Потянувшись за бутылкой, я сказал, не отводя от нее взгляда:
— Зовут вас, разумеется, Морин Кросби?
— Угадали. — Она потерла запястье, скорчив смешную гримасу. — Вы сделали мне больно, мужлан.
— Весьма сожалею, — сказал я, действительно сожалея об этом.
— Хорошо, что я сюда заглянула. Если бы не заглянула, они бы уже сняли с вас шкуру.
— Да, уж это точно. — Рука у меня дрожала, и виски расплескалось на ковер. Я протянул стакан ей и стал наливать себе. — «Уайтрок» или вода?
— В натуральном виде, — ответила она, подняв стакан на свет. — Я считаю, ни к чему соединять дело с удовольствием, а виски с водой.
— Это смотря какое дело и какое виски. — В ногах у меня было такое ощущение, как будто мне удалили голени. — Стало быть, вы Морин Кросби. Кого-кого, а вас никак не ожидал увидеть у себя дома.
— Я так и думала, что вы удивитесь. — В темных глазах стояло насмешливое выражение, улыбка была рассчитана на эффект.
— Как идет излечение от наркотиков? — спросил я, наблюдая за ней. — Мне всегда говорили, что наркоманам следует воздерживаться от спиртного.
Она продолжала улыбаться, хотя глаза погрустнели.
— Не следует верить всему, что говорят.
Я отпил из стакана. Виски показалось мне очень крепким. Я содрогнулся и поставил стакан на стол.
— А я и не верю. Надеюсь, и вы не верите.
Мы долго сидели, глядя друг на друга. Она умела делать лицо невыразительным, не лишая его привлекательности, что было, я бы сказал, большим достижением.
— Не будем усложнять. Я здесь для того, чтобы поговорить с вами. Вы причиняете мне много беспокойства. Не пора ли взять свою лопаточку и поковырять на чьем-нибудь еще кладбище?
Я притворился, будто раздумываю над этим.
— Вы просто спрашиваете или это предложение? — сказал я наконец.
Рот у нее сжался, улыбка ушла.
— Вас можно купить? Мне говорили, что вы один из этих чистеньких и простых бессребреников. Особенно мне советовали не предлагать вам денег.
Я потянулся за сигаретой.
— По-моему, мы согласились, что не верим всему, что слышим, — сказал я, наклоняясь вперед и предлагая ей сигарету. Она взяла ее, и мне пришлось потянуться за другой. Дать ей прикурить стоило мне еще одного укола боли в голову, отчего мое настроение нисколько не улучшилось.
— Это могло бы быть и предложение, — сказала она, откидываясь назад и выпуская дым к потолку. — Сколько?
— А что вы хотите купить?
Она разглядывала сигарету, как будто никогда прежде сигарет не видела, потом сказала.
— Вы доставляете мне много беспокойства. Я могла бы заплатить за избавление от беспокойства.
— И сколько же оно стоит?
— Вы знаете, вы страшно меня разочаровали. Вы ничуть не лучше этих мерзких шантажистов.
— Кому ж и знать о них, как не вам.
— Да. О них я знаю все. А когда скажу, чего, я считаю, это стоит, вы, наверное, посмеетесь надо мной, как всегда смеются они, и поднимете стартовую цену. Так что лучше уж вы мне скажите, сколько это стоит для вас, и предоставьте мне возможность посмеяться.
Мне вдруг надоело продолжать эту игру. Может, у меня слишком болела голова, а может, даже я находил ее настолько привлекательной, что мне просто не хотелось, чтобы она принимала меня за подлеца.
— Ну что, опустим это, — сказал я. — Я пошутил. Купить меня нельзя. Зато меня, вероятно, можно убедить. С чего это вы взяли, будто я затеваю какую-нибудь бучу? Расскажите мне о своем деле. Если в нем нет ничего плохого, я могу взять свою лопату и пойти покопать в другом месте.
