Макаров уже дважды встречался с Нурали, и потому на очередную встречу отправили опять его. Подобные рандеву, как правило, проводились вдали от района активных боевых действий, чтобы никто не заподозрил в проповеднике советского разведчика. Но спецназ ГРУ для того и создан, чтобы работать в глубоких тылах противника. А простая встреча – это не боевая операция по уничтожению какого-то важного объекта и даже не пресечение контрабанды наркотиков.
Нурали принципиально не вел записей, предпочитая исключительную свою память, и потому не пользовался обычными в практике разведчиков тайниками. Но при личной встрече – Макаров уже имел возможность убедиться – он использовал свои психотерапевтические способности и умел влиять даже на крепких к нервным нагрузкам офицеров-спецназовцев. По крайней мере после возвращения Слава без труда вспоминал всю полученную информацию, включающую в себя большое количество цифр. А он ведь математику с детства не любил.
В этот раз они встречались в ущелье на тесном берегу чистой речки Файра, на десяток километров выше городка Файрабад. Слава нашел Нурали сидящим в задумчивости у костра, рядом расположилась маленькая палатка-навес. Должно быть, Нурали жил здесь уже не первый день. Костер Макарову не понравился – демаскировка очевидная, которая может навести на спецназовцев противника, но, если агент разводит его, он знает, что делает, и это не сильно обеспокоило. В самом деле, если Нурали сидит здесь уже какое-то время, то как раз отсутствие костра и способно вызвать подозрение.
Солдаты устроили чуть в стороне привал, а сам капитан больше часа сидел по другую сторону слабого пламени, прямо смотрел в черные выразительные глаза агента и слушал, слушал, слушал, запоминая. Нурали неторопливо перебирал в руках четки и диктовал. Голос его звучал монотонно и убедительно. Когда надо было выделить что-то особенно важное, он выделял это ударением и повторением.
…Виноват в случившемся оказался часовой, сильно подуставший во время марша – последствия недавнего ранения, и потерявший внимательность, а может, и просто задремавший. Ему перерезали горло. Оставшиеся пятеро солдат среагировали на нападение быстро, но численный перевес был не на их стороне. Слава Макаров дрался яростно, уложил троих в рукопашной схватке, хотя сам был дважды ранен, подхватил автомат и сумел укрыться за камнями, не подпуская к себе других. Нурали же все время боя продолжал сидеть в той же позе – по-азиатски подогнув под себя ноги – перед костром, перебирал четки и читал, похоже, молитвы. Моджахеды не решались на активную атаку, и Макарову показалось, что сдерживал их каким-то образом именно агент ГРУ. Развязка наступила тогда, когда один из «духов» прыжком сбил в лежачее положение улема Нурали и накрыл его своим телом. И тут же с разных сторон были брошены две гранаты, от которых капитана спецназа камни уже не спасли. Последнее, что он видел, оставаясь в сознании, – Нурали встал и отряхнулся от пыли. А подошедшие моджахеды поклонились ему. Это утешило. Агент остался нераскрытым. Он всегда может объяснить ситуацию случайной встречей. И хорошо, что у Нурали хватило выдержки не вступить в бой. Он один гораздо ценнее для армии, чем десятки таких групп, что пришла на встречу, чем несколько таких капитанов, как Макаров…
…В себя Слава пришел в каком-то горном кишлаке. Только в горных были такие дома – окон нет, а в потолке пирамидальный фонарь в половину крыши. И внутри свободна только середина дома, а к трем стенам расходятся амфитеатром полки – в несколько ступеней. На этих полках и спят, и едят, и принимают гостей…
Болело все – голова, тело, мысли… Даже мысли, потому что он знал хорошо, что такое для советского офицера в десантной форме попасть в плен к моджахедам. Он лежал не связанный, но не способный встать и даже пошевелиться, смотрел в стеклянный фонарь в крыше и пытался вспомнить, кто и что рассказывал ему про эти дома. Мысли путались, срывались, как рыба с крючка, цеплялись снова, но уже другие, с другой стороны, и снова срывались. Мысли были больные, мучительные, более мучительные, чем физическая боль. Прыгали, терялись и находились вновь. Но они почему-то постоянно возвращались сюда, к дому. Кто-то рассказывал, кто-то рассказывал… Сам человек почему-то не вспоминался, но вот слова его о каком-то постбактрианском стиле, о том, что дома такие, похожие изнутри на греческие амфитеатры, стали строить после того, как Александр Македонский по пути в Индию покорил Бактрию и оставил здесь часть своего войска, – это вспомнилось…
