У огня было тепло и уютно.
— А какой он — дракон? — спросил кто-то.
— Я не знаю, — я покачал головой.
— Говорят, — с загадочным видом сказал Ингир, — что дракон может принимать любое обличие. Вообще любое. Раз — и стал кустом. Раз — и стал деревом. Раз — и стал этим твоим, — он указал на меня, — монстром, которого ты ешь.
— Да не бреши, — сказал Марц весомо.
— Зуб тебе даю, — вместо традиционного для такого выражения щелчка по зубу Ингир почему-то провёл себе большим пальцем по горлу. — Я даже ещё больше слышал. Говорят, он может превратиться в какого-нибудь зверя и забыть вовсе, что он дракон. Так вот вжиться в чужую шкуру. И дальше жить так, жить, пока что-нибудь не пробудит его. Так что вот ты, — он снова показал на меня, — Вуф, сожрал сейчас эту свою мерзость, а это и мог быть дракон…
При этих словах все повернулись ко мне.
Суть в том, что я тоже знаю эту легенду. Наши старики рассказывали, и не раз, как дракон превращался в травинку и как оживал снова, когда на него случайно наступал нерадивый охотник. Но если спросить любого из стариков, откуда он это знал, он тут же начинал злиться, обзывать тебя неучем и дураком, гнать в шею. Иногда, гуляя по каменной пустыне, я начинал безотчётно бояться окружающего мира. В каждой травинке, в каждом камешке, в каждой капле воды мне мерещился дракон. Но дракона я так и не встретил. А теперь двенадцать взрослых мужчин смотрели на меня с таким видом, будто я регулярно ем драконов на завтрак, а этот — в виде сколопендры — был последним.
— Я думаю, он бы не позволил себя съесть, — сказал я.
Это разрядило обстановку.
Ночью у меня случился жар. Луна поливала землю своим белым молочным светом, река по-прежнему была холодной и прозрачной, земля уже не дышала паром, зато я обжёг руку о кожу лба и из глаз у меня потекли чёрные слёзы. Жар был не сильным, но неприятным, а желудок недовольно бурчал какую-то погребальную песню. Я пришёл к выводу, что нужно было кушать вместе со всеми, а не пытаться показать свою прыть в поедании сколопендры. Мне снился какой-то страшный сон, неприятный и горячий, как кузнечный горн, но я забыл его тотчас, когда проснулся. Утром немного побаливал живот, но ничего страшного не было. Желудок мой справился с неожиданно неуместной для него пищей. Я пообещал себе больше не есть сколопендр.
* * *На второй день мы шли в гору.
— Куда мы идём? — иногда спрашивал Марц.
Я просто примерно махал рукой в направлении движения. Дело в том, что никакого перевала на этом участке скальной гряды не было. Двигаясь к горам, мы в любом случае уходили всё дальше от людей, и вероятность встретить дракона, если он всё же был, увеличивалась.
Бывший грабитель Лиггол угодил ногой в расщелину между камнями. У Лиггола была вполне банальная история: нищая семья, отец беспробудно пил, мать умерла от туберкулёза, сестру изнасиловали и убили какие-то подонки. Лиггол вырос на улице, он выполнял практически любую чёрную работу — от уборки фекалий с улиц до перетаскивания грузов в порту, а потом начал грабить. Где-то с третьей жертвы он понял, что безопаснее убивать, чтобы не опознали потом. От петли Лиггола спас сокамерник, где-то раздобывший ключ от камеры, выпустивший Лиггола и сбежавший сам. Впрочем, мрачно говорил Лиггол, сокамерника взяли на второй день, а вот он, Лиггол, оказался хитрее и сбежал.
Лиггол не мог идти. Я видел взгляды его сотоварищей. В них не было сочувствия или желания помочь. Так смотрят на собаку, которая сломала лапу и тормозит упряжку. Раненых лошадей обычно пристреливают. Лиггол это понимал.
