– Доброе утро! Вы не представляете, какой у меня есть для вас сюрприз! – воскликнула Алиса. – Он сразу поднимет вам настроение.
– Я не люблю сюрпризов, – сказала девушка. – Так что, может быть, лучше и не надо.
– Нет-нет, этот просто замечательный, – настаивала Алиса. Ей не пришлось искать конверт, потому что за стойкой он был по-прежнему один-одинёшенек. – Смотрите, вам оставили послание.
– Кто?
Тут Алиса, конечно же, пожалела, что пошла на принцип и не стала прямо спрашивать у Ну-и-парня, как его зовут. Можно было бы с таинственным видом произнести его имя… Или нет, наоборот, с таким видом, как будто и так всё ясно и собеседница давно знает и это имя, и этого человека, и послание от него было неизбежностью и даже долгожданностью, если такое слово, конечно, существует.
– Я думаю, внутри есть подпись, – сказала Алиса. Ей очень хотелось увидеть, что написано на открытке, но акварельная девушка вынула валентинку так, что была видна только лицевая сторона. Уж тем более девушка не сочла нужным зачитать текст вслух, хотя про себя прочла строчки, написанные фиолетовой пастой, – это было заметно – несколько раз… И стала ещё бледнее, чем обычно. Почти прозрачной, как привидение.
Алиса испугалась… Пожалуй, не стоило передавать никаких посланий, подумала она. Ведь я продавщица, а не почтальон. Кто знает, что там понаписал такой бесчувственный человек, как Ну-и-парень? Иногда словом и убить можно, вспомнилась Алисе фраза непонятно откуда. В общем, акварельная девушка очень сильно изменилась в лице, как вы догадываетесь по реакции Алисы. (И это вы ещё не видели, как Алиса сама расписывает тот ужасный момент, когда девушка опустила руку с валентинкой.)
– Простите, пожалуйста, с вами… всё в порядке? – спросила Алиса.
Возможно, стоило отойти в подсобку за водой, но оставить художницу без присмотра даже на крохотное мгновение сейчас было страшно. Даже моргнуть, упустив её на четверть секунды из виду…
– Как это унизительно, – сказала девушка. Просто сказала, без надрыва, или слёз, или, например, бешенства, своим обычным похожим на шуршание бумаги голосом.
Что Ну-и-парень понаписал в своей открытке? Назвал акварельную девушку горбуньей? Поиздевался над ней? Извинился так неловко, что лучше бы издевался напрямую? Художница взялась за открытку и начала её рвать, такими же аккуратными, чёткими движениями, какими кидала конверты в почтовый ящик. На мелкие-мелкие, почти идеально прямоугольные кусочки, которые даже не подумала бросить в лицо Алисе или рассыпать по магазину, а вместо этого аккуратно ссыпала в карман своей курточки. Отчего-то ещё страшнее слов была эта аккуратность.
– Как это унизительно… Валентинка из жалости.
Акварельная девушка посмотрела Алисе в глаза, и следовало, наверное, извиниться, и надо было, конечно, оправдываться, и стоило, именно сейчас начать расспросы, но Алису внезапно будто парализовало, и стояла она перед девушкой как соляной столб.
– Дайте, пожалуйста, воды, – попросила художница, и Алиса, не чуя ног, побежала наконец в подсобку.
А потом девушка долго-долго пила из маленького стакана, словно выпивала огромную бутылку воды, такую, в каких в кино самогонщики держат самогон, и выпила, наконец, её всю.
– Алиса, вы – замечательная и очень милая, – наконец сказала девушка. – А я – монстр.
Будем честны. Алиса так много думала эти дни о том, что акварельная девушка оказалась горбуньей, что теперь подумала, будто художница говорит именно о своей… особенности. По счастью, Алиса даже не успела начать возражать: девушка продолжила, и дело оказалось совсем не в её горбе.
– Я вообще не понимала, как это унизительно… как унизительно – валентинки из жалости. Поздравления от чужого человека, продиктованные его… сочувствием, можно так сказать. Всё равно неправда. Жалостью… Я из года в год унижала, оскорбляла, растаптывала больше двадцати человек, и получала от этого удовольствие, и казалась себе ангелом, спасающим людей. От одиночества, от неприкаянности, от никому не нужности… Как будто жалость чужого, постороннего, даже неизвестного тебе человека не подчеркнёт одиночества. Я чудовище. Зачем я это делала? Думала, что из сострадания… Налейте, пожалуйста, ещё воды, у меня руки дрожат.
Алиса послушно лила воду, а художница долго пила. И потом рассказывала, как не любила быть среди людей, но любила смотреть за ними, наблюдать, узнавать или додумывать их истории. И как симпатизировала тем, кто одинок, и не знала, как подойти к ним познакомиться, разговориться, и даже не хотела разговориться, потому что не умела и не желала уметь, и лучше всего чувствовала себя там, где есть – пауком на стене, наблюдающим, а не действующим.
