– Хорошие гномы! Небольшой род! Но они погибли! Все погибли в море! Их корабли разбить в щепки оченно сильным штормом!
– Подробней, – попросил я, продолжив шагать по следам, оставленным шурдами и нежитью.
Сбивчиво, путанно, но вскоре Тикса сумел рассказать короткую и понятную историю.
Небольшой гномий род Медерубов несколько столетий владел богатым медным рудником недалеко от столицы Империи. Да не просто какой-то рудник! Были там и печи плавильные, и туннели длинные, и реки подземные, кузницы мощные! Никто и никогда не претендовал на их собственность, торговые отношения были прочны, медь чиста и звонка. Однако всему когда-то приходит конец. Рудник не вечен, и в один черный день медь попросту закончилась. Всем известный род, столько веков сидевший на медной жиле, внезапно перестал быть значимым, их плавильные печи угасли, наковальни замолкли. Гном без дела жизни… это не гном. Роду Медерубов сочувствовали все, но помочь было никак. Но все же фортуна улыбнулась им, и, если верить скупым слухам, просочившимся сквозь дамбу таинственного молчания, кто-то сделал обездоленным гномам крайне щедрое предложение – начать разработку богатой медной жилы, взамен отдавая пятую часть владельцу земель. При вынужденном безделье сильно перебирать не станешь. А металл родной, насквозь знакомый. И глава рода быстро принял решение, ответил согласием. За одну неделю Медерубы покинули родину, оставили подземные кладбища родичей во тьме, последний раз поклонились в храме, бросили родные дома. Погрузились всем скопом на несколько больших кораблей и отплыли навстречу новой судьбе… спустя два дня после их отбытия забушевал немыслимый шторм, огромные волны захлестывали берег, над пенной водой плыл густой серый туман… еще через неделю, когда установилась ясная погода, другие суда, идущие схожим курсом, наткнулись на многочисленные обломки, плавающие на воде… нашлось и несколько гномьих трупов, каким-то чудом запутавшихся в обрывках снастей – среди них и глава рода, и оба его сына, причем один из сыновей без головы – скорей всего, рыба какая откусила, ибо труп верхней частью был погружен в воду…
Так вот и случилось, что почти два века назад некогда богатый гномий род Медерубов был полностью изничтожен суровой непогодой – не иначе как разгневали чем-то Отца: так заключили мудрые старцы, чьи бороды давно начали каменеть, а длиной были такой, что стелились по земле. Не стоило старому гномьему роду отрываться от пропитанного потом и кровью родного камня. Не стоило бросать отчий дом и бросаться незнамо куда ради наживы. Другие же возражали – гном без рудного дела прожить не может. Что делать в пустой и давно обжитой скале? Предаваться безделью?
Но рассуждения остались рассуждениями. Но не забыли почтить погибших отменной тризной, многократно вздымались полные каменные чаши, пелись скорбные песни и эхо металось в подземных чертогах, добавляя свой плач ко всеобщему горю. А потом все забылось, поросло плесенью забвения, ибо годы неустанно бежали вперед, и вскоре род Медерубов вспоминался лишь изредка, когда рассказывались истории о минувших временах и исчезнувших родах….
Выслушав сбивчивый рассказ донельзя взбудораженного Тиксы, я лишь головой в изумлении неподдельном покачал. Тут не требовалось быть мудрецом, чтобы сложить увиденное и услышанное воедино, а затем взглянуть на получившуюся картину со стороны.
Если тебе требуется вырубить из твердейшего гранита множество огромнейших каменных блоков, то кто справится с этой немыслимо тяжкой работой быстрее и лучше всех? Ответ прост – гномы!
Нет никого лучше них в сем деле.
Дальше еще проще – подобных работников можно нанять за крайне высокую плату, но при этом трудно станет соблюдать тайну, – а дело, несомненно, тайное, коли все происходит в надежно отгороженных и опасных Диких Землях. Посему проще раздобыть не работников, а рабов. И дешевле и никаких побывок дома, ни малейшего опасения, что тайна вырвется наружу и достигнет чужих ушей.
Но как заставить работать гордых, своенравных, смелых и воинственных коротышек гномов? У них кирка в руках сравнима с боевой секирой. Не убоятся вступить в бой, не убоятся пойти на смерть. А как удержать их от побега? Гномам ничего не стоит углядеть скрытую под каменной толщей широкую трещину, уходящую в глубь скалы – попробуй потом выковыряй их оттуда! Кровью умоешься, а их не достанешь! И с каждым часом они будут уходить все глубже, оставляя за спиной непроходимые завалы.
