Я долго стоял на краю большого Водопада, где вообще-то бывал очень часто, поскольку мне нравилось смотреть, как вода спрыгивала, соскальзывала или весело скакала сверху вниз, все ужимки этого Водопада были замерены и упорядочены нашим умным Девятым — водным инженером. Удовольствие приносил и процесс принятия решения: следует ли взобраться против течения на самую вершину, где вода с шумом хлестала по природным камням, а затем падала с горы и неслась мимо домов и площадей, на которых кипела общественная жизнь, или спуститься вниз, где вода текла по каналам ирригационной системы и огородам? Водопад появился в начале правления Дестры, его направили по ступеням, напоминающим гигантскую лестницу, так что когда я родился, все уже знали об этом чуде, и путешественники порой приезжали к нам специально, чтобы посмотреть на него. Намного позже мы, Двенадцать, достроили у самого подножия огромный бассейн, в который вода спадала довольно бурно, но потом растекалась во всю ширь водоема. Из-за Водопада водоем находился в постоянном движении, но он был настолько неглубоким, что там могли плескаться даже самые маленькие детишки. На его создание нас вдохновила Шуша, она задумала его для малышей до шести лет; и никогда еще у детворы не было более прекрасного места для игр. Нежная рябь, создаваемая водопадом, казалась им волнами, земля вокруг бассейна орошалась брызгами, и там зеленел низкий кустарник, который дети тоже любили. Свежий ветерок, едва ощутимый на руках и лицах взрослых, приводил малышей в полный восторг — ведь он часто менял направление, сбивая их с ног и окуная в воду, они визжали от удовольствия. Это было одно из моих самых любимых мест.
Было.
Сегодня утром я стоял тут долго, припоминая, что именно в этом месте встретил ДеРода во второй раз после его избрания и праздничного банкета по этому поводу. Первая встреча была на моей свадьбе с его сестрой Шушей (Седьмой). После смерти Дестры прошло очень мало времени, так что церемония была простой, но нас обоих это устраивало. ДеРод нас удивил. Я думал, что он еще скорбит, но, возможно… он вел себя предельно вежливо, провел службу формально, был очень добр и обаятелен, но как-то отстранен. Наш друг ДеРод, которого мы знали всю жизнь. И я, и Шуша придумали что-то в его оправдание. Но признались друг другу, что не помним особенной близости между ним и матерью, которая могла бы лучше объяснить серьезную боль потери. И хотя он все повторял «мы с матерью…», «мы», подразумевая себя и Дестру, «я с Дестрой…» Нет. Вообще-то, как сказала Шуша, сформулировав то, что я до этого ощущал лишь на уровне чувств, ДеРод не был человеком любящим. Да, он был ласков, но в довольно игривой манере, которая шла ему, пока он был ребенком. Помню, Шуша тогда заявила: «Брат меня никогда не любил». — «Что? В каком смысле?» — «Мне кажется, что у него холодное сердце». — Ее объяснение меня расстроило, но, помню, я списал это на конкуренцию между братом и сестрой.
Каким же дураком я был!
Дестра умерла только через год после того, как мы избрали ДеРода. В течение всего этого времени мы его не видели. А потом, года четыре спустя после его восхождения на престол, я внезапно застал его возле Водопада, он стоял и смотрел на воду. После избрания ДеРод не посещал встреч Двенадцати, он был приветлив, когда мы встречались на улице, но всегда куда-то спешил, никогда не принимал даже обычных приглашений на ужин или семейные встречи. Когда мы все-таки встречались, общение было фамильярным, ведь мы знали друг друга с детства, и именно поэтому все Двенадцать были в настоящем смятении и задавались такими вопросами, как «почему?» и «что это такое?».
Что ДеРод делал? Мы получали отчеты о происходящем в Большом Доме в основном от слуг. Он часами играл на цитре. Проводил время с девушкой из города — не из наших и не из одного из главных семейств. Подолгу участвовал в армейских тренировках.
