ушла. А из ваших слов следует, что разбирать надо именно меня, мою жизнь, мое поведение…
Я развел руками:
— Постоянных любовниц не заводят от хорошей жизни в семье, Настя. Что-то действительно было не так, раз он совершил такой поступок. Но ни вы, ни я не знаем, что было это «не так». Неужели вам не хочется понять, почему Виктор так поступил?
— Но… — начала она.
— Не вскрыв причины его ухода и не парировав их прежде всего в ваших — его и вашем — мозгах, мы в лучшем случае добьемся временного эффекта. А потому, думаю, вам нужно, как двум суверенным державам, сесть за стол переговоров…
— И о чем говорить? — все еще с нажимом спросила Серебрякова. — О сравнительных достоинствах меня и этой шлюхи?
— Нет, зачем же, — терпеливо ответил я. — Ни об этом, ни о его уходе, ни об измене. Это произошло — и эту тему необходимо закрыть. По крайней мере, на время. Все, это уже есть реальность, новая реальность. Ее придется принять, хотите вы этого или нет. А потому мы ее выставляем за скобки и разбираемся с тем, что ее вызвало, что к ней привело. Словом, вам двоим надо сесть рядом друг с другом и разобраться наконец во всех проблемах. Это нужно вам обоим. Иначе неразрешенный груз ваших проблем понесет на своих плечах ваш сын. Подумайте об этом.
— Хорошо, Антон. Наверное, вы правы. — Вид у нее был задумчив. — Давайте сделаем, как вы говорите. Как это называется — семейная психотерапия? Я, со своей стороны, согласна… — она вздохнула. — Но…
— Ну, вот и хорошо.
— Только я не уверена, согласится ли Витя на это… Он вообще к психотерапии относится очень пренебрежительно. Говорит: «Что я, псих?»
— Попробуйте его убедить. Объясните, что это нужно в первую очередь ему же.
— Не знаю, получится ли его уговорить…
— А вы упирайте на судьбу ребенка. Скажите, что от этого зависит будущее вашего сына — это должно подействовать.
— Хорошо, Антон, я попробую. Спасибо вам, — в голосе Серебряковой все же звучали нотки сомнения.
Что ж… Москва не сразу строилась…
* * *Трубку брать не хотелось. Вот не хотелось, и все! Она глянула на дисплей. Сэнди. Вот только ее не хватало! Не тот сейчас момент, чтобы ее утешать во время очередного рассказа про очередную потерю.
Но Сэнди на сей раз защебетала довольным голосом и с долей деловитости:
— Слушай, ты хочешь в ящик попасть?
— В ящик? — не поняла Анастасия. До сих пор она знала выражение «сыграть в ящик».
— Ну, знаешь, мой так телевизор называет, — пояснила Сэнди. — Я, говорит, в ящике работаю.
О! Значит, какой-то новый «свой» у нее объявился.
Сэнди между тем продолжала:
— Это, знаешь, этот, как его, новый канал. «Семейный». То есть там какая-то ерунда до сих пор была, а потом там владелец сменился, и они решили канал для дома устроить. Денег им отвалили на это — кучу! — не могла не отметить Сэнди. — Ты слушаешь? — переспросила она строго.
— Да-да, — ответила Анастасия. — Только знаешь, я, наверное, не подойду. Вовсе не собираюсь глупо сидеть в зале на стульчике и изображать аудиторию для каких-то говорящих голов.
Подружка помолчала, переваривая услышанное.
— Фу ты! — после паузы воскликнула она. — Ты меня сбила с мысли! Какая аудитория? Не-ет, у них там другая задумка. Они хотят сделать циклы разных передач для домохозяек. Одна из них — как сервировать стол, вообще как украшать это все дело к приходу гостей. Ну, я тебя сразу и вспомнила! Ты же у нас практически жена фарфорового короля. Ты ж это все знаешь. Вот и расскажешь! И сама развеешься, и денег получишь. И этому твоему покажешь…
Вот тут можно не сомневаться. «Твой» в Сэндиных устах был ее Витька, которому Настя теперь что-то должна была показать с помощью дурацкой передачи про украшение стола.