А потом вдруг вспомнилось и все остальное… Во время рейда они должны были выйти к месту квартирования артиллерийского дивизиона в таком же вот горном кишлаке. Дивизион артиллерийским огнем держал под контролем хорошо пристрелянную дорогу в ущелье. Неладное почувствовали уже на подходе. Дальше – часовых не обнаружили. Опять неладно… Сохно со своими парнями пошел вперед. Потом пошли и остальные. В кишлаке не было даже мирных жителей. Дивизион же был полностью уничтожен. И никто не позаботился убрать трупы с улицы. А потом сержант позвал Макарова. Показал. Такой же дом. В доме расположен был полевой госпиталь. Там раненым и врачам, захваченным врасплох, безоружным, просто отрезали головы. Одному за другим. А они лежали и ждали своей очереди, не имея сил постоять за себя… Отрезали полностью и клали рядом с телом. Аккуратно клали, тщательно, чтобы сами головы потом ненароком не перепутать. И все это было свежим, кровь на досках была яркой и еще не свернулась. И тогда отдельная мобильная группа, не задерживаясь и отложив на потом похороны, ушла в преследование. Отряд моджахедов оказался такой же численности, но не такой степени подготовленности. Был короткий и яростный бой, быстро вошли в рукопашную. Злость после увиденного кипела и клокотала в душах так, что в плен не брали даже тех, кто бросал оружие и падал на землю, стлался, прося о милосердии… А потом долго вспоминался этот госпиталь-морг и на следующем привале рассказы солдата, бывшего студента Душанбинского университета, о домах в постбактрианском стиле…
…Скрип двери и полоса яркого, наотмашь ударившего сбоку света. Кто-то вошел в дом. Слава среагировал, но не пожелал показать это. Лучше сначала сориентироваться, понять ситуацию, и только потом пусть видят, что ты жив и соображаешь.
Вошедших было несколько человек. Разговаривали по-своему. Обращались, похоже, к одному, а он изредка отвечал односложными, мягкими фразами. Убедительными фразами.
Подошли ближе, продолжая разговаривать.
Вот вперед выступил один, встал вплотную, горной вершиной возвышаясь над лежащим. Опять вспомнилась картина – госпиталь-морг – и не захотелось так же распроститься с жизнью, так же беспомощно, как и те раненые. Ну, хотя бы ногами пошевелить мог, так со всей скопившейся от боли злостью пнул бы подошедшего. Хоть таким малозначительным ударом – пусть мальчишество! – постоял бы за себя. Но ноги не шевелились, так же как и руки. Только глазами водить можно было. И смотреть в небо сквозь фонарь потолка опостылело. Он не боится смерти, он – капитан Макаров – не боится даже пыток и мучений. И что бы они ни делали, они ни звука от него не услышат, ни стона… Хрен вам!
И он посмотрел прямо в глаза подошедшему. Со зрением, черт его совсем возьми, что-то стало… Сразу сфокусировать взгляд после долгого рассматривания неба сквозь пыльный потолочный фонарь Слава не мог. А когда все же взгляд его с болью, с натугой собрался, когда сконцентрировался и связался с мыслью, он понял, что над ним стоит Нурали.
– Капитан, – на отвратительно плохом русском языке, совсем не так, как накануне, обратился Нурали к Славе, как к человеку совершенно постороннему, едва знакомому, но в то же время в его голосе чувствовались и восточная мудрость, и понимание, сопереживание физической и, может быть, нравственной боли, – я выпросил вашу жизнь у командира Ахмат-Саида. Мне было интересно беседовать с вами там, у костра. И я хотел бы продолжить беседу. Я хотел бы долго с вами беседовать. Если вы не против…
Затуманенный мозг Славы долго концентрировался на мысли. И одновременно совершенно другим каким-то умом, другой стороной сознания он слышал и понимал, что рядом стоят еще чужие и злобные люди, и кто-то еще там же, с ними рядом, стоит и говорит, переводит русские слова Нурали этим другим. А они слушают и одобрительно кивают. Слава словно бы видел, как они кивают, хотя они и стояли у него за затылком и в действительности он видеть их не мог.
Наконец он собрался с мыслями и понял, что Нурали не раскрыт, что Нурали не потерял своего авторитета и влияния и пытается вытащить и его, Макарова, из беды. Поддержка, возможная помощь пришли так неожиданно и как раз в момент, когда он совсем не надеялся остаться в живых, а только настраивался не унизить свои погоны перед моджахедами, собрать все силы и стиснуть зубы, чтобы умереть достойно. И это так растрогало капитана, что он потерял сознание…
После нескольких залпов напалмовыми ракетами на вершине ближайшего холма, похоже, не осталось никого в живых. Дым еще не рассеялся, но ракетоносцы не прекращали барражирование, делали там круг за кругом, высматривая очередные жертвы. Пять или шесть раз с борта хлестанули пулеметные очереди. Скорее всего, стреляли для острастки, потому что разобрать в черном дыму действительную цель было просто невозможно. И при этом гул от пламени на вершине достигал даже подножия, напоминая звуком отдаленное гудение проходящего скорого большегрузного поезда.