Мы же попросту делали свое дело, то есть в меру сил своих трудились на пользу для Городов. Те, первые годы после смерти Дестры, когда мы продолжали строительство на заложенном ею фундаменте, были такими же успешными, как и вся остальная наша история. Но это делал не ДеРод. Он с нами просто не общался.
И я помню, как заметил его в тот день, у Водопада, и меня захлестнула волна былой любви к этому человеку. Это же был он, наш старый ДеРод, красавец, как и раньше. Как много значит, оказывается, привлекательная внешность! Думаю, я даже не рассматривал это как слабость — до тех пор, пока не был вынужден задуматься о том, какое воздействие имел на нас ДеРод. И как только я увидел его, мрачного, задумчивого, погруженного в размышления, я тут же забыл, что все те четыре года любая мысль о нем ранила меня — нас всех.
Благодаря былой легкости в наших отношениях я смог подойти и обнять его, и он, после короткого потрясения, повернулся ко мне и тоже обнял.
— ДеРод, — сокрушался я, — почему же мы совсем не видимся?
Когда мы стояли так близко, я рассмотрел его получше. Это был уже не мальчишка, а мужчина.
Он кивнул:
— Но, насколько я знаю, вы и без меня прекрасно справляетесь.
Какая-то странная фальшь прозвучала в этом, нет?
— ДеРод, звучит это так, будто ты — не один из нас, — ответил я.
Он сделал резкий жест, нахмурился:
— У меня дела…
Время от времени он бросал взгляды вверх, на тропинку, видимо, ожидал кого-то.
Этот разговор все больше казался мне… странным. Я не понимал его.
— ДеРод, мы же по тебе скучаем. Мы говорим о тебе. Гадаем, почему ты никогда…
На этом он отвернулся от меня, от нас — бесцеремонно, грубо, он и сам это понял — и, уже отойдя на несколько шагов, остановился, повернулся ко мне вполоборота и сказал: «Увидимся. Да… скоро». Выше на тропинке появилась женщина. Видимо, та его девушка из деревни. О ней мне почти нечего сказать: довольно красивая. Она ждала его, а на меня совсем не смотрела. ДеРод поспешил к ней, рядом с Водопадом было так шумно, что звать его я не видел смысла…
И после этого мы не получали от него никаких вестей. Целых несколько лет. Потом ДеРод стал ужасать нас своими сообщениями. И это общение, если это можно так назвать, всегда было каким-то внезапным, фальшивым. Мы ничего не понимали. Что он делал? Он страшно увлекся армией. Раньше мы рассматривали ее как способ занять молодежь, чтобы парни не хулиганили, и как защиту от жадных людей, которые могли бы покуситься на богатства Городов, но теперь она стала основной частью нашей экономики. Армия блистала и процветала, солдаты маршировали и тренировались до потери сознания — они даже жаловались. РеРод разработал для них новое одеяние экстравагантно ярких цветов — розовый с голубым и золото. Можно было взойти на любой из наших невысоких холмов и смотреть, как на равнине тренируются солдаты — вот это было зрелище! И ради чего? ДеРод не воевал, никому не угрожал, не пытался даже поднять свой престиж за счет армии. Номинально он стал Главнокомандующим — насколько мы знали, раньше у нас такого титула не было, — хотя в боевую подготовку и маневры он не вмешивался. И так шел год за годом. Год за годом. Нас начинал беспокоить тот факт, что все деньги утекали в армию. А потом произошла такая перемена, которую мы вообще считали невозможной.
Но я хотел рассказать, как сходил на кладбище, а все еще стою на краю Водопада и предаюсь воспоминаниям. Я отправился вниз по тропинке, готовясь к тому, что мне предстояло увидеть. Бассейн для малышей превратился в игровую площадку для молодежи. Они взяли моду собираться здесь и днем, и ночью, они сидели на краю бассейна или валялись в неглубоком водоеме, ели, пили, курили и… не только. Детей не водят сюда уже давно, дольше, чем прожили на свете некоторые из этих ребят. Теперь это собственность Молодых Соколов. Так они сами себя называют.
