Может быть, имя дал мне отец. Он погиб на охоте через три месяца после смерти матери. Я видел, как он погиб. Он вскинул ружьё, целясь куда-то в заросли. Я не заметил никакого движения, но отец никогда не стрелял впустую. Если он целился, значит, там было животное. Он выстрелил, и в этот момент из кустов выскочил кабан. Кабан был совсем небольшим, но с обеих сторон уродливой морды он нёс по клыку, а в его глазах жили настоящие маленькие дьяволы. Отец не успел выстрелить во второй раз и упал с распоротым животом. Кабан отошёл от поверженного противника и посмотрел на меня. А потом развернулся и убежал.
Я бросил отца в лесу и пошёл за подмогой. В голове моей было ясно, слёзы не текли из глаз, я был спокоен, как может быть спокоен разве что мертвец. Когда я привёл на место смерти отца людей, от его трупа оставался только обглоданный скелет, даже, можно сказать, отбеленный. «Муравьи», — сказал кто-то, и в течение долгого времени я почему-то был уверен, что отца убили муравьи. Кабан на много лет вперёд исчез из моей памяти.
Но всё это не слишком важно.
Я прожил в Альпике всю свою жизнь. Я окончил нашу маленькую сельскую школу, потом выучился на плотника. Про школу стоит сказать несколько слов. Моего первого учителя звали Марко Алли. Он был высоким и измождённым. Он рассказывал материал так, будто невероятно устал от всех этих исторических личностей, грамматических правил и патриотических идей. Он умер, когда мы учились в четвёртом классе. Просто в один день не пришёл в школу. Мы радовались, что занятий не будет, а когда нам сказали, что Алли уже нет, нам стало стыдно. Его сменила Рубинья Крага, женщина лет пятидесяти, коренастая и сердитая. Под её «началом» я и доучился до окончания школы. Она давала ровно столько информации, сколько нужно было по продиктованной ей откуда-то «сверху» программе. Если Алли мог отвлечься и показать нам, к примеру, какой-нибудь химический опыт с фейерверком и изменением цвета жидкости, то Крага, которая знала, что никакой химии в сельской школе быть не должно, попросту выбросила все пробирки и вещества из каморки покойного учителя.
Плотницкому делу меня учил мастер Буг. Мощный старик с густой белой шевелюрой и окладистой бородой, заплетённой в косу, он гонял нас, двоих подмастерьев, с утра до вечера. Под его руководством я стал хорошим плотником. Мои руки легко управлялись с любыми изделиями — от грубых столов до тончайших деревянных украшений, например, серёжек. Буг хвалил меня и иногда — тайком от второго подмастерья — поил клюквенным самогоном собственного изготовления. Мне не нравился ни вкус, ни запах этой жидкости, от неё жгло язык и слезились глаза, но старика надо было уважить, в его видении это была довольно высокая степень доверия.
Однажды Буг позвал меня и сказал, что мне уже не нужен учитель. Всему остальному может научить только практика, причём самостоятельная. Буг подарил мне набор инструментов и свой старый верстак. Я перетащил его в дом, оставшийся после смерти родителей. Буг хотел, чтобы я побродил по свету, посмотрел, что делают плотники в других деревнях и даже в городах, но я остался в Альпике. Конкуренции Бугу я не составлял: ему хватало заказов. В основном, я занимался мелкими работами: деревянными рельефами на стенах, узорами, украшениями. Буг же делал крепкие, хорошие, но сугубо утилитарные вещи.
Впрочем, человек не может жить одной работой. У меня появилась невеста, тонкая и весёлая Анна, которая готовила мне супы, штопала одежду и порой прокрадывалась ко мне по ночам, сбегая из дома тайком от родителей. Сложно сказать, любил ли я её. Мне было с ней хорошо, но я легко обходился и без её присутствия.
Когда Анны не было рядом, а работа могла потерпеть, я предавался своему хобби. Я брал сумку с припасами и уходил в горы.
Тут нужно кое-что пояснить. Наша деревня — последняя перед Альпикскими скалами, практически непроходимой грядой. Горы защищают долину от холодных северных ветров и отчасти от осадков. Поэтому здесь почти круглый год тепло. Если идти от деревни на юг, поселения будут встречаться всё чаще и чаще, а через шесть дней можно выйти к городу Бергену. Если же идти на север, вы не встретите там ни души — разве что редких охотников. Растительность на каменистой почве постепенно сходит на нет, количество животных уменьшается. Уже через полдня пути только редкий кустарник продирается через камень. Ущелья дышат паром, потому что недра земли подступают близко к поверхности, и вода здесь горячая, точно огонь. По утрам мир покрывается росой и туманом, но уже через час высыхает, камни начинают жечь пятки даже через подошвы башмаков.
