Это было так неожиданно, что Николай замер, прислушиваясь к своим ощущениям и придумываясь к мыслям. Представил Лорика – кудрявую, всегда нарядную, хлопотливо-неутомимую. Добрую, да, очень добрую. Спокойную. Она орёт, правда, когда делает уроки с Игорьком, но ведь тот ленив. Николай и сам на него орёт. Но ленив парень несильно, особенно в сравнении с другими. Можно и не орать. А Лариса всегда, когда делает уроки, орёт – на повышенных тонах аффектированно объясняет и причитает, когда Игорёк не понимает.
Для объективности Николай признал, что Лариса хоть и орала, но быстро успокаивалась, успокаивала своего малютку, задабривала его чем-нибудь, сама доделывала за него уроки – и увозила на тренировки. Игорь играл в футбольной команде и подавал надежды. Педагог Лариса была плохой, хоть и старательный. Хорошо, что Полина училась сама.
Ещё Лариса была плохой дипломат. Тоже старательный, но слабенький. Николай позорился с ней при гостях. Несильно позорился, порой оплошности даже придавали ей очарования, но всё равно дипломат она плохой. Плохой кинокритик, даже на домашнем уровне…
Ларисины недочёты сцепились в паровозик и крутились в голове Николая. Ему приятно было думать о Ларисе плохо. Но быстро стало стыдно.
Ехать домой со стыдом, усталостью от жены и растерянностью перед всем этим Николаю оказалось тяжело, и он долго кружил на машине по городу, стоял в пробках перед светофорами, сворачивал на тех перекрёстках, на которых никогда не сворачивал. И выехал в ближний пригород, где стоял их дом, когда уже стемнело.
Он не мог думать – а это было его главное занятие, этим он зарабатывал на жизнь. На свою, Ларисину, Полинину и Игорькову. Тупое состояние, которое охватило его в связи с женой, сделало Николая молчаливым и рассеянным. Таким он вошёл в свой дом, где его давно ждали. Дети, жилистый Игорь и великовозрастная Полина, радостно выскочили в прихожую. Лариса ничего не заметила, хлопотливо бросилась в объятия, трогательно ворчала, что Коля сегодня задержался, что она соскучилась. Заглядывала в лицо, суетилась, помогала, заботилась…
И понеслось.
Словно глаза открылись у Николая. Он смотрел на ту, что шестнадцать лет жила с ним, и как будто впервые её видел. Видел чересчур широкие для такой хоть и высокой, но совсем не толстой женщины запястья, которые мелькали перед ним утром и вечером за столом, – и ему казалось, что ширина кости – знак нетонкости натуры. А натура Лорик была, конечно, нетонкая. Прямая, как артиллерийский ствол, понимающая только то, что ей говорят, без попытки улавливания оттенков и расшифровки умолчаний, глуповатая, хоть и убийственно ответственная и исполнительная. Фантазии у этой женщины с широкими запястьями не было ни на грош. Фантазии не в выборе занавесок и дизайне интерьеров, не в сексуальных разнообразиях и планировании выходных. Старательная Лариса во всём этом преуспела. А вот неуловимой женской магии в ней не было, таинственного полёта души. Так, наверное. Да-да, так, – объяснял себе Николай.
Отныне огромное количество времени он проводил в размышлениях. Анализировал, вспоминал, сравнивал и сопоставлял. Да, это не мешало мирно проводить семейные вечера, получать завтраки, ужины и поцелуи, ездить в гости и играть с семьёй на лужайке перед домом в подвижные игры, до которых все были большие охотники. Сексуальная жизнь не сократилась. Тут было странное дело – мысли о Ларисе и общее ощущение от неё становились с каждым днём всё более негативными; разочарование, уныние и скука заполняли существо Николая, когда он общался с женой или просто думал о ней. Но физическая сторона супружеской медали держалась как миленькая. Вот это-то и было странно. Не такая уж Лорик зажигательная штучка. Скорее, посредственная. И к тому же, наверное, ханжа. Но вот тем не менее… Женщинам, был уверен Николай, чтобы они не хандрили, обязательно нужно быть сексуально включёнными. А хандрящий Лорик ему был не нужен – как выстоит дом, если в нём тоскующая хозяйка? «Это для Лорика, – каждый раз в моменты секса думал Николай, – только для Лорика!» Правда, поскольку Николай был честным человеком, ласковые слова, даже для приободрения партнёрши, он из интимных отношений изъял. Секс, и раньше не отягощённый болтовнёй, стал полностью бессловесным. Николай специально стискивал зубы, чтобы случайно не вылетело лживое слово приязни. В этих вещах нельзя врать. Перед самим собой стыдно. А себя Николай уважал. Иначе не выжил бы.