И здесь ответ прост – прикуй их намертво цепями. Только не железными, конечно. Кузнеца не заковать, коль у него в руках инструмент какой-никакой имеется. Зато их всех можно намертво приковать цепями другого рода – родственными связями. Куда пойдет гном, коли его родичи в плену? Жены, дети, матери, старики. Ведь род Медерубов снялся с родных мест целиком и в пучину морскую так же ушел – разом все «потопли» от мала до велика. Стало быть, и сюда попали все вместе – за исключением парочки-другой особенно влиятельных и важных гномов. Например, глава рода и его наследник – их слова звучат для рода как прямой приказ. И потому – сразу им головы с плеч, аль притопить, привязать к обломкам и пустить плавать среди другого набросанного мусора. Еще кто влиятельный? Жрец там аль просто старик мудрый? И его в воду! На поживу гадам морским.
Затем раздели мужчин, женщин и детей. Тем, кто может держать инструмент – вручи зубила и молоты, отправь в каменоломню. Остальных в клетки! Дабы не было бунта – изредка позволяй увидеться с родными, чтобы знали – их семьи живы. Голодны, холодны, но живы. Ну и чтобы чуть-чуть подсластить горечь ужаса и подсветить мрак отчаяния – пообещать отпустить их всех в целости и сохранности, когда работа будет завершена.
И вот в твоем распоряжении послушные и умелые рабы, крепкие, жилистые, могущие трудиться от зари до заката. А плата им – скудная кормежка и скудная надежда. Этой платы им хватит с лихвой…
Да… я бы поступил примерно так же.
Где бы я их держал? И как бы держал?
Раздельно.
Мужчин – поблизости от места работы. Чтобы далеко не водить их.
Женщин и детей – подальше! Чтобы не было соблазна попытаться освободить их. Но изредка позволяться увидеться, чтобы мужчины знали – их родичи живы и что их жизни напрямую зависят от усердия подневольных рудокопов.
Гномы дружны с камнем – в темницы их не заточить. Любят гномы и землю – родственная им стихия. Металл уважают, но металл куда как более крепок. Значит – железные клетки. Клетушки. На одного или двух заключенных. Если кто и сбежит из одной, то уйдет не больше двух или трех гномов, а то потеря невеликая. А может, и не осмелятся бежать, зная, что за их побег других ждет суровая кара. Добавить немного магии и хорошую охрану – и дело сделано. К тому же бегуны из коротышек аховые. Совсем плохие из них беглецы, в лесах и болотах теряются, если куда и побегут – то на восток, к далекой Пограничной Стене. Хорошим верховым следопытам ничего не стоит их догнать и приволочь обратно.
Ладно… к черту размышления… тут беда со временем. Почти два столетия миновало с тех пор, как «погиб» весь род Медерубов. Когда был вырублен последний гранитный блок? Рабы нужны лишь до тех пор, пока для них есть работа. А затем от них проще избавиться.
– Дружище, – я тщательно прятал сочувственные нотки в голосе, когда обращался к едва ли не трясущемуся Тиксе. – Я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня. Хорошо?
– Хорошо. Что сделать, друг Корне?
– Я хочу знать, когда примерно были нанесены последние удары по этим гранитным стенам, – четко произнес я. – Если есть другие знаки или послания, то хочу знать и о них тоже. Осматривай каждую каверну в стене, каждую трещину, поднимай каждый обломок. Туорий тебе поможет, заодно будет поглядывать по сторонам.
– Слушаюсь, господин!
– Вперед меня не заходить, – отдавая приказ, я смотрел на Туория, и тот понятливо кивнул. Тикса в таком возбуждении, что запросто забудет о любом предостережении. – Тикса. Тикса!
Коротышка услышал меня лишь со второго раза – его глаза безостановочно шарили по окружающему нас камню, он буквально рвался продолжить поиски.
– Тикса, – повторил я. – Не спеши. Не шуми. Может быть, только может быть, они все еще живы – если не все, то часть из рода Медерубов. Мы не знаем, рубят ли все еще гранит. Но все может быть. Поэтому, ради вашего Отца – не шуми слишком сильно!
– Я понял, друг Корис! Все понял!
– Хорошо. Начинай искать.
Гном метнулся в сторону, за ним мягко побежал Туорий. А я пошел дальше по песчаной дороге, наступая на отчетливо различимые следы нежити и шурдов. Мы наседали им на пятки. Шли той же дорогой, ведущей незнамо куда.
– Литас, сколько нам до этих тварей?
– Следы свежие, господин. Они еле плетутся – кажись, шурды перетрусили вконец, потому пауки и паучиха их подгоняют, силком вперед идти заставляют. И не просто толкают – бьют смертным боем! В нескольких местах кровь свежая.
– Вот как, – хмыкнул я, попытавшись передернуть плечами, но доспехи не позволили такого жеста.