Я подошел и встал на небольшом расстоянии, потому что шум был просто ужасный, и мне вспомнился счастливый крик и визг играющих детишек. Соколы не обратили на меня внимания. Для них я был древним стариком в коричневом одеянии Двенадцати. Про которых они уже забыли, как и их родители. Неподалеку от меня на краю бассейна сидели мальчишки и девчонки, разбрасывающие вокруг себя, как обычно, объедки, а ведь мы примерно в этом же возрасте стали Смотрителями. Одна из девушек закричала мне: «Эй, старик, что это на тебе за наряд?» Подойдя чуть ближе, я ответил: «Так одеваются Двенадцать». Как я и предполагал, ответ был: «Двенадцать? Что это такое?» К разговору присоединилась еще одна девчонка: «Эй, дай-ка посмотреть. А мне бы пошло, как думаете?» Потом она засмеялась: «Я шучу, не беспокойся». — «Ты и сама могла бы такое сшить», — ответил я, понимая, что никто из них не умеет пользоваться швейными принадлежностями. Она похвасталась: «Да я даже не вижу разницы между двумя концами иголки!» Ее друзья засмеялись, захлопали. Она, видимо, была у них главной.
— Берешь ткань, — начал я, — прорезаешь отверстие для головы. Сшиваешь по бокам, оставляя место для рук. В жару можно носить просто так, как я сейчас, а когда похолодает — надевать поверх другой одежды.
Она напряженно слушала, стараясь вникнуть. Теперь они ничего не умеют делать руками. И зависят от Варваров. Но поскольку девочка заинтересовалась, я продолжил:
— Когда Дестра выбрала нас, Двенадцать, было решено, что нам лучше всего одеваться в самое простое платье. Хлопковое.
Я не стал говорить, что отчасти такое решение было принято для того, чтобы стимулировать людей носить хлопок, производство которого только начинало развиваться.
— А кто такая эта Дестра? — сострила она, решив развлечь товарищей за мой счет. — И кто такие Двенадцать? Я думала, вы давно все умерли.
Значит, про нас она хотя бы слышала, если уж не про Дестру.
Девчонка на ходу сочинила песенку: «Двенадцать стариков жутко скромно одетых, а на ногах у них старые штиблеты…»
— У нас были и женщины.
Но она лишь состроила симпатичную гримаску и принялась брызгать водой на сидевшего рядом мальчишку.
Я обратился к одному парню:
— Ты знал, что раньше это был бассейн для маленьких детей?
Он сделал недовольное лицо:
— Правда? Какой ужас! — и принялся паясничать: — Молодые Соколы захватили детский бассейн!
Все начали хохотать и отпускать грубые шутки. Скучающая молодежь, ждущая повода развлечься, как они сами говорили. Насилия в Городах становилось все больше, и я вовсе не хотел стать его жертвой.
Подростки считали себя Соколами, и это меня ранило. Да, они все были довольно миловидные, но изнеженные, с лишним весом.
«До свидания», — попрощался я и пошел, задумавшись о том, что та девчонка все же довольно легко сочиняла и пела: не все наследие Дестры потеряно…
Я пошел вниз, вдоль оросительных каналов, выходивших из бассейна, они проходили вдоль полей с овощами. В огородах работали и мужчины и женщины, Варвары. Наша молодежь такую работу презирает — гнуть спину, копаться в земле, пачкать руки.
Чем же они тогда занимаются? Хороший вопрос. Особо ничем. Делают друг другу прически, косметические процедуры, экспериментируют с пищей, одеждой. Народ наш пока еще богат, но в основном за счет того, что мы обираем других. Мы богаты, потому что не воюем. Но грабим тех, кто нас боится, нападаем на тех, кто не даст нам сдачи. Люди, живущие по ту сторону горы, которая служит барьером между нами и другим концом полуострова, воюют, и они бедны. Интересно, называет ли их молодежь себя Молодыми Орлами? Или, может, Пантерами? Горными Львами?
Эти грустные мысли занимали меня какое-то время, пока я шел в гору, на кладбище. Добравшись до больших деревьев, высаженных еще давно, в моей юности, я пошел осторожнее: на кладбище тоже собиралась молодежь.