…Он смотрел, как Лорик на празднике новоселья семейной пары, недавно образованной из его старого друга и сторонней молодой женщины, рулит процессом веселья. Неутомимая и утомительная до зубовного скрежета затейница. Почему же ему раньше это нравилось? Песни под гитару – как он мог в этом участвовать? Тоска…
Смотрел Николай, смотрел на свою жену. И думал о том, что единственная его жизнь – единственная, единственная! – пройдёт возле Ларисы. Молодой Ларисы, не очень молодой Ларисы, стареющей Ларисы, старой Ларисы… Всё той же, всё той же Ларисы, Лоры, Лориньки, Лорика. Сам он, конечно, тоже не помолодеет – но ведь это он сам, от себя-то ему никуда не деться. А от Ларисы… Стоп!
А что стоп? Это ведь дети Ларису так любили, что в прямом смысле жить без неё не могли. А Николай мог. И даже хотел.
«Попробовать надо!» – пришла к нему чёткая честная мысль. Вот только как? Командировки были редки, всю жизнь Николай ездил в них с неохотой, скучал там по дому, налаженному быту и сладчайшему уюту, который умела создать Лоринька.
Язык теперь не поворачивался назвать жену Лоринькой. Так, Лорик иногда ещё проскакивал. Но чаще Лариса. Жена моя Лариса. Привет. Привет…
Николай мучился. Ему было стыдно, что он разговаривает с Ларисой хорошо, а думает о ней плохо. Не то чтобы плохо. Объективно. Насколько объективны могут быть его личные субъективные ощущения и реакции.
В эту командировку ехать было не обязательно. Достаточно, что на завод в область сгоняет парочка молодых специалистов. Но Николай поехал сам с помощником. И задержался на неделю.
Жил. Думал. Анализировал. Наблюдал. Прикидывал, на какое мыло можно обменять утомительное собственное шило. Не прямо сейчас обменять, в перспективе.
Да и просто наслаждался одиночеством, сгрузив все дела на помощника.
Решил сувениров не покупать. Обычно он из каждой поездки волок жене какой-нибудь хлам: товары народных промыслов, магнитики, значки, блокноты и ручки. Лора сколько выговаривала: ну Коля, ну зачем так много, ну дорогие же, ну уже некуда девать, Коля, ну… А он всё равно вёз. Потому что порадовать её, дуру, хотел. А теперь что радуй, что не радуй – какая разница? Раньше Николай чувствовал крючок в своём сердце, которым Лора зацепила его и тянула к себе. И он с удовольствием тянулся, а по пути радостно прихватывал сувениры.
В общем, он сидел в командировке, а Лариса названивала. Да как ты, да что ты? Алё-алё, а потом щебечет и щебечет, ну как тут сведёшь отношения к минимуму?
– Про детей, расскажи про детей, – чтобы оставаться честным, неизменно честным перед собой и ввести разговор в не раздражающее его русло, требовал от Ларисы Николай. Ведь так можно оставаться честным. Про неё слушать удивительно неинтересно, ничего нового. А дети растут, меняются, дети есть дети.
Лариса послушно рассказывала про детей, и теперь Николаю казалось, что и про детей она сообщает как-то бестолково, видит их проблемы со своей приземлённой колокольни. Чей бы рассказ его порадовал, это тоже было неизвестно, но и Лорин был как будто не про его детей.
Возвращение из командировки не принесло радости ни в момент встречи, ни в процесс жизни.
В общем, Николай мучился, а Лорику пора было в отставку.
Как это всё устроить, Николай не представлял. Тем более что ему было сейчас совершенно не до домашней перестройки, дела фирмы требовали его максимальной отдачи. Так что он пропадал на работе. Многим было трудно работать в таком напряжённом ритме, а ему как раз нормально. Как только он оставался наедине с собой, мысли стучали дятлами, совесть жгла и ела, а полное погружение есть полное погружение – никаких посторонних мыслей и чувств. Николай работал как вол. И если бы он сейчас остался один, без службы тыла, которой, конечно, была Лора, это подкосило бы его работоспособность. Так что он неизменно приезжал домой, находил в себе силы говорить спокойные приветливые слова и неизменно, чтобы Лариса не почувствовала женской неполноценности и заброшенности, выполнял супружеский долг. Старательный человек Лариса это по праву заслужила.
И – точно так же, как и Николай, однажды и вдруг – Лариса поняла это. В момент исполнения супружеского долга она вдруг чётко осознала, что это оно и есть: исполнение супружеского долга. И больше ничего.
Эта мысль ударила в голову и прожгла тело до пяток. Лариса только хотела подумать, что вот это да, какая у неё чувствительность, но тут же поняла, что это произошло получение знания. «Так вот ты какой, супружеский долг! – подумала она. – Долг, который надо отдавать. Вовремя и без нареканий»…
Это знание заставило её приблизить своё лицо к Колиному, вглядеться в него и, не найдя на этом лице ответа или какой-то эмоции, пожать Коле руку, вылезти из кровати и убежать в ванную.