Конечно, они его не убили. Марц сказал:
— Думаю, Лиггол, тебе не стоит идти дальше. Ты будешь тормозить отряд.
Лиггол покорно кивнул.
— Иди назад. Медленно, медленно — если не заблудишься, дня за три доползёшь. Кончится жратва — лови этих тварей, вон, Вуф их ел.
Лиггол молча сидел на камнях и смотрел в пустоту. Там мы и оставили его, одинокого и мрачного, практически обречённого на смерть, потому что заблудиться в здешних краях — раз плюнуть. Я ориентируюсь по давно отмеченным точкам — тут дерево, тут камень, здесь ручеёк. Человек, который впервые попадает в эти места, беспомощен. Впрочем, у Лиггола был шанс, и потому я ничего не сказал Марцу.
Нас осталось двенадцать. Почему-то у меня возникло ощущение, что мы найдём дракона — когда нас будет трое или четверо. И дракон легко справится с нами.
Ближе к вечеру Фильч вскинул арбалет и сходу подстрелил какую-то птицу. Птица оказалась местным орлом, довольно крупным и, как ни странно, вполне съедобным. На двенадцатерых орла не поделишь, но мне немного досталось. Впрочем, я и не собирался есть много: меня всё ещё беспокоил желудок после вчерашней сколопендры.
В какой-то момент Марц догнал меня (я шёл впереди).
— Я понял, — сказал он, — почему нас отговорили от лошадей.
Я утвердительно хмыкнул в ответ. Конечно, лошадям тут попросту нечего есть. Растительности уже почти не было, камни завоёвывали пространство.
— Вуф, ты видел дракона?
— Никто не видел дракона.
Это было правдой, Марц знал это, но он не хотел признавать то, что его поиск заведомо безнадёжен.
— У легенды должны быть истоки.
Я посмотрел на Марца.
— Ты помнишь, что говорил Ингир?
Марц кивнул.
— Так вот, это можно назвать правдой. Здесь, в камнях нередко пропадали люди. Ломали ноги в расщелинах (на этих словах Марц поморщился), умирали от укусов змей или скорпионов, даже в реке тонули. Людям нужно было объяснение. Они придумали дракона, который превращается то в птицу, то в травинку.
Марц смотрел под ноги.
— Мне обидно говорить это, Марц. Может, я и не прав. Но я думаю именно так.
— Ты не прав.
С этими словами он вернулся к своим.
Они искренне верили в своего дракона, эти безумцы. Они не знали, куда и зачем идут, потому что дорога под их ногами вела себя подобно гремучей змее, норовя вырваться и укусить. У них был какой-то мифический дракон, он жил в каждом из них, и он был более всего похож на каменную статую языческого божка — а не на самого божка. И я вёл их вперёд, вёл в никуда, в пустоту, в пустыню, где они ничего не найдут, разве что смерть. Впрочем, смерть смеялась над ними, задирая подол своего чёрного платья и показывая отбеленные песчаными бурями кости на месте ягодиц.
Вечер наступил внезапно, обрушился на землю и утоптал нам место для костра. За хворостом снова отправились «любовники», и я понял, какое дерево они срежут на этот раз. Мы проходили мимо него.
Около меня сидели Фантик и Плум. Плуп привычно массировал свои искривлённые пальцы и что-то тихо напевал. Молчание было мне неприятно, хотя это было спокойное молчание, никакой враждебности в воздухе не наблюдалось. У меня снова поднимался жар, и я спасался ягодным самогоном из фляги.
— Дай глотнуть… — протянул Фантик.
Я молча спрятал флягу в карман куртки.
Фантик тоже ничего не сказал. Он отвернулся и стал что-то тихо нашёптывать Плуму.