Потом художница снова оборвала себя, снова пила. Наконец купила уголь для рисования – и ни одной валентинки – и ушла, ни слова не сказав о том, кто были люди, которым она подписывала открытки, и что было в послании от Ну-и-парня, так её поразившем. Алиса даже вышла из-за прилавка проверить пол, но на нём не осталось ни клочка бумаги от порванного конверта, ни кусочка картона от открытки.
В общем, история приняла дурной оборот, и Алиса очень расстроилась за акварельную девушку и за недотёпу, который даже не смог нормально извиниться. Хуже всего было думать, что на том история с акварельной девушкой и закончилась. Алиса отчего-то была уверена, что художница больше ни разу не покажется в «Фонарике»… Оставалось только увидеть, каков будет конец истории со стороны Ну-и-парня. За неделю, прошедшую до того, как он появился в магазинчике, Алиса успела придумать таких концов штук десять. Один был даже с самоубийством в японском духе – Алиса сама испугалась и мысленно закрасила такую концовку ручкой, плотно-плотно, начерно. Говоря короче, Алиса так себя накрутила, что, появись Ну-и-парень позже хотя бы на день, она бы ринулась ему навстречу с альбомом для рисования поувесистее и устроила бы безобразную трёпку. Но ровно через неделю её душевных сил хватило в ответ на его «Добрый день!» кивнуть и сказать: «Здравствуйте». Хотя, конечно, она не смогла не сопроводить приветствие своим фирменным выразительным взглядом. Сами подумайте, кто бы здесь удержался?
Но, как мы уже говорили, Ну-и-парень был невосприимчив к намёкам. Алисе он улыбнулся как ни в чём не бывало и даже протянул коротко обрезанную чайную розу и плитку шоколада. Алиса не протянула за ними руки, и тогда парень просто положил их на прилавок.
– Скажите, пожалуйста, та девушка, маленькая блондинка, уже приходила к вам? – спросил он.
– Да уж… Приходила, – сказала Алиса и вздёрнула подбородок, оставив надежду, что одного только взгляда будет достаточно, чтобы пронять бесчувственного юношу.
– Как замечательно! Вы ведь не забыли передать ей конверт? Правда же?
– Да уж… Не забыла!
– И она… не написала ответа?
– Она сказала, что это очень унизительно.
Парень оторопел.
– Что же там было унизительного?
– Не имею ни малейшего понятия, – отрезала Алиса, – это ведь вы открытку подписывали, а не я. Но только я успокаивала девушку полчаса. Она очень, очень расстроилась. А это, чтобы вы знали, настолько хорошая девушка… Что тут уже третий день люди приходят, волнуются, куда она пропала и не заболела ли. Вот!
Алиса помахала перед носом Ну-и-парня открыткой, подписанной одним из взволнованных посетителей. Таких открыток в уголке за бортиком прилавка у неё лежало около десяти штук. Все они предназначались акварельной девушке. И все надписи на них начинались с обращений вроде: «Милый друг». За прошедшие со Дня святого Валентина полнедели в магазинчик зашли по очереди несколько пожилых дам и мужчин, одна девочка-подросток и молодой человек с сильным ожогом лица. Каждый из них пытался расспрашивать о каком-то постоянном посетителе и рассказывал, как поддерживали, как грели душу открытки неизвестного, который каждый год находил новые тёплые слова… Каждый купил и надписал открытку и оставил её Алисе со словами – вдруг неизвестный найдётся. Об этом обо всём, не вытерпев, и рассказала в красках посетителю Алиса.
А тот очень внимательно слушал, даже перегнулся через бортик и поглядел на стопку открыток справа от кассы. И, когда Алиса выдохлась, сказал только:
– Понятно. Кушайте шоколадку, это было от чистого сердца, а не из жалости, могу вас уверить.
Развернулся и ушёл. И слава богу, потому что ещё немного, и Алиса бы рассказала, как все эти люди поняли, где им искать неизвестного друга. Дело в том, что акварельная девушка каждый раз покупала те открытки, которые Алисин шеф заказывал полиграфистам по её рисункам. Такие открытки во всём городе продавались только в «Фонарике», о чём, конечно, было с гордостью на открытках указано – вместе с адресом магазинчика и фамилией художницы. «В. Пакаринина». Не самая частая фамилия. Если бы только Алиса сказала, что открытки нарисованы акварельной девушкой, вычислить её адрес было бы, пожалуй, нетрудно.
А акварельная девушка, конечно, больше не показывалась. Ну, как… Ещё несколько дней.