Она смотрела на меня секунд, наверное, десять — задумчиво, молчаливо, с некоторым сомнением.
— С такими вещами не следует шутить, — серьезно сказала она. — Вы можете добиться того, что перестанете нравиться. Мне бы не хотелось беспричинно недолюбливать вас.
Я откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
— Прекрасно. Вы говорите, просто чтобы выиграть время, или действительно так считаете?
— Мне сказали, что у вас манеры борова, но что вы умеете находить подход к женщинам. Что касается борова, все верно.
Я открыл глаза и осклабился.
— Что касается женщин, я тоже на уровне, только не надо меня торопить.
Тут, напугав нас обоих, зазвонил телефон. Он стоял рядом со мной, и, когда я потянулся к трубке, она быстро сунула руку в сумочку и вытащила автоматический пистолет 25-го калибра. Она приставила его мне к виску, маленький барабан коснулся кожи.
— Ни с места! — сказала она, а в ее глазах появилось выражение, от которого я прирос к месту. — Не трогайте телефон!
Так мы и сидели, а телефон все звонил и звонил. Резкий его звук действовал мне на нервы, отскакивал от тихих стен комнаты, выползал через приоткрытую стеклянную дверь и терялся в море.
— В чем дело? — спросил я, медленно отодвигаясь назад, — холодок пистолета на лице оставлял неприятное чувство.
— Заткнитесь! — голос у нее стал, как терка. — Не двигаться!
Наконец звонок устал звонить и замолчал. Она встала.
— Пошли, мы уходим отсюда. — И снова пистолет угрожал мне.
— Куда мы идем? — спросил я, не двигаясь.
— Подальше от телефонов. Идемте, если не хотите, чтобы вам прострелили ногу.
Но пойти с ней меня заставил не страх, что мне могут прострелить ногу; меня заставило любопытство. То, что она вдруг ни с того ни с сего испугалась, было очень и очень странно. Я видел этот испуг столь же ясно, как видел небольшую ложбинку меж ее грудей.
Когда мы спускались по ступенькам к машине, стоявшей сразу же за воротами, телефон зазвонил снова.
Машина оказалась черным «роллсом». Ощущение скорости в салоне ничем не передавалось: ни покачиванием, ни шумом двигателя. Лишь завывание ветра, струившегося по обтекаемой крыше, подсказывало мне, что стрелка спидометра, дрожавшая на девяноста, не обманывает.
Я сидел рядом с Морин Кросби в низко опущенном, как мне казалось, кресле, уставившись во все глаза на ослепительную лужицу света, ложившуюся перед нами на дорогу и убегающую от нас, как перепуганное привидение.
Она гнала машину по бульвару Орчид, прокладывая себе дорогу среди других машин настойчивым гудением рожка. Она обгоняла машины перед самым носом идущего навстречу транспорта, проскальзывая в сужающиеся проходы и избегая верного лобового столкновения. Она взяла, что называется, штурмом широкую, темную Маун-Верде-авеню и покатила по шоссе на Сан-Диего. И только уже оказавшись на шестирядной трассе, она погнала машину по-настоящему, стремительно и опережая все двигавшиеся по дороге автомобили, отчего их водители, наверное, подскакивали как ужаленные.
Я не имел представления, куда мы едем, а когда хотел что-то сказать, она оборвала меня кратким: «Молчите! Мне надо подумать», — и я, откинувшись на роскошное сиденье, восхищаясь ее мастерством вождения и надеясь, что мы ни во что не врежемся, предался сумасшедшему бегу во тьму.