Я — следопыт, знаток этих мест. Мне нравилось ходить по каменной пустыне, карабкаться на уступы, дышать горячей влагой и перебираться через горные потоки. Это волшебный мир, каждая травинка, случайно оказавшаяся здесь, кажется чудом, а луч Солнца, продравшийся через слой облаков, становится благословением.
Со временем, всё дальше углубляясь в горы, я выучил наизусть каждый камешек, каждую тропинку. Иногда я находил очень красивые камни и делал из них украшения, которые дарил Анне или продавал другим женщинам деревни. Иногда за моими работами приезжали и из других деревень.
Однажды моё увлечение пригодилось в деле. У семейства Бурбаг пропал младший сын, непоседа Ханс. Он поссорился со старшим братом и «в отместку» ушёл в горы. «Навсегда!» — крикнул он, выбегая через ворота. «Ну и катись!» — ответил ему брат. «Он ведь упорный, он ведь и в самом деле пошёл в горы и наверняка заблудился…» — рыдала мать.
Я отправился своим привычным маршрутом уже через несколько минут после того, как услышал рыдания матери. Ханса я нашёл спустя три часа: он, продрогший и промокший, сидел на каменном выступе скалы в двух метрах над землёй и плакал. Мальчик увидел гигантскую сколопендру и испугался. Сколопендры каким-то чудом выживают в этой местности. Их длина достигает метра, тело покрыто мерзостной слизью, а количество лап не поддаётся подсчёту. Мало кто знает, но сколопендр вполне можно есть. По крайней мере, если снять с них панцирь и извлечь внутренние органы, то можно наскрести несколько порций вполне приличного мяса, напоминающего куриное, но с горчинкой.
Я привёл Ханса к матери и с тех пор всегда был в доме Бурбаг желанным гостем. Впоследствии я ещё несколько раз применял свои способности следопыта. Это создало мне некоторую славу, что и послужило отправной точкой для всех последующих событий.
Однажды, туманным осенним днём, в деревню пришли охотники на дракона.
* * *Дракон был местной легендой в той степени, в какой может быть легендой то, что все видели своими глазами. Точнее, утверждали, что видели. Один говорил, что заметил дракона пролетающим над скальными отрогами, другой — что дракон оставил отпечатки на его заднем дворе (что удивительно — отпечатки и в самом деле были, четырёхпалые, растопыренные, в четыре раза больше человеческих).
Впрочем, никто толком не мог сказать, как дракон выглядит и где живёт. Он не пролетал над деревней, не грабил курятники, не сжигал дома. Просто где-то неподалёку был дракон, и все настолько привыкли к этому, что относились к его присутствию весьма обыденно. В видении жителей деревни дракон был столь же естественной деталью, сколь может быть кухонный стол, яблоня в саду или плуг в сарае. Дракон стал частью обстановки, элементом окружающего мира.
Его боялись, конечно, его боялись. Во многом именно по этой причине люди не стремились в горы, редко ходили на охоту в северном направлении, тем более никогда не селились там. Страх перед драконом взращивали старики, рассказывая жуткие истории о том, как дракон нападает ночью на одиноких путешественников. Он не ест их, говорили старики, но оттаскивает в свою пещеру. Там он отрывает человеку, например, ногу, а рану прижигает, чтобы жертва оставалась живой, а мясо — свежим. На следующий день он может съесть, к примеру, руку.
В основном, такие истории рассчитывались на то, что дети будут опасаться и не будут убегать в горы подобно Хансу. Но истории, нацеленные на детей, попадали и во взрослых.
Охотники на дракона появлялись примерно раз в полгода. Слух о диковинном создании доходил до города, там находилось два-три авантюриста, они увешивались оружием с головы до ног и уходили в горы. Чаще всего они возвращались ни с чем. Погибло лишь несколько — по неосторожности. Одного укусила горная гадюка, один сорвался со скалы и сломал позвоночник, ещё один умудрился получить шальную пулю от своего же сотоварища.
На этот раз их было двенадцать. Так много охотников за раз не появлялось в нашей деревне ещё никогда. Они шли по главной улице, запыленные, уставшие, а женщины стояли у дверей домов и молча смотрели на них. У них были тяжёлые мужские лица, подёрнутые печалью и дерзостью глаза, волевые рты. Арбалеты и ружья были приторочены к их поясам, широкополые шляпы бросали тени на их лбы, они шли молча, не обращая внимание ни на кого вокруг.
На этот раз их было двенадцать. Так много охотников за раз не появлялось в нашей деревне ещё никогда. Они шли по главной улице, запыленные, уставшие, а женщины стояли у дверей домов и молча смотрели на них. У них были тяжёлые мужские лица, подёрнутые печалью и дерзостью глаза, волевые рты. Арбалеты и ружья были приторочены к их поясам, широкополые шляпы бросали тени на их лбы, они шли молча, не обращая внимание ни на кого вокруг.