Там красиво, могилы окружены тройным кольцом деревьев, в основном дубов. От пустого круга в центре расходятся лучи могил, которые представляют собой продолговатые желтые холмики с плитами из темно-серого камня, характерного для нашей местности. На могиле Одиннадцатого, похороненного несколько дней назад, камня еще нет. Внутри кольца деревьев на желтоземе растет редкая трава, как бы накрывая землю ковром и не давая ветру ее унести. В деревьях всегда живут птицы. В течение дня, пока солнце движется по небу, тени от деревьев перемещаются, набухают, сбиваются в кучу, потом редеют. Возле дерева лобзалась молодая парочка. Парень копал землю на кургане Одиннадцатого. Я встал в том месте, где похоронят меня, и обратился к нему:
— Минуточку, молодой человек, проявите уважение.
Он был полный, непривлекательный, наряд его смотрелся на нем нелепо.
Юнец посмотрел на меня:
— Чо?
— Здесь похоронен мой старый друг.
У него за поясом висел нож, рука потянулась к нему. Но парень наморщил лоб, видимо, пытаясь думать: я напомнил себе, что в наше время до них не сразу все доходит.
Так что я повторил:
— Здесь несколько дней назад похоронили моего друга.
Он посмотрел на уже поврежденную насыпь. Видимо, представил себе, что у него под ногами… и отскочил, отряхнул руки.
— Тогда ладно.
— Зачем тебе земля?
— У меня дом протекает. А из этой получается хорошая глина, если к ней подмешать немного меловой пыли, которую можно найти недалеко от побережья.
— Почему же ты не построил дом из камня?
— Да и этот нормальный, его просто нужно залатать.
Он зевнул, потянулся, сел на могилу. Девятого. Того инженера, который создал Водопад. Юноша достал из кармана кусок сушеного мяса и принялся есть. За деревьями совокуплялись. Теперь этим занимаются где приспичит. Парень, что сидел на могиле, увидев их, закричал: «Давай-давай!», и рассмеялся. А увидев мое лицо, помрачнел: «Да ладно, они просто развлекаются».
Я вспомнил, что мне напоминало его одеяние. Во времена правления первого Рода пришедшее из пустыни племя носило поверх свободных брюк подпоясанные туники из ткани песчаного цвета, теперь такой же наряд вошел в моду. Наверное, на проворных и гибких людях это смотрелось хорошо, но не на таком пузатом увальне.
— Ты, значит, из воинов Рода? — подшутил над ним я.
— Что?
Я пояснил. Парень заинтересовался:
— Елки зеленые, ты знал этого Рода?
— Он жил четыреста лет назад.
Он опять не понял и нахмурился. Тряхнул головой, словно стараясь выбросить из нее все услышанное, и поднялся. Барахтавшаяся в кустах парочка закончила свое дело и подошла к нам, они были растрепаны, но не переживали из-за этого.
— Набрал земли? — спросила молодая женщина.
— Да бери, — сказал я, — когда принесут плиту, все равно разровняют.
— Нет, нет… вообще-то мы пришли сюда просто поразвлечься, а потом я увидел кучу.
Все трое развернулись и принялись спускаться с холма.
Я сказал им вслед:
— Когда-то и меня положат сюда, где я сейчас стою.
Они забеспокоились.
— Это какое-то особенное место? — спросил юноша, обнимавший девушку.
— Думаю, можно и так сказать, — ответил я.
— Елки зеленые, — сказала девушка.
Я так понял, «елки зеленые» — это новое модное выражение.
Парни в шутку отдали мне честь, а девчонка так же в шутку сделала реверанс, и они побежали под гору.
Я сел на камень, который накрывал Шушу, и по очереди осмотрел могилы, вспоминая своих любимых друзей. Потом я перевел взгляд на живое кружево зеленой травы, затягивающее желтую почву. Затем — на круг огромных деревьев. Вот вся моя жизнь. Все мои друзья и жена уже под землей.