Шоссе на Сан-Диего идет по плоской пустыне песчаных дюн и кустарников, затем вдруг выходит к самому океану, после чего снова врезается в пустыню. Однако когда мы добрались до моря, Морин не поехала дальше по трассе, а сбавила скорость до жалких шестидесяти и свернула на узкий проселок, который шел вдоль берега. Дорога стала круто взбираться, и море сразу осталось внизу, пока мы не одолели какой-то холм и не выехали на вершину утеса. Теперь мы ползли на жалких тридцати. У начала еще одной узкой дороги, по обеим сторонам которой рос высокий кустарник, ослепительный свет фар выхватил из темноты надпись: «Частная собственность. Въезд запрещен». Морин свернула на эту дорогу, и машина вошла туда, как рука входит в перчатку. Мы брали повороты и срезали углы, ничто, насколько я видел, не задевая. Через несколько минут Морин сбавила скорость и остановилась перед двенадцатифутовыми воротами, утопающими в колючей проволоке. Она трижды нажала на кнопку рожка: короткие гудки разорвали тишину, и ворота словно по волшебству сами распахнулись.
— Здорово, очень здорово, — сказал я.
Она ничего не сказала, даже не взглянула на меня, а проехала дальше, и, оглянувшись, я увидел, что ворота закрылись. Я вдруг подумал, а не похитили ли меня, как похитили сиделку Гэрни. Часы на щитке показывали без двух двенадцать — мое время для отхода ко сну.
Дорога вдруг расширилась в подъездную аллею, и мы проскользнули еще в одни двенадцатифутовые ворота, стоявшие открытыми, и снова, оглянувшись, я увидел, как они закрылись за нами, будто по мановению невидимой руки.
В ослепительном свете фар появился деревянный, стилизованный под шале дом, сокрытый кустами и тунговыми деревьями в цвету. В окнах первого этажа виднелся свет. Электрический фонарь ярко освещал ступеньки, ведущие к парадной. Она подъехала, распахнула дверцу и выскользнула из машины. Я выбрался не столь быстро. Передо мной в лунном свете спускался по склону утеса террасный сад. У его основания, а это, казалось, далеко внизу, я увидел большой бассейн. Море поставляло мягкий звуковой фон и поблескивало где-то вдали. Жаркий ночной воздух был перенасыщен запахом цветов.
— И это все ваше? — спросил я.
Она стояла рядом со мной, верх ее гладких темных волос был вровень с моим плечом.
— Да, — ответила она и, помолчав, добавила: — Приношу извинения за пистолет, но мне нужно было быстро доставить вас сюда.
— Я бы приехал без пистолета.
— Но прежде бы ответили на телефонный звонок. Было очень важно, чтобы вы на него не отвечали.
— Послушайте, у меня голова раскалывается, я устал и прошу об одном: не надо загадочности. Вы скажите мне, зачем привезли меня сюда? Почему было важно, чтобы я не отвечал на телефонный звонок и чего вы от меня хотите?
— Само собой. Войдем? Я угощу вас виски.
Мы поднялись по ступенькам. Парадная дверь стояла открытой, и мы прошли в прихожую, а оттуда через арочный проход в гостиную во всю ширину дома. Там было все, что можно увидеть в доме миллионерши. Денег не жалели. Цветовая гамма сочетала кремовые и серебристые тона, и комната была довольно броской, но не вульгарной. Лично у меня не такое представление о гостиной, но ведь у меня простой вкус.
— Давайте посидим на веранде, — предложила она. — Проходите, пожалуйста. Я принесу напитки.
— Вы здесь одна?
— Не считая служанки. Она вас не побеспокоит.
Я прошел на веранду и увидел большую качалку, футов десять длиной, поставленную так, чтобы можно было сидеть и восхищаться видом, а вид был вполне достоин восхищения. Я опустился на мягкую кожаную подушку и уставился на далекое море. Пока мы ехали, я все время гадал, чего же она от меня хочет. Гадал и сейчас.
Она появилась через несколько минут, толкая перед собой столик на колесиках, на котором стояли бутылки, стаканы и ведерко со льдом, села с другого конца качалки. Нас разделяло примерно восемь футов покрытой кожей качалки.
— Виски?
— Спасибо.