Она уже раскрыла рот, чтобы культурненько отослать подружку с ее предложением еще к кому-нибудь, когда в голове возникла неожиданная мысль: а ведь это и будет тем, о чем говорил психотерапевт! Витька, конечно, не тот человек, которого впечатлят хоть десять передач с ее участием. Он под все эти феминистские определения мужичков не подходил, потому как был мужчиной… Мужчиной, в общем.
Но передача подарит ей возможность сделать то самое, на что упирал Антон, — подняться. Она не любила этого выражения — «подняться над собой» — за его пошлость. Но в данном случае ей представляется тот самый случай. Подняться с колен, ага.
Во всяком случае, она будет востребована, кому-то станет нужна. Она начнет что-то делать вне четырех стен их разделенного дома… Ну и, конечно, оценит муж или нет — но не заметить ее нового качества он не сможет, хотя бы потому, что речь будет идти о его любимом фарфоре.
Уже загоревшись этой идеей, Анастасия спросила:
— Послушай… А там об одной передаче речь идет или о цикле?
— Ты что?! — неподдельно изумилась Сэнди. — Ты знаешь, какая у этих телевизионщиков мафия? Они в свой круг посторонних вообще не впускают. Пригласили в одну передачу — уже радуйся! Не! — с обычной своей непоследовательностью без всякого перехода продолжила подруга. — Если ты им понравишься, если рейтинг будет, так ради бога, они себе не враги. Дадут еще пару передач. Особенно на новом канале. Там они сейчас разных людей смотрят. Педика какого-то для всяких примочек домашних, типа умелых ручек. Какую-то девицу — то ли на ремонт, то ли на автомобили, я не запомнила, куда. И на возраст особо не обращают внимания, на молоденьких одних эфир не строят. Так что ты им подойдешь!
Вот паршивка. Это она поддела так — или просто по молодости своей умственной и телесной так про ее годы высказалась?
— В общем, шансы есть, только дерзай! — заключила Сэнди и спросила деловито: — Ну что, рассказать им про тебя?
Настя замычала неопределенно. Идея была хороша. И главное, так ловко получается быстро отреагировать на очередное предложение психотерапевта… А с другой стороны — что она на самом деле понимает в фарфоре? В сервировке — тем более? Разве лишь то, чего успела нахвататься от Вити. Да навидаться на выставках-ярмарках. Ну, и общая культура — что суп надо есть ложкой, а мясо — вилкой. А ведь по правилам этикета в порядочных домах по восемь-десять приборов выкладывают! Эх, завести бы им в свое время настоящего дворецкого!
Настя замычала неопределенно. Идея была хороша. И главное, так ловко получается быстро отреагировать на очередное предложение психотерапевта… А с другой стороны — что она на самом деле понимает в фарфоре? В сервировке — тем более? Разве лишь то, чего успела нахвататься от Вити. Да навидаться на выставках-ярмарках. Ну, и общая культура — что суп надо есть ложкой, а мясо — вилкой. А ведь по правилам этикета в порядочных домах по восемь-десять приборов выкладывают! Эх, завести бы им в свое время настоящего дворецкого!
— А ты сама-то чего? — спросила она подругу, чтобы иметь время еще подумать.
— Ха-а, — самодовольно протянула Сэнди. — За меня не беспокойся! С меня все и началось, когда я с Костей познакомилась!
— С Эрбстом? — ляпнула Анастасия, тут же сообразив, впрочем, что тот руководит на Первом канале.
— Ну, ты замшелая совсем стала с этим разводом своим! — победоносно объявила паршивка Сэнди.
Так бы и дала по губам, чтобы не каркала!
— Костя на Первом канале рулит. У меня другой Костя. Я ж тебе рассказывала!
— А… Ну да, ну да! — по возможности постаралась быть убедительной Анастасия. — Только ты не говорила, где он продюсировал.