Нежить давно перестала быть послушными куклами в руках недавних королей шурдов. Пришел новый властелин! Тарис Некромант! Древнее и могучее зло. Он не позволит, чтобы его игрушками играли другие детишки. Нежить подконтрольна его воле, и безжалостно подгоняет острыми клыками и когтями недавних хозяев.
Что ж, возможно, это заставит проклятых шурдов призадуматься над превратностями судьбы.
Десятилетиями они гнусаво молили провозглашенного бога Тариса восстать из гробницы и возглавить их орды, направить их к господству и процветанию. И вот их мольбы сбылись… Тарис восстал из вод мертвого озера. И воссел на шурдский престол.
Ну как, ублюдки? Счастливы теперь? Что за слезы текут по вашим уродливым лицам – счастья или отчаяния? Что за звуки слетают с ваших искореженных, вывернутых губ – ликующие песнопения или жалобное хныканье? Вы двигаетесь уверенными шагами победителей или трусливо едва-едва плететесь, подгоняемые ударами вонючих мертвяков? Ваши мечты сбылись, шурды! Вкусите их плоды!
Шагая вперед, я неожиданно поймал себя на мысли, что меня потряхивает… не от страха, нет. И не от нетерпения догнать вонючих тварей, дабы пережать их верещащие глотки подошвой сапога. Нет… меня… меня просто потряхивает… я испытываю странные ощущения, приятные и отвратительные одновременно, но ясно это становится только лишь, если внимательно прислушаться к себе, потому как все едва-едва различимо, на самых задворках чувств…
Такое впечатление, будто я всей кожей ощущаю присутствие чего-то… величественного… знакомого… волнующего… обещающего…
Но вокруг меня лишь мрачные гранитные скалы, покрытые трещинами, буграми, следами зубил и кирок. Вокруг меня ничего такого, что могло бы вызывать подобные чувства.
– Господин? – с легкой тревогой окликнул меня рокочущий голос Рикара.
– Да, – ответил я, очнувшись от раздумий и поняв, что сошел с дороги и застыл перед холодной гранитной скалой, приложив к ней ладонь в доспешной перчатке. Я с силой сомкнул пальцы, наблюдая, как на камне появляются царапины от скрежещущего железа. Постоял еще миг, обернулся и глухо велел:
– Смотрите в оба. Это не просто скалы.
– А что же это?
– Не знаю. Я не знаю. Но для вас здесь может быть очень опасно…
– Для «нас»? – подчеркнул удивленно Литас.
– Для вас, – подтвердил я, медленно осматривая расщелину, коей мы следовали, но не замечая ничего нового. – Литас, ты все еще веришь, что я остался простым человеком после всего, что случилось со мной и моей душой?
– Вы все еще наш господин, – спокойно отозвался охотник, взглянув на меня в упор. – И останетесь им. Большего знать и не требуется. Мы будем осторожны, господин Корне.
– Здесь оченно плохо! – возглас подбежавшего гнома избавил меня от неловких слов благодарности за столь великое проявление преданности.
– Почему?
– Не знать! Но чем дальше – тем хуже! Холоднее, страшнее, треска камня больше – плачет камень, страдает.
– От чего?
– Не знаю, друг Корне! Но что-то очень плохое! Зло! Зло!
– Где зло? Наверху? В земле?
– В камне зло! – выпалил Тикса и удивленно заморгал глазами, видимо, сам не ожидая, что когда-нибудь сможет произнести такие кощунственные слова про столь добрый для всего Подгорного народа камень.
– Верно, – медленно произнес я, понимая, что мои все усиливающиеся ощущения напрямую связаны с окружающим нас гранитом. – Кажется, они вырубали язв…. вырезали червоточины… извлекали осколки… выковыривали кусочки яблок из праздничного бедняцкого пирога.
– Господин?
– Представьте, что это на самом деле очень большой яблочный пирог, – я широко развел руками, не переставая при этом двигаться вперед и смотреть туда же, вглубь сумрачной расщелины, – Но не пирог богатеев, а испеченный в семье бедняка, где на весь пирог потрачено лишь одно яблоко. Лепешка серого, едва подслащенного теста и очень редкие, но очень вкусные кусочки печеного яблока. А те, кто вырубает гранитные блоки, они как мальчишки-сладкоежки, что прямо пальцами жадно выбирают самую вкуснятину и, обжигаясь, пихают ее в рот, утирая губы грязными рукавами… и каждый кусочек яблока обильно пропитан… чем-то страшным…
– Оченно страшным! Гномы здесь жить бы не стали! – поспешно поддержал мое мнение коротышка. – Ни за что!
– А здесь зубила стучали куда чаще, – заметил я, глядя на сплошь изрытую дырами гранитную скалу. – Вырезано блоков в разы больше. В этом месте было особенно много кусочков вкусного яблока?