Я смотрел, как она наливает виски. Темные синие огоньки в крыше веранды давали достаточно света, чтобы я мог ее видеть, но недостаточно, чтобы разглядеть глаза. Я подумал, что, пожалуй, такой красивой девушки я еще сроду не видел. Удовольствием было даже наблюдать за ее движениями.
Пока она наливала в стаканы, мы оба старались ничего не говорить. Она предложила мне сигарету, и я ее принял, дал ей прикурить, потом прикурил сам.
Мы оба были готовы начать, но, казалось, ей по-прежнему не хочется ничего говорить, а я боялся, как бы у меня не вырвалось какое-нибудь случайное замечание, которое могло ее оттолкнуть. Мы смотрели на сад, на море и на луну, а стрелки моих наручных часов знай себе двигались.
Потом она вдруг сказала:
— Приношу извинения за то, как я… как я себя вела. Я имею в виду, что предлагала вам деньги, лишь бы вы оставили меня в покое. Я знаю, это был неверный подход, но я не хотела ничего выдавать, пока не узнаю, что вы за человек. Дело в том, что мне нужна ваша помощь. Я влипла, и не знаю, как выпутаться. Я вела себя как последняя дурочка, и я боюсь. Я до смерти боюсь.
Испуганной она не казалась, но я ей этого не сказал.
— Хотела бы я знать наверняка, известно ли ему это место, — продолжала она, будто разговаривала сама с собой. — Если знает, он наверняка приедет сюда.
— А что если мы начнем по порядку и не спеша? — мягко сказал я. — У нас уйма времени. Почему было важно, чтобы я не отвечал на телефонный звонок? Начнем с этого.
— Потому что он бы узнал, где вы, и он вас ищет, — сказала она, будто разговаривая с несообразительном ребенком.
— Вы не сказали мне, кто это — он. Шеррилл?
— Разумеется, — коротко ответила она.
— А зачем он меня ищет?
— Ему не нужны неприятности, а вы их для него создаете. Он намерен разделаться с вами. Я слышала, как он велел Франсини сделать это.
— Франсини — это маленький «макаронник» с оспинами на лице?
— Да.
— И он работает на Шеррилла?
— Да.
— Значит, похищение Стивенса организовал Шеррилл?
— Да. Для меня это был критический момент. Как только я узнала, что бедный старик умер, то сразу же приехала к вам.
— Шерриллу известно, что у вас есть этот дом?
— Не думаю. Я никогда о нем не упоминала, и он никогда здесь не был. Но он мог и узнать. Он знает почти все.
— Ну что ж, теперь, когда мы это выяснили, может, начнем с самого начала?
— Сперва я хочу вас кое о чем спросить, — ответила она. — Почему вы приехали в Крестуэйз и спрашивали меня? Почему вы поехали и потолковали с доктором Бьюли? Вас кто-нибудь нанял, чтобы вы узнали, чем я занимаюсь?
— Да, — ответил я.
— Кто?
— Ваша сестра, Джэнет.
Ударь я ее по лицу, и то бы она не среагировала так сильно. Она вздыбилась на сиденье, будто наступила на змею, отчего качалка так и заходила.
— Джэнет? — это слово вырвалось из нее наводящим ужас шепотом. — Но ведь Джэнет мертва. Что вы имеете в виду? Как вы можете говорить такое?
Я вытащил бумажник, нашел письмо Джэнет и протянул его ей.
— Прочтите.
— А что это? — спросила она. Казалось, она боится смотреть на письмо.
— Прочтите и взгляните на дату. Оно пролежало четырнадцать месяцев. Я сам впервые прочел его всего два дня назад.
Она взяла письмо. При виде знакомого почерка лицо у нее окаменело, а зрачки глаз сузились. Прочитав письмо, она несколько минут сидела неподвижно, вытаращившись на него. Я ее не торопил. Страх, самый неподдельный, который невозможно было скрыть, отражался у нее на лице.
— И из-за этого… из-за этого вы принялись наводить справки? — спросила она наконец.