Ночью я спал, не просыпаясь, но плохо. Мне снова снились кошмары. Когда я был ребёнком, самым страшным кошмаром для меня был огромный кусок хлеба на блюде. Он был в десять раз больше меня, и он скатывался с блюда прямо на мои ноги: я лежал на спине и не мог сдвинуться с места. Я ощущал, как мягкая пористая поверхность прижимает меня к земле, как она наплывает на мою грудь, как я утыкаюсь носом в огромный румяный мякиш, и как я задыхаюсь под ним.
Теперь у меня были другие кошмары. Мне снилось, что я падаю с огромной высоты, а подо мной — только чёрные скалы и больше ничего. Острые пики выглядели как частокол в ловушке для волков, я летел вниз и понимал, что моя грудь внезапно стала невероятно широкой, что она примет собой не один-единственный каменный меч, а несколько десятков пик, и я буду трепыхаться, насаженный на них подобно мотыльку, и от этого мой страх с каждой секундой полёта становился всё сильнее и сильнее.
Сон обрывался буквально за метр до падения на острия и сменялся другим сном, не менее страшным. В этом сне я лежал на земле, лежал на спине и смотрел в голубое небо, мои руки касались сочной зелёной травы, я вдыхал запах сенокоса, но что-то не так было в этой идиллии, что-то страшное приближалось ко мне, хотя ничего, казалось, не указывало на это. У меня не хватало сил поднять голову и осмотреться, а может, я просто сам не хотел осматриваться, я просто лежал и считал облака над головой.
А потом надо мной появлялось мрачное мужское лицо, и ещё одно, и ещё, и у каждого был факел, они опускали свои факелы и поджигали мою одежду, а я ничего не мог поделать, я просто лежал и не шевелился, я смотрел на них, а они на меня, и в то же время какой-то другой я наблюдал эту сцену со стороны, и видел, что горит только тело, а трава вокруг, и сухое сено, и бабочки, порхающие над огнём, нисколько не страдают от жара. Я горел, а вокруг было тепло и уютно, и мрачные люди стояли надо мной и смотрели на пылающие волосы и одежду.
Я просыпался от боли и ощупывал себя, но не находил ожогов, и это было ещё страшнее, чем если бы моё тело и в самом деле покрылось бы обгорелой коркой.
* * *Каждую ночь мы оставляли двух часовых. В первую ночь дежурил сам Марц и Фантик. Марц не доверял Фантику. Помимо того, он считал, что в дозоре должен быть один сильный человек и второй — послабее. Их сменили могучий Кеннет и «любовник» Ламм.
В эту ночь дежурили Сарр и Плум, их сменяли Спуна и Мартин. Первые два клялись, что за их дежурство ничего не произошло. Они не смыкали глаз вплоть до того момента, когда пришло время будить сменщиков.
Скорее всего, это было правдой. Дракон появился ближе к утру.
На сером песке, тонким слоем покрывавшем камни, отпечатались огромные следы явно животного происхождения. Они были похожи на те следы, которые много лет назад появились на заднем дворе одного из деревенских. Четыре пальца, острые длинные когти, размер лапы — много больше человеческой руки. Дракон ходил вокруг лагеря, а потом подошёл практически в упор к спящему Марцу. Тот ничего не услышал. Судя по следам, дракон просто прошёл через лагерь, просто прошёл, и больше ничего. Он никого не тронул, не оставил после себя ничего такого, что должен обычно оставлять дракон — если слушать поверья и байки. Никакой зловонной слизи, никакой мерзости, никаких осколков чешуи. Он не раздавил ничего, не наступил на валяющийся как попало котелок, на укутанные в спальные мешки тела.
Спуна и Мартин сидели, прислонившись друг к другу спинами, и спали. Мы пытались их разбудить: Сарр бил их по щекам, а Фильч окатывал водой, принесённой из близлежащего ручья, но в их глазах застыла мутная плёнка, и они не отзывались ни на что. Через час усилий Спуна всё-таки приоткрыл правый глаз и попытался что-то сказать. Он с трудом ворочал языком, точно это был не язык, а кляп, по его подбородку текли слюни, перемешанные со слезами, он двигал правой рукой, поводил ей справа налево, но что он хотел сказать, никто не понимал.