Когда художница наконец пришла в магазинчик, то скорее влетела, чем вошла; девушка так бежала, что у неё даже капюшон с головы слетел, и стало видно, что волосы у неё короткие и очень-очень светлые, ещё светлее, чем казалось. Глаза сверкали – как оказалось, от ярости. На Алисино приветствие акварельная девушка ответила самым настоящим воплем:
– Как вам не стыдно! Это же противозаконно! Где ваша совесть?! Как вы вообще посмели рассказывать мой адрес посторонним?!
Алиса, конечно, обиделась. Ведь, как мы знаем, она очень легко могла рассказать Ну-и-парню (а тут он, сразу стало ясно, был замешан), какое на самом деле акварельная девушка имеет отношение к магазину и где можно посмотреть её фамилию. Но не стала! А уж тем более адрес выдавать!.. Но девушка не успокаивалась.
– А кто, кроме вас, мог мой адрес дать? Где, кроме как из договора с магазином, вообще можно было узнать мои имя и адрес?! Никто, кроме вас, моего имени здесь не знает!
– Я вашего имени не знаю, – спокойно ответила Алиса. – И договора на открытки не видела, он хранится дома у директора. Я не знаю, где ваш посторонний мог добыть имя и адрес…
– Я знаю! – раздался вдруг голос от двери.
Конечно же, это был Ну-и-парень. По волшебному совпадению именно в этот момент он вошёл в магазинчик.
– Я проследил за вами. Прямо сейчас – от дома. А раньше – сумев… случайно… снова увидеть вас на улице и до подъезда. Не кричите, пожалуйста, на ни в чём не повинную продавщицу. Я гораздо больше достоин вашего гнева. Вы знаете, что, когда вы сердитесь, у вас в глазах появляются голубые искры? Это очень красиво.
Акварельная девушка куснула нижнюю губу.
– Вот как? А моё имя вы как проследили? Там, на асфальте, прямо под моим окном, моё имя написано ВОТ ТАКИМИ БУКВАМИ! И, чтобы вы знали, после «будь моей» надо ставить запятую, потому что «Валентина» – это обращение! И именно «Валентина», а не «Валентиной». Безграмотно, пошло… И как, как, как вы узнали моё имя?! Это точно были вы, я вас из окна видела, когда вы там с краской стояли.
Ну-и-парень вынул из кармана куртки баллончик и потрясённо посмотрел на него.
– О боже! Я вообще не думал, что можно прочесть мою надпись так! Я просто подумал… Я же не знал, что вас зовут Валентиной. Честно! Я, когда писал… Это же обычай такой, на День святого Валентина. Если девушка нравится, ей говорят: «Будь моей валентиной». Ну, и наоборот. Будь моим валентином, если парню… Слушайте, я сегодня же закрашу! А для вас нарисую цветы. Только, пожалуйста… будьте моей валентиной?
Акварельная девушка молчала. Она явно растерялась и опустила голову, глядя в пол.
– Я вам совсем не нравлюсь? Совсем-совсем? Если не нравлюсь, я не буду докучать, честное слово. Вы мне только скажите. Но только твёрдо. Наотмашь. Не жалейте, если что. Ну?
– Без понятия. – Голос художницы снова стал спокойным и сухим, почти таким же, как всегда. – Я же горбунья. Я всегда смотрю вниз. Я не вижу вашего лица, я не могу его рассмотреть. Так-то.
Кто бы мог подумать, но Ну-и-парень словно обрадовался: аж просиял.
– Это не проблема, честное слово… Главное, правильно встать! И всё будет замечательно.
Алиса, конечно, решила, что сейчас он поднимет девушке подбородок – ну, как в кино.
А Ну-и-парень спрятал баллончик в карман и встал на одно колено. И взгляды их с художницей Валентиной встретились. И оба они стояли, и улыбались, и молчали, и непонятно, как это вышло, но держались за руки, а Алиса глядела на них и очень-очень жалела, что совсем не умеет рисовать и не может нарисовать этих двоих. Потому что получилась бы, наверное, самая нежная картина на свете.
Мы с Алисой с удовольствием бы узнали дальше, что было с Валентиной и её валентином. Как его зовут. Долго ли они встречались. Может быть, они поженились. Может быть, он пошёл на три работы, взял кредит и оплатил операцию на спине, так что у Валентины теперь чудесная осанка. Может быть, он даже не задумался об операции, потому что Валентина была для него прекрасна вся, от акварельно-розовых пальцев ног до пепельных вихрушек на макушке. Может быть, она стала известной художницей и ездит с выставками по миру. Может быть, она заключила контракт с какой-нибудь дизайнерской студией. Может быть, просто родила и пока что сидит дома, вместе с малышом изукрашивая обои пальчиковыми красками. Может быть, всё может быть в большом городе, где странные истории приключаются на каждом шагу. Но Алисе пришлось срочно уйти с работы и выйти замуж, потому что у них с Виталиком решил появиться Виталик-младший; она переехала на другой конец города и знает об истории с Валентиной и валентинками только то, что я вам сейчас рассказала. В конце концов, в большом городе каждый день случаются такие странные маленькие истории. За всеми не уследишь.