— Ваша сестра прислала мне пятьсот долларов. Я считал себя обязанным заработать их. Я приехал в Крестуэйз, чтобы повидать вас и обсудить все с вами. Будь вы там и объясни мне, что означает сие письмо, я бы вернул деньги и прекратил расследование. Но вас там не оказалось. А потом стали твориться всевозможные вещи, и прекратить расследование я просто не мог.
— Понятно.
Я ждал, что Морин скажет что-нибудь еще, но она молчала. Сидела, неподвижно уставившись на письмо, — лицо белое, глаза жесткие.
— Вас шантажировали? — спросил я.
— Нет. Не знаю, почему она написала вам. Наверное, хотела скандала. Она ненавидела меня и всегда пыталась мне нагадить.
— Почему она ненавидела вас?
Она долго смотрела вниз, на сад, ничего не говоря. Я отпил виски и покурил. Если хочет сказать, так в свое время скажет. Морин была не из тех, кого надо торопить.
— Я не знаю, что делать, — произнесла она наконец. — Если я скажу вам, почему она меня ненавидела, то полностью доверюсь вам, вы можете погубить меня.
На это мне нечего было ответить.
— Но если я не скажу, — продолжала она, сжимая кулаки, — тогда я вообще не знаю, как выберусь из этой переделки. У меня должен быть человек, которому я могла бы доверять.
— Разве у вас нет адвоката? — спросил я, лишь бы что-нибудь сказать.
— Он может только навредить. Он мой опекун. По условиям завещания отца, если я окажусь замешанной в скандале, я теряю все. Я уже по уши в таком дерьме, которое обернется ужасным скандалом, если только всплывет на свет божий.
— Вы имеете в виду Шеррилла? — сказал я. — Вы финансировали «Шхуну-Мечту»?
Она, вздрогнув, уставилась на меня.
— Вы это знаете?
— Знать я не знаю, но догадываюсь. Если бы стало известно, что за «Шхуной-Мечтой» стоите вы, это был бы скандал.
— Да. — Она вдруг скользнула по сиденью и оказалась рядом со мной. — Джэнет была влюблена в Дагласа. Я тоже сходила по нему с ума. Я отбила его у нее. Она пыталась застрелить меня, но меня спас отец. Вместо меня Джэнет застрелила его, — выболтнула она и закрыла лицо руками.
Я никак не рассчитывал услышать такое, а потому сидел, будто каменный, и ждал.
— Дело замяли, — после долгой паузы продолжала она. — Как — это пусть вас не волнует. Но оно не давало Джэнет покоя. Она… она отравилась. Это тоже замяли. Мы боялись, что станет известно, почему именно она покончила с собой. Доктор был старый, и никаких проблем не возникло. Он решил, что это сердечная недостаточность. Затем, когда я стала наследницей и у меня оказалась уйма денег, Даглас показал себя в своем истинном свете. Он заявил, что если только я не дам ему денег на покупку «Шхуны-Мечты», он растреплет, что я отбила его у Джэнет, а та пыталась убить меня, но случайно убила отца, а сама отравилась, и все из-за меня. Можете себе представить, как бы все это подали газеты, и я бы всего лишилась. Ну, я дала ему денег на его поганую шхуну, а ему, естественно, этого оказалось мало. Он продолжал приходить ко мне и требовать все новых денег, следил за каждым моим шагом. Теперь узнал, что вы наводите справки. Даглас боится, что вы обнародуете эту историю, и тогда, разумеется, он лишится своей власти надо мной. Даглас сделал все что мог, чтобы остановить вас. Когда он прослышал, что Стивенс встречается с вами, то похитил его. А теперь он собирается уничтожить вас. Я не знаю, что делать! Мне бы уехать куда-то и спрятаться! Я хочу, чтобы вы помогли мне. Вы мне поможете? Поможете? — Она уже сжимала мне руки. — Обещайте, что вы не выдадите меня! В ответ я готова сделать что угодно. Я не шучу! Вы мне поможете?