Там Лариса включила подсветку зеркала и, сидя под душем в полутьме, стала думать.
Долг. Молчаливое действо напоминало откатывание обязательной программы. Лариса не могла похвастаться тонкой интуицией, но она это почувствовала – и поняла, что не обманывается.
С самого начала брака Лариса не требовала в свою честь сексуальных подвигов, она в них не разбиралась, и сравнить ей было не с чем. Наоборот, она восхищалась и удивлялась: вот, оказывается, какую страсть она в человеке вызывает. Ну надо же! Это заставляло Ларису преисполниться благодарности и стараться на каждом из жизненных фронтов изо всех сил. Так она стала идеальной хозяйкой, верным другом и соратником, красавицей и эрудиткой, пусть и по меркам их социальной среды. Страсть Николая не угасала, и Лариса, женщина нестрастная, стыдливая и робкая, никогда ей не противилась. Однажды, на заре семейной жизни, она с ужасом представила, как отказ обидел бы Колю, а потому всегда откликалась на его желания, как боевой конь на зов полковой трубы. Коле надо, это природа, Коля много работал и должен расслабиться, а ей не трудно, она домохозяйка, которая может отдыхать хоть целый день, если правильно организует своё время.
Лариса вспомнила: а ведь как давно она не слышала ни одного ласкового слова, не ощущала милого внимания и искреннего интереса, которые для неё были в тысячи раз важнее секса. Ведь наверняка за годы брака Коля это понял. И раньше-то это всё было! И шутки-возня-беготня с вовлечением радостно визжащих детей, и сидение в обнимку на террасе или у телевизора, и волнующее мерцание свечей на ресторанном столике, накрытом на двоих. «Ах ты, чижик мой!» – подражая Вертинскому, ласково говорил Ларисе Коля и клал ей руку на затылок. Тепла и нежности в голосе, выражения лица Коли, когда он произносил это, хватало Ларисе чуть ли не на неделю – как топлива для поддержания себя в состоянии счастья.
Что же случилось сейчас? Коля постарел? Переутомился? Он болеет и скрывает это?
Лариса была не из породы женщин, которые надумывают себе несуществующие проблемы и страдают по их поводу, вгоняя себя и окружающих в тоскливый кошмар. Поэтому ответ пришёл быстро: Коля её разлюбил.
И жить с этим знанием оказалось тяжело. Ну а кому такое легко, всё понятно. Бессмысленно было Ларисе думать и гадать: почему разлюбил, за что разлюбил. Это полюбляют за что-то, а разлюбляют по какой-то другой причине. Или по нескольким сразу.
Лариса не умела скандалить. У неё был если не талант, то способность улаживать бытовые конфликты. Работники сферы обслуживания, эти главные специалисты по унижению и выведению людей из себя, быстро становились её добрыми помощниками. Злобные неадекваты на дороге, если она выглядывала из машины и что-то им говорила, усмирялись и переставали портить ситуацию. А уж скандалить с мужем, подателем жизни, гарантом и оплотом, ей и в голову не приходило.
Поэтому Лариса затаилась и ждала. Но каждую минуту общения с Колей она фиксировала явные и косвенные признаки: не изменившись сам, Коля очень изменил поведение и отношение к ней, Ларисе. С детьми он стал ещё более внимательным и креативным, несмотря на нехватку времени, регулярно проводил с ними выходные. То, что несколько раз подряд в поездки на ипподром, в парк развлечений и на выставку метеоритов не взяли маму, прошло для Полины и Игоря незамеченным. Мама и так с ними всю неделю, пусть отдыхает мама.
А мама дома рыдала. Мама не унижалась поиском причины охлаждения – не копалась в телефоне, почте и страничках мужа в социальных сетях, не следила за ним и не просила проследить знакомых. Существует ли новая «она» и как далеко Коля продвинулся в отношениях с разлучницей, Лариса тоже не интересовалась.
Но она поинтересовалась тем, что всё-таки происходит, у самого Коли. Выбрала время: не тогда, когда он был в напряжении и работал, а после большой трудовой победы Коли и его фирмы, после расслабляющего и благостного корпоратива победителей, где Лариса тоже принимала поздравления как заслуженный труженик тыла. Да и то не сразу поинтересовалась, а через день, в середине воскресенья, когда Игорька пригласил в гости его одноклассник, Полина приехала из бассейна и у себя в комнате занималась маникюром-педикюром, а Николай лежал в гостиной на диване и щёлкал пультом телевизора.