Тем временем транспортный вертолет сделал еще один круг над заросшей кустарником поляной, куда стремительно убежал майор Лисовский. Согрин махнул рукой, показывая направление, и сам двинулся к месту предполагаемой посадки. Сейчас, когда операция подошла, по сути, к концу, почувствовалась накопившаяся за эти дни усталость, которую он раньше просто не имел права позволить себе признать. И с другими происходит то же самое, Игорь хорошо понимал это. Он видел, как тяжело парни идут на поляну.
А Сохно при этом нес на руках почти безголовое тело маленького вьетнамского капитана. Своих – а Тан, несмотря на многие неувязки и несовпадение взглядов на эту войну, все же оставался своим – оставлять на поле боя не полагается.
Кордебалет идет, оглядываясь, словно потерял что-то. И его состояние Игорь понял. Это у Шурика первая операция. И ему еще не совсем верится, что все кончилось. Это поле боя надолго останется в его памяти.
Макаров один, пожалуй, выглядит энергичным и неуставшим. И дело тут не только в его верблюжьей выносливости, хотя и она не последнюю роль играет. Просто Слава зол, словно совковую лопату углей из горящего костра заглотил. Он стягивает с ладони бинты, насквозь пропитанные кровью, и бесконечно матерится. Кровотечение не останавливается – значит, повреждены сосуды.
Игорь догоняет его.
– Каким штыком-то тебя?
– Штурмовая винтовка.
– Это легче… У нее язык узкий. Нашим бы всю ладонь разворотили.
– Легче было бы – мать их! – если бы я вместе со штыком винтовку из его рук не вывернул. Штык в ладони торчит, а я выворачиваю…
– Знаешь закон – не подставляй!
– Со спины ударить хотел. Патроны у него кончились. Вовремя я обернулся и только что и успел ладонь подставить и в сторону штык отвести.
– Скоро до дома доберемся. Потерпи…
Слава снял старый бинт, и тоненькая струйка крови забила фонтаном чуть не на полметра.
– Мать ее!
Он стал быстро наматывать приготовленный заранее свежий бинт. Но и этот сразу стал пропитываться кровью.
– Завяжи, – попросил Слава командира.
Игорь завязал концы бинта, а сам Макаров достал из брючного большого накладного кармана штык от американской штурмовой винтовки. Узкое длинное лезвие по сравнению со штык-ножом автомата Калашникова выглядит очень хрупким и не совсем серьезным. Но наш штык многоцелевой, а американский используется только как колющее оружие. Причем сами американцы никогда не воюют с примкнутыми штыками. Вьетнамцы же их почему-то любят.
– На память оставил…
– Спрячь подальше такую память, – сказал Игорь и покачал головой. – Раненый спецназовец – спецназовец наполовину.
Этой истине его учил опытный участник многих операций капитан Севастьянов, в отдельной мобильной группе которого Игорь служил, пока не дали ему под команду свою группу.
Макаров посмотрел на свежий бинт, сразу же переставший быть свежим – такое сильное было кровотечение, и опять заматерился, а Игорь поспешил догнать остальных.
Первым в вертолет, как и день назад, пытался забраться Лисовский, но Игорь снова грубо оттолкнул его.
– В чем дело? – в голосе майора опять послышались брезгливые и властные нотки.
Игорь не ответил и кивнул Сохно. Толик подал в дверь тело капитана Тана. Маленького вьетнамца сразу же завернули в брезент, чтобы кровь и мозги не стекали на пол. Только после этого быстро посадили всю группу и в середине ее майора, все еще негласно давая понять, что он под арестом. Майор рвался сходить к пилотам – должно быть, обстановку хотел выяснить, – но тяжелая ладонь Сохно легла ему на плечо и мрачный голос прокричал на самое ухо, перекрывая шум винтов:
– Не спеши, майор, расскажи-ка, зачем ты Тана шлепнул? Твой же товарищ был…
Лисовский испуганно шарахнулся от него, как лошадь от внезапно заведенного рядом с ней тракторного пускача, но с другой стороны майора грубо отпихнул прикладом автомата уже Кордебалет – нечего, дескать, ерзать, сиди спокойно и не рыпайся… И Лисовский внешне почти успокоился, только глаза опять злобно забегали, ища чего-то то в одной, то в другой стороне небольшого салона вертолета, а пальцы рук стали бегать по коленям, словно крупных болотных блох второпях ловили.