— Ну так же говорю! — возмутилась Сэнди. — Новый канал! Новые передачи! Вообще, чего ты тут еще раздумываешь? Я, если хочешь знать, все равно тебя уже предложила. И эту… тему с фарфором тоже им внесла. А ты не ценишь!
— Ну что ты, дружище, — с искренней нежностью произнесла Настя. — Очень-очень ценю! Ты ж у меня вообще самая дорогая!
И в самом деле! Глупышка Сэнди, каждый раз так отчаянно бросающаяся в новую ловушку счастья, находит в себе достаточно душевных сил и любви, чтобы помнить о ней. Искренне и открыто предлагает всегда то, чем сама начинает владеть. Делится своим, не задумываясь о каких-то ответных услугах. А она, бессовестная, бетонная Настька, даже имя нового любовника подружки мимо ушей пропустила! Как и вообще все, что с Сэнди происходило в последнее время.
— Сэнди, лапка моя! — с раскаянием сказала Анастасия. — Я тебя очень, очень, очень люблю! И спасибо тебе, дорогая, за это предложение. Как говорится, принимаю с благодарностью.
— Ну вот, другой разговор, — твердо сказала в ответ подруга. — А то начала тут: «Я подумаю»…
— Я не говорила: «Я подумаю!» — возразила Настя.
— Не говорила, так думала, — отрезала собеседница. — А нечего. Надо судьбу хватать за жабры, когда она плывет в руки. Мы из тебя еще вторую Ксюху сделаем! Только не коняжку, а красивую. Я тебя вот снова в свет выводить начну!
Короче, позвонит тебе режиссер, жди…
* * *Вообще-то Анастасия ожидала от телевидения большего. Она пару раз бывала в «Останкино», даже как-то раз проехалась в лифте с самим ведущим «Колеса фортуны». Это когда Витю приглашал на свою передачу Рознер, этот знаменитый ведущий телемостов. На какую-то из своих очередных болтологий с говорящими головами, что обсуждают некие актуальные вопросы современности.
Витьку туда позвали по какой-то старой памяти, через знакомство с постоянным режиссером Рознера, деятельно-цепкой и не лезущей за словом, в том числе и ругательным, в карман, — но ужасно обаятельной Эльмирой. Эльмира-ханум, как называл ее Витя.
Со своей стороны Серебряков понравился грозной организаторше рознеровских эфиров еще в какие-то дальние времена, когда, задавая вопрос «от публики», весьма ловко и остроумно уел самого Мериновского. Того, с его неподражаемым талантом уходить от неудобных вопросов в космического размаха демагогию, не могли заставить растеряться подчас и профессиональные журналисты. А Виктор сумел. Мерик что-то несвязно лепетал минуты полторы — очень долго по меркам телеэфира! — а потом сдался, завопив, что он не собирается «извиваться тут» перед провокаторами.
Впрочем, Анастасия этого не видела — сцена произошла до их повторной встречи с мужем. Но Эльмира затем звонила Серебрякову не раз, приглашая поучаствовать в каких-то новых проектах Рознера.
Витя все отказывался. Как он говорил, публикой быть ему не хотелось, а в основные собеседники его не приглашали. Эльмира с ним настойчиво ругалась, подключила к этому процессу даже Настю, которую, ни разу не видя, тут же записала в свои союзницы, называла «Настечкой» и просила подействовать на «своего упрямца». «Конечно, я тебя понимаю, — говорила резким, почти мужским голосом эта акула телевизионного закулисья, — на хрена такого красавца всем бабам России показывать. Его надо связать и в подвал спрятать. И только по ночам доставать. Но ты и меня пойми, у меня передача, а нормальной публики нет…» И дальше шли требования непременно его вытащить, прийти вместе, задать умные вопросы…
Витя только посмеивался. С милейшей ханум он ссориться не хотел, но и терять время на то, чтобы быть «публикой», хотел еще меньше.