Изо рта у Мартина тонкой струйкой текла слюна. Он тоже начал просыпаться, его подёрнутые плёнкой глаза двигались. Он неуклюже переместил центр тяжести и упал на бок. Никто не обращал на него внимания.
Я аккуратно перелил из фляжки чуть-чуть ягодного самогона в походную кружку кого-то из авантюристов. Если им достанется моя фляжка, думал я, она ко мне уже не вернётся. Из этой кружки я аккуратно влил самогон в рот Спуне.
Алкоголь помог. Слова Спуны стали более членораздельными, но это ничего не принесло. «Что со мной?» — мог он произнести, да ещё грязно выругаться впридачу.
— Что произошло? — кричал на него Марц и тряс за ворот. — Ты видел дракона?
Спуна ничего не видел. Он просто почувствовал себя нехорошо, а потом, кажется, прилёг отдохнуть, — к этому сводился его неуклюжий рассказ. Он не видел никакого дракона. Он не слышал животного рёва, не чувствовал смрадного дыхания и исходящего от зверя жара. Он просто спал, вот и всё.
Мартин просыпался дольше — только через полтора часа он смог членораздельно говорить. Его рассказ не отличался от рассказа Спуны. Но в эти полтора часа Марц успел обрушить свой гнев на меня.
Дело в том, что я тоже был удивлён. Я уходил в горы и на шесть суток, и на десять — в одну сторону, — но никогда не встречал ничего подобного. Я ни разу не видел драконьих отпечатков, не впадал в кому, подобную коме Спуны и Мартина. Я всегда считал дракона легендой, а теперь был вынужден изменить своё мировоззрение. Но Марц, конечно, мне не верил. Да и как он мог поверить — я понимаю его.
Он тряс меня за грудки, брызгал слюной и орал: «Ты хочешь сказать, что никогда этого не видел? Хочешь сказать, что вот я, Марц, первый раз пошёл в твои чёртовы горы и сразу нашёл твоего грёбаного дракона, а ты никогда не видел даже следов? Ты что-то скрываешь, урод, и я выбью из тебя всё, что ты знаешь!»
Он ничего из меня не выбил. Через некоторое время он остыл и оставил меня в покое.
В этот день мы вышли ближе к полудню. Мартин и Спуна шли медленно, но всё же шли. Марц не видел причины для того, чтобы прервать наше путешествие. Правда, он сказал, что отныне дежурить будут по трое. Я не был уверен, что это хотя бы чем-то поможет.
День прошёл скучно, без приключений, как и два предыдущих. Унылый пейзаж, редкие кустики, обломки скал, иногда встречались деревца. Я поймал двух змей и нескольких ящериц. Раньше я смело их ел, но теперь, после отравления сколопендрой, я несколько опасался питаться подобной пищей. Впрочем, это не помешало мне изжарить и съесть одну из ящериц на дневном привале.
— А вот представь себе, — сказал мне Ингир, сидя в тени камня, — если ты сейчас сидишь на драконе?
Он никогда не унывал, этот смешной форточник, и своими постоянными шуточками и издевками поднимал боевой дух отряда.
— Вот представь, что дракон превратился в камень под твоей задницей да и забыл, что он — дракон. А мы тут сидим, трындим о нём, он услышит — и вспомнил. И всё, сожрёт нас всех к чёртовой матери!..
— Заткнись, Ингир, — спокойно сказал Спуна.
Я повернулся к форточнику и ответил:
— Мне кажется, он уже проснулся.
Больше я ничего не сказал за весь привал. Ингир тоже молчал — отчасти из-за Спуны, отчасти из-за моего холодного и справедливого ответа.