Коля знал, что Лорик неизменно спросит, что не так. Каждый день уверял себя, что готов к тому, как она начнёт выносить ему мозг. Дико боялся серьёзного разговора и надеялся, что жена протянет с этим подольше – или не сразу поймёт по недалёкости своей, или, по своей деликатности, будет оттягивать этот разговор, выжидая удобный для него, Николая-добытчика, момент.
Выбрав сегодняшний день, она не очень угадала. Отдых у Николая был сейчас священный заслуженный отдых – и вот теперь адовой крышкой захлопнется кастрюля его покоя…
– Да, есть проблема, – подтвердил Лорино предположение Николай. – Я больше не могу к тебе относиться как раньше. Ты ничего для этого не сделала. И другой женщины у меня нет. Просто такая жизнь.
Хоть Лариса много раз прокрутила у себя в голове такой ответ Николая, но, когда эти слова прозвучали, в душу Ларисы вошёл ледяной страх и попробовал эту душу на разрыв. Душа выдержала. Лариса нашла в себе силы продолжать дальше. А дальше был вопрос: «Что делать?»
И ответа на этот вопрос Николай честно не знал. Пока предложил жить так, как жили. А потом, наверное, перестроить дом (хорошо, что у Николая есть дом, это не квартира, которую пришлось бы менять), сделать в доме два выхода, чтобы каждый из них жил отдельно, а дети продолжали обслуживаться Ларисой, но находились бы в одном доме с отцом. Коля очень любил детей, чувствовал их, расстаться с ними ему не представлялось возможным.
– Я детей не брошу, – сказал Лорику Коля. – Это всё, что у меня есть.
Сказал правду. Такую правду ему было говорить легко и приятно.
Лариса усмехнулась. Пафосность его утверждения могла казаться смешной, а само утверждение спорным. К тому же Коля продолжал лежать на диване, тогда как Лариса стояла перед ним. Она вполне могла бы сесть в кресло, но серьёзность вопроса держала её на ногах, так Лариса казалась себе твёрже и собранней. Она стояла, а Коля лежал. И хотя и выглядело это разговором барина с девкой-просительницей, встать с дивана Коля сейчас не мог. Иначе сразу будет понятно, как со стороны это смотрится, и тогда Коле станет совестно. А как только станет совестно, он может начать оправдываться. Оправдываться нельзя – победитель не оправдывается, он выигрывает раунд за раундом.
– Коля, ты любишь меня? – еле-еле сдерживая слёзы, задала свой самый главный вопрос Лариса.
На такой вопрос мог быть только прямой ответ. И любое юление и выкручивание означали тоже ответ «нет». На что рассчитывал Николай, пойдя именно по этому пути, было непонятно. Рассчитывать на то, что его жена совсем дура, было странно. Не дура, конечно.
И тем не менее он ответил по-страусиному:
– Ну, понимаешь, всё так сложно. Разводиться я с тобой не стану, ты останешься замужем, всё будет в порядке… У нас впереди долгая жизнь… А у меня есть к тебе уважение. Поверь, это немало.
Лариса всхлипнула. Её сражение было полностью проиграно. Победители не рыдают.
– Уважение и спокойствие. Это всё, что я могу тебе предложить, – нажал на педальку Коля. – Ну нет у меня других эмоций. И не знаю, появятся или нет. И не строй мученицу, мы с тобой ещё легко отделались.
У Ларисы никогда не было нервных припадков, и потерями сознания она тоже не страдала. Перебирая длинными своими ногами, она двинулась в спальню, оттуда в гардеробную, вышла из гардеробной и направилась в кухню. Она была, но её как бы не было, и только чтобы осознать, что она есть, Лариса двигалась-двигалась-двигалась.
Николай ещё минут сорок полежал перед телевизором, кликнул собаку и вышел с ней на улицу.
Лариса загремела посудой. И замерла.
В доме было тихо. Чуть слышно было только музыку, которая доносилась из комнаты дочери. Совсем тихая музыка, музыкальный шёпот. Музыка, надеялась Лариса, играла и тогда, когда они разговаривали с Колей, так что дочка ничего не слышала. Это хорошо. Они продолжат жить как жили и даже всем составом куда-нибудь выбираться. У детей будет полная семья. Коля умный, он всё продумал.
Лариса заглянула в большую кастрюлю – и бездна предстоящего кошмара разверзлась перед ней. Ей сорок два года, она здорова и молода, полна сил и радостной энергии, но больше в её жизни не будет любви. Всё. Муж не сможет полюбить её заново, искать другого она не станет, да и шансов на то, что кого-то она заинтересует, почти ноль. А до случайных связей она не опустится. Значит, она отныне становится не женщиной, а только матерью. Ну а что, это тоже немало, нарожала детей – содержи и заботься до скончания века.