– Я теперь на пирог яблочный и смотреть больше не смогу, – бухнул Туорий.
– А че на него смотреть? – проворчал Рикар. – Его есть надо, пока не остыл! Господин, слышите?
– Слышу, – ответил я, невольно ускоряя шаг и давая команду ниргалам: – Стена!
Оба столь похожих на меня воина шагнули вперед, наши плечи с лязгом соприкоснулись. Дальше мы шагали в ногу. В моих руках обычный солдатский меч. Ниргалы вооружены арбалетами. За нашими спинами сгрудился весь невеликий отряд, замыкающие ведут недовольно фыркающих и пугливо прядающих ушами лошадей.
Донесшийся до моих настороженных ушей шум не был угрожающ. Окажись я в мирном городе и услышь подобные звуки, обязательно поспешил бы на помощь. Плач… впереди, в густом сумраке за уступом мягко поворачивающей расщелины, кто-то горько и жалобно плакал. Тоненько всхлипывал, порой вскрикивал и начинал стонуще причитать. Сначала мне показалось, что там рыдает ребенок – и перед глазами сразу возникли ужасные останки до смерти замученного мальчугана, насаженного на кол. Но нет, здесь голос был чуть грубее, взрослее.
Отстранив дернувшегося было вперед Рикара, я первым заглянул за уступ. И невольно замер.
В этом месте расщелина довольно сильно расширялась. И дорога уже шла не впритык к стенам, а на расстоянии в десять-двенадцать шагов от них. На этих случайных обочинах, между дорогой и гранитными скалами, были часто установлены прямоугольные каменные плиты, тяжелые и грубо обработанные, с полустертыми от времени надписями на непонятном для меня языке. Что могут означать подобные плиты, выстроенные в ряд? На ум приходит только одно – кладбище. Вдоль дороги, по обеим ее сторонам, тянулись могильные надгробия, внося свою лепту тоски и мрачности в царящий здесь вечный сумрак. Все пространство между плитами очищено от мусора, усыпано крупной каменной крошкой. Здесь трудились очень заботливые и чуткие руки. Никто чужой не обиходит могилки с такой любовью и тщательностью. Тут заботились о посмертном отдыхе для друзей и родичей.
Не обошлось и без плачущих. Вот согбенная фигурка, припавшая плечом к одному из надгробий. Упала голова на тощую костистую грудь, из полуоткрытых губ рвется жалобный плач, наполняя придорожное кладбище тоскливыми звуками печали. Вот только сомневаюсь, что рыдающий выражал свою тоску по почившим – ведь у могилы сидит темный гоблин, бессильно уронив руки и вытянув перед собой ноги в рваной уродливой обувке. Моему взору видны дыры на подошвах, видна истерзанная долгой дорогой кожа, стертая до кровоточащего темного мяса. Шурд не смог более шагать. Из разведчика он превратился в жалобно хнычущее бесполезное существо. Но у его правой руки лежит плевательная трубка. А у левой – нечто, более всего напоминающее грубо вылепленную из глины свистелку. Знаю я такие штуки – немузыкальны, но стоит дунуть, и пронзительный звук рвет уши и разносится далеко в стороны. Здесь же, в расщелине, отражающееся от стен эхо унесется еще дальше. Так ты не просто брошен здесь, мелкий уродец. Ты оставлен охранять тылы… должен предупредить ушедший вперед отряд о наступающей на пятки опасности. Вот только твой хлипкий дух сломлен невзгодами выматывающего пути и силой подступившего отчаяния одиночества. Ты плачешь… жалеешь себя, несчастного… оплакиваешь участь свою, проклинаешь злодейку-судьбу…
Я тяжело шагнул вперед. Еще один шаг. И еще…
Лишь на моем пятом скрежещущем по крупнозернистому песку шаге шурд медленно поднял голову, и на меня уставилось изможденное лицо. Глубоко запавшие в глазницы глаза воспалены и болезненно щурятся. Губы сотрясает болезненная дрожь, изо рта вперемешку со стонами рвется простудный хрип. Темный гоблин не попытался дотянуться ни до оружия, ни до свистелки – хотя мог бы успеть. Не знаю, зачем я пошел к нему – что-то побудило меня сделать это. Хотя проще было приказать Литасу снять его одним метким выстрелом из лука. Но что сделано – то сделано.
Глаза шурда устремлены только на меня. Он недвижим. Лишь дрогнувшие губы испустили тихое, обреченное и недоумевающее одновременно:
– А ведь так хочется жить… просто жить… зачем нам войны?
– Ты мудр, – ответил я тихо.
– Лишь бы быс-стро…
– Да будет так, – мой меч легко пронзил грудь шурда, ударив точно в сердце и остановив его навсегда.