Вечер подкрался незаметно. Звёзды обрушились на землю, а горячая земля под ногами стала ледяной. Мы сидели у костра, а меня колотил озноб, и видения уже не были снами, захватывая мой разум наяву, не дожидаясь даже, пока я закрою воспалённые глаза.
Мне снился ветер. Ветер бил мне в лицо с чудовищной силой, опрокидывал меня, не давал мне встать на ноги. Мне было больно, больно и страшно, и холодные лезвия снега вспарывали мою кожу, песок скрипел на моих зубах, а глаза разъедало болью. Но я продирался через этот ветер, и я чувствовал его ледяные объятия, и когда мне казалось уже, что ветер слабеет, а над горизонтом появляется жалкое утреннее Солнце, я неожиданно просыпался, дрожал, кутался в плащ и в спальный мешок, и пытался заснуть снова, чтобы увидеть новый кошмар.
Он не заставлял себя ждать, этот новый кошмар. Теперь я лежал на золочёном столе, моя голова покоилась на возвышении, даже, кажется, на мягкой подушке, а ноги были заботливо укрыты тёплым пледом. На уровне моего живота над столом, на высоте примерно сорока сантиметров располагалась поперечная планка, которую можно было вращать при помощи прикреплённой к ней рукояти. Посередине планки из неё выступал недлинный, примерно двухсантиметровый шип. Ко мне подходил бритоголовый человек в расшитых золотом одеждах и при помощи ножа, напоминающего формой полумесяц, вскрывал мой живот. Я чувствовал боль, но не мог даже пошевелиться. Человек извлекал из живота длинную кишку, тянул её вверх и аккуратно насаживал её кончик на шип. Затем он брал за рукоять и начинал вращать планку. Я помню, как мои внутренности постепенно перекочёвывали из меня на золочёную пыточную машину, как я хотел орать от боли, но у меня не получалось, потому что вместо языка у меня во рту находилась трёхглазая лягушка, приросшая к нёбу обеими задними лапами, а мои руки были привинчены к столу длинными серебряными болтами…
* * *Утром я проснулся в холодном поту. Практически одновременно со мной начали просыпаться и остальные.
Второй «сменой» ночной стражи были Фантик, Кеннет и Спуна, который очень хотел в караул вторую ночь подряд. В нём кипела ненависть к дракону, и у него был «опыт» общения с последним, и Марц допустил его. К вечеру Спуна уже почти оклемался, был бодр и полон здоровой злости.
Ночь он не пережил. Он лежал, большой, грузный, не земле, его глаза были открыты, и он смотрел в небо с выражением искреннего удивления. Никакого страха, никаких искажённых черт — просто удивление, точно он увидел не дракона, а, к примеру, диковинный заморский механизм на городской ярмарке. Он раскинул руки, его ладони были влажны от утренней росы и тумана, а пухлые губы плотно сжаты, будто он боялся выпустить что-то наружу из себя или, наоборот, впустить внутрь.
Фантик и Кеннет сидели неподалёку, обнявшись, подобно влюблённым, и Фантик в огромных лапищах Кеннета выглядел подобно точно юная тонкая девушка. Кеннет смотрел через плечо Фантика, и его глаза были затянуты плёнкой, Фантик положил голову на плечо Кеннета и его глаза были закрыты. Их будили долго, снова около полутора часов, а Борк, Ламм и Сарр в это время копали в неподатливой земле могилу для Спуны.
Следы дракона были повсюду. Он аккуратно ходил между нами, он прошёл менее чем в метре от места, где я спал, он перешагнул через Марца и оставил засохшие потёки своей слюны на спальнике Ламма.
— Не спать! — сказал Марц громко.
Это не было выходом. Сколько человек может не спать? Два дня? Три? А сколько нам ещё идти? Помимо того, я не был уверен, что дракон не околдует нас всех даже если мы будет постоянно бодрствовать.