Я бы тоже предпочел уже лечь на свое место и покончить со всем этим. Вставать мне не хотелось, сейчас я делал это с большим трудом и скрипом, потом ведь придется потихоньку спускаться, таща за собой груз сомнений, страхов и печалей. Плоды всех моих трудов исчезли. В моей жизни было чудесное, восхитительное время, но сейчас оно уже больше напоминало сон, такой далекий и давно закончившийся. А о будущем мне вообще и думать не хотелось.
Я лег на свое место, на жесткую траву, сложил руки так, как их вскоре сложат за меня. Сквозь деревья пробивались лучи уже опустившегося солнца, и черные узкие длинные тени разрезали траву и могилы. А прямо над головой сияло голубое небо. Я закрыл глаза и замечтался.
Двенадцать молодых людей танцевали в кругу, напоминавшем это кольцо деревьев и уже почти полное кольцо могил. Они плясали и пели, они были полны сил и надежд, как и свойственно молодости. Мы, Двенадцать, тогда были всего лишь дети, когда умерла Дестра. Среди них и я. Солнце блестело в волосах, грело наши обнаженные загорелые руки и ноги, наши счастливые вскрики и песни летели в небо, словно птицы. Я был одновременно и с ними, и тут, на траве, лежал, опираясь на землю всем своим древним весом. Я хотел крикнуть что-то себе молодому, но не мог. А потом как будто потемнело, закрылось солнце, мои молодые друзья стали один за одним поворачиваться и улыбаться мне через плечо, и искрами или светлячками улетали за деревья. Все до единого, короткая вспышка улыбки — манящей, дразнящей, ласковой, — и уносятся прочь, в том числе и Шуша, и сам я. Двенадцатый. Но где же ДеРод? А, вон он, бежит возле ближних деревьев, хотя он не мальчик, и даже не юноша, он взрослый мужчина, как в тот день, когда мы с ним встретились много лет назад возле Водопада. Он не смотрел по сторонам, а думал о чем-то своем. Либо же был растерян — да: словно не понимал, где находится. Он остановился и помочился возле одной из могил. Сделал он это так небрежно, почти не задумываясь. Его мысли были заняты чем-то другим. Он уже пошел вниз, и тут брызги мочи долетели до моего лица. Я проснулся; начала выпадать роса, уже надвигалась ночь. Над нашей большой поляной нависла синеватая сумеречная тьма.
Я встал, пытаясь размять конечности, они уже затекли, ведь я довольно долго пролежал без движения. Мне ужасно хотелось плакать. Горло, стиснутое удушающими слезами, болело. Как все же гениален Сновидец, живущий в каждом из нас, как остроумен, как хорошо умеет использовать в собственных целях события дня. Как он ловко обрисовал мою жизненную ситуацию. Стоя в полутьме, я как будто бы снова увидел всех своих товарищей и самого себя молодым, они поворачивались ко мне и бросали мимолетную прощальную улыбку, в которой мне виделась некая усмешка, а потом уносились прочь. А еще — ДеРод. Что-то в этом сне говорило мне: обрати на него внимание! Я хочу тебе кое-что сказать. Он мочился на могилу старого друга, демонстрируя не презрение, а, скорее, беспечность. Или, точнее, равнодушие. Ему было все равно, вот что главное. Вот что. Насколько это контрастирует с тем, как относились к нему мы, как разговаривали о нем, размышляли, строили предположения: своим поведением, манерой держаться, ДеРод стал напоминать нам прославленного Кнута, знаменитого своей жестокостью. Мы все больше и больше начинали говорить о нем как о тиране, жестоком правителе, который намеренно разрушал все хорошее. Но в моем сне ДеРод был не таким, а вполне обычным человеком, на такого второй раз и не взглянешь. Приятный парень. Я сравнил его со своими многолетними фантазиями — со всеми нашими сложными, порой натянутыми объяснениями, которые мы давали его поступкам — мы даже сами над собой смеялись. Они почти всегда основывались на высокомерии, на искажении восприятия, которое проистекало из одиночества, сопутствующего власти. Но что-то всегда выбивалось из наших представлений о нем. Мы знали, что живет ДеРод так же просто, как и его мать, что дети его не получают никаких привилегий по сравнению с остальными, что он занимается… вот именно это мне сейчас и следует записать.