Елена Нестерина Привет, ты где?
Николай никогда не изменял жене и собирался гордиться этим до пенсии. Чтобы, как только пенсия наступит, сразу начать изменять, красиво и ярко.
За годы семейной жизни Николай озвучивал свой план нечасто, но мысль о том, что он это сделает, ему удалось надёжно укоренить в голове жены.
Понятно, что Николай так шутил – кто знает, что там случится, за гранью пенсии.
Жена его Лариса, когда Николай весело подталкивал её локтем и спрашивал: «Ну ведь да, Лорик, ведь да, начну же сразу, ну договорились, помнишь же, да?» – подтверждала, что да, помнит и с планом согласна. Николай был не издеватель, он искренне интересовался, не будет ли Лариса из-за этого переживать, Лариса каждый раз отвечала, что не будет. Нет, Николай знал, что на самом деле она, конечно, расстроится. Иногда он даже представлял себе, насколько сильно расстроится, – и тогда истово отрекался от намеченного. Отрекался, ужасался тому, почему он такой слабохарактерный, почему готов отказаться от того, что ещё не скоро произойдёт и неизвестно, произойдёт ли: вдруг или он, или жена до пенсии не доживёт… Потом забывал об этом и вообще ничего про пенсионные шалости не думал.
На момент начала этой истории до пенсии Николаю оставалось шестнадцать лет и несколько месяцев. Это ведь много времени, много! Ещё целое поколение может родиться и вырасти. Так что вполне можно завести ребёнка, который к моменту исполнения папиной социально-эротической мечты успел бы получить паспорт гражданина России.
Можно, конечно, но только зачем? Да и дети в семье уже были. Хорошие дети – Полина пятнадцати лет и Игорёк двенадцати. Они жили в большом доме, купленном на деньги, которые заработал папа Коля, ездили на маме в школу, на ней же оттуда возвращались. Но мама Лорик не была угнетённым ишаком. Она занималась семьёй. С удовольствием, с радостью, а потому общий вид имела цветущий, фигуру стройную, а лицо весёлое. Лариса водила большую белую машину и была счастлива. И муж её, и дети – все, все были счастливы. Вокруг бурлило страдание: воевали страны, разводились пары, становились наркоманами дети, их родители проигрывали и пропивали деньги, кто-то умирал, изменял, а в семье Николая и Лорика всё было хо-ро-шо. Спокойные и ухоженные дети привыкли к позитиву, поэтому во внешней жизни им было легко, а дома приятно. Никто не игнорировал Лорика, не бесил и не унижал Николая, не ущемлял его эго и не топтал харизму.
Все в этой семье друг друга любили, уважали и ценили.
Но однажды Лорик позвонила, просто позвонила своему мужу, как звонила каждый день или даже несколько раз на дню.
– Привет, ты где? – как обычно, спросила она.
И Николай разозлился. Хоть был он не на подготовке к эротическо-пенсионной программе, не тренировался в общении с доступными женщинами и даже делами занят не был, а разозлился сильно. Лариса продолжала чирикать в трубку, а Николай вдруг с неприязнью вспомнил, что она всегда об этом спрашивает. Вот обязательно надо ей знать, где он? Ну где он может быть после окончания рабочего дня? Домой направляется! К сожалению, рявкнуть: «Какая тебе разница, где я?» – ведь любому нормальному человеку есть разница, где его родственник, – он не мог: Коля и Лорик друг на друга не рявкали. И предположить, что Лорик за Николаем следит, тоже нельзя – потому что ничего она не следит. И никогда не следила. Но вот эта анекдотическая фраза…
Николай благополучно отболтался от своего Лорика. Сел на скамейку у выхода из офиса. И ощутил – мозгом, душой и даже телом, как он от Лорика устал.
Это было так неожиданно, что Николай замер, прислушиваясь к своим ощущениям и придумываясь к мыслям. Представил Лорика – кудрявую, всегда нарядную, хлопотливо-неутомимую. Добрую, да, очень добрую. Спокойную. Она орёт, правда, когда делает уроки с Игорьком, но ведь тот ленив. Николай и сам на него орёт. Но ленив парень несильно, особенно в сравнении с другими. Можно и не орать. А Лариса всегда, когда делает уроки, орёт – на повышенных тонах аффектированно объясняет и причитает, когда Игорёк не понимает.