Как бы то ни было, однажды они все-таки оказались вдвоем в студии Рознера. Причем в составе публики на сей раз была Анастасия, а Виктор, чуток зажатый, сидел перед камерой и обсуждал всяческие экономические вопросы вместе с рядом других экспертов. Кое-кто — весьма известный, но Настя запомнила только Жохина. Потому что тот уж больно забавно говорил, шепелявя и теряя буквы. Впрочем, говорил умно.
Серебряков тогда уже приобрел определенную известность в бизнесе, и его так и представляли: один из ведущих бизнесменов страны…
Настя гордилась. Потому других и не запомнила — любовалась Витей. И мысленно просила камеру хоть раз повернуться на себя, дабы предъявить подружкам их обоих с мужем новый статус — людей, воспрошенных на телевидении.
Поэтому сейчас в офис нового канала она входила с тем еще, давнишним пиететом перед этой великой и загадочной силой под названием «ТВ».
Но оказалась разочарована. На блеск рознеровской студии тут ничто не походило. Узкие коридоры, низкие потолки, довольно-таки потасканные комнаты, ждущие ремонта, наверное, с тех пор, как построили это здание.
Зато люди были замечательные.
Как-то в две секунды она стала для них своей. Ей немедленно сунули в руки чашку с кофе — в это время кто-то кричал: «Да что ты ей сразу кофе свой суешь, может, она чаю хочет, Настечка, дать тебе чаю? С лимоном!..» Тут же ее тащили в какую-то другую комнату, где «девочка» должна была «послушать кратенько» сценарий. «Мы для первого раза с ведущим все снимем, вам же полегче будет показывать». Одновременно кто-то врывался в дверь с требованием: «Да отпустите же ее, наконец, пусть она посмотрит, весь ли реквизит привезли… Юрка, оглоед, ты там ничего не разбил, все чашки целы?.. Не пугайся, Настечка, не разбил, это мы его пугаем, чтобы он позже ничего не разбил!» Все перебивает еще один — женский — крик из коридора, с легким восточным акцентом: «Вы там очертенели все? Когда я буду вам ведущего красить? На часы смотрите, нет? Дайте хоть участницу замажу!..» — И Анастасия, уже какая-то дурашливо счастливая, не замечает убогой оборванности линолеума, побитости шумоизолирующих панелей стен, испачканных постоянными ударами ног дверей… И уж меньше всего думает о сохранности привезенного из дома сервиза — «Настенька, вы не подвезете свой сервиз, вы же в этом специалист, а мы ну ничегошеньки не понимаем! Кроме того, что суп надо есть из глубоких тарелок, а водку пить… как, неужели я обмолвился про граненые стаканы?!»
Конечно, с ее-то опытом организации совершенно нового дела она довольно быстро нахваталась из рассказов мужа, что такое фарфор, фарфоровое производство и вообще — вся отрасль. Немало почерпнула и из тех посещений его московского цеха, где занимались в основном штучным художественным производством. Видела и настоящий завод, куда Витя ее возил… хотя из всей командировки самым ярким воспоминанием осталась та ночь в купе, наполненная каким-то совершенно небесным, космическим сексом. Завораживающе пряным от сознания, что их может слышать весь вагон… и одновременным ощущением, что они одни во всей Вселенной, от которой остались только редкие сполохи пролетающих за окном фонарей…
Но для передачи о фарфоре и связанной с ним истории этого было, надо полагать, мало. Так что Анастасия последние две недели провела между Интернетом, библиотеками и музеями. Да выработанная еще во времена, когда работала, обязательность по прикрытию всех возможных «дырок» заставила ее поговорить с некоторыми настоящими специалистами. Имя Серебрякова, ощутила она с гордостью, производило на них впечатление. Вот только к гордости примешивалась и горечь…
Передачу снимали долго. То не так садились. То далеко был гид с текстом для ведущего. И тот, известный Дмитрий Сахаров, все шипел на ассистентов, чтобы подвинули ближе. А они шипели в ответ, что тогда он может попасть в кадр. То микрофон на Насте задевал за воротник платья, или наоборот — воротник его задевал, она так и не поняла. Возникал посторонний шум, и ее слова пришлось перезаписывать.