Полет длился дольше обычного, потому что приходилось совершать перелет через территорию соседнего Лаоса. Хотя пилоты американских «Фантомов» и в лаосском небе чувствовали себя полными хозяевами – не будь кабины герметически закрыты, вниз бы поплевывали, – все же там они появлялись значительно реже, и это давало хоть какое-то ощущение безопасности. К тому же в Лаосе на всей территории можно было надеяться на защиту средств ПВО, тогда как в Южном Вьетнаме такой поддержки элементарно не было.
В аэропорту их встречал все тот же автобус и «ГАЗ-69». Автобус для спецназовцев. На сей раз он был с водителем. Из «газончика» вышел пожилой капитан с ярко-голубыми петлицами – форма КГБ, козырнул Лисовскому и что-то сказал. Лисовский отрицательно закачал головой, но два солдата его взяли аккуратно под руку и усадили на заднее сиденье. Там уже сидел еще один солдат. Если посмотреть со стороны, это очень походило на арест. Капитан сказал что-то второму солдату и вместе с ним направился к автобусу.
– Старший лейтенант Согрин?… – вопросительно крикнул он в салон, поднявшись только на ступеньки.
– Я! – отозвался Игорь и тут же продвинулся через тесный проход к гостю ближе.
– Капитан Козлов, – козырнув, представился подошедший. – Старший следователь Комитета государственной безопасности. Вам надлежит поехать со мной в военную контрразведку и дать подробные показания по поводу проведения вашей операции.
– Какие еще показания? – удивился Игорь.
– Полностью составить отчет о каждом дне.
– Извините, товарищ капитан, вы что, арестовываете меня? Так, я понимаю?… – и Игорь с полуулыбкой обернулся в глубину салона, откуда прислушивалась к разговору вся отдельная мобильная группа.
Капитан заметил, как медленно стали разворачиваться в сторону двери стволы автоматов. Он тоже слегка улыбнулся – не из пугливых оказался, хотя хорошо знал, что представляют собой люди, только что вернувшиеся из боя, да еще не из одного за последние дни, что такое отсутствие контроля на чужой территории и как такое отсутствие влияет на дисциплину и на психику людей.
– Нет, вы рассматриваетесь как свидетель по делу майора Лисовского.
– В любом случае, товарищ капитан, я не буду писать никаких отчетов без официального разрешения своего командования. Извините, но я служу в ГРУ, а не в КГБ. А это совершенно разные ведомства. И я не уверен, что вам положено знать все то, что знает мое командование. Обратитесь по инстанции. Меня найти не трудно через генерала Лифшица.
– Хорошо, – капитан кивнул, хотя и поморщился с явной досадой, и вышел из автобуса. Он надеялся, по правде говоря, взять молодого командира отдельной мобильной группы ГРУ нахрапом, авторитетом Конторы, но не получилось.
– Кстати, капитан, а какое дело заведено на Лисовского? – поинтересовался вдогонку ему Игорь.
Козлов обернулся:
– Обратитесь по инстанции. Если вам положено это знать, вам сообщат. А вообще, при обращении к старшему по званию, старший лейтенант, перед званием следует ставить слово «товарищ»…
Капитан слегка отомстил.
Но из бесстекольного окна, свесив громадную волосатую ручищу наружу, высунулся Сохно.
– Капитан, – крикнул он. – Я не расслышал. Вы откуда – комендантский патруль?…
Козлов не обернулся. Он был человеком до некоторой степени интеллигентным, и как всякий чуть-чуть интеллигентный человек не умел бороться с откровенным хамством и с насмешками. К тому же он не привык, чтобы к работникам Конторы относились так, и оттого несколько растерялся.
Теперь уже Толик слегка отомстил и оставил последнее слово за собой.
Глава 10
Уже несколько часов они сидели в машине, разговаривали, вспоминали и дожидались странного человека в северных одеждах, который должен же был когда-то вернуться к себе в гостиницу.
– Скорее всего он из леса сразу отправился в Контору, – предположил Согрин. – Доложил Лисовскому. И теперь…
В голову ему пришла мысль. Он достал сотовый телефон и набрал номер сестры.
– Таня… Это я. Спасибо за обед. Мои волки в состоянии съесть и три таких. Но вообще-то вполне хватило. Как там дела? Все спокойно?