Навстречу к ним вышел кузнец Спава. Большой, черномазый, с рыжей нечесаной бородой, он стоял перед ними и, казалось, перегораживал своей необъятной грудью всю дорогу. Один из двенадцати, в старинной обтрёпанной по краям шляпе с облезлым пером вышел вперёд и глухо произнёс:
— Нам просто нужен проводник.
Они не собирались обирать деревню или приставать к нашим женщинам: это было понятно сразу. На лицах у них была написана решительность в достижении своей цели. Ничего, кроме дракона, их не интересовало.
— Это к Вуфу, — сказал Спава и показал на мой дом.
Таким образом, я оказался среди них, этих смелых и безрассудных людей с мрачными лицами и горячими чёрными глазами.
Во время нашего путешествия я неплохо узнал каждого из них. У каждого была своя история, своя печать на совести или на сердце.
Предводителя звали Марц. Он никогда ничего не говорил о своём прошлом, но другой авантюрист, похожий на лису Ингир, тайком рассказал мне кое-то что о Марце. Когда тот был молодым, он вёл очень нездоровый образ жизни. К двадцати пяти годам его руки были обагрены кровью как минимум тридцати человек. Марц убивал за деньги. В какой-то момент его поймали и отправили на виселицу. Как он избежал смерти, Ингир не знал, но после спасения он бросил своё злое ремесло и занялся чёрным кладоискательством. Именно он организовал экспедицию, он нашёл покупателей на различные части дракона (при том, что никто не знал, как выглядит чудовище).
Ещё пятеро членов экспедиции — Кеннет, Сарр, Спуна, Фильч и Лиггол — были в прошлом грабителями и убийцами. Рыжеволосый Фильч любил со смаком рассказать, как зарезал своего сокамерника в императорской тюрьме. «…а я всё прокручиваю и прокручиваю ножик-то, и чую, как кишки его на лезвие-то наматываются, и лопаются там, а кровушка-то тёплая да по руке стекает, и вот сука, в рукав мне потекла…» Помимо Фильча не стеснялся признаваться в своём прошлом Сарр. В отличие от рыжего он рассказывал только когда его просили, сухо и кратко. «Ну, убил его. Кулаком сзади дал по шее, он и сломался, слабак был». Таких «слабаков» на счету у Сарра было штук десять. Он работал телохранителем у одного богача и не стеснялся в средствах избавления хозяина от проблем. Последней его жертвой был сам хозяин. Остальные бандиты помалкивали о себе.
Трое из команды были негодяями рангом поменьше. Ингир был форточником, воровал золото, побрякушки и всё, что плохо лежит. Он попался и загремел в тюрьму, затем сбежал и теперь находился в розыске. Примерно в такой же ситуации были и остальные два мелких негодяя — Фантик и Плум. Последний был карманником: его поймал за руку какой-то господин, когда тот лез ему в карман. Господин не стал вызывать стражу, а просто аккуратно сломал Плуму все пальцы, раздробил своей лапищей. Это было в толпе, и Плум выдержал боль, промолчал, потому что понял, что попасться страже — хуже. Господин отпустил Плума, но пальцы на руки срослись криво, и тот потерял навыки своего ремесла.
Наконец, последние трое были похожи друг на друга как братья-близнецы. «Любовнички!» — с хохотом провозглашал Ингир. У них были одинаковые печальные глаза с каким-то собачьим выражением и тонкие длинные пальцы, точно у трио арфистов. У каждого — у Борка, Мартина и Ламма — была своя трагическая история любви Самой характерной мне показалась история Мартина, самого высокого и худого из всей троицы. Мартин влюбился в семнадцатилетнюю девушку из города — сам он рос где-то в деревеньке неподалёку от городских стен, и ему было всего четырнадцать. Четыре года он ходил в город и посылал невидимые сердечки в её окно на третьем этаже каменного особняка. Четыре года он дышал ей в спину, когда она шла по улице, и прятался за угол, когда она оборачивалась. А потом она вышла замуж. Он был в толпе, которая приветствовала свадьбу. Он узнал её новый адрес и следил за ней и за её мужем в течение ещё трёх лет. Она любила мужа, тот был старше её лет на пять, что совсем не много, импозантен, красив и богат — хотя и не дворянин, из купеческого сословия. На третий год брака она забеременела. Муж был счастлив. Мартин каждый день наблюдал, как тот возвращается домой с очередной охапкой цветов. А потом она умерла — при родах. Кто-то невидимый, дьявол в одеждах Бога, спустился вниз и забрал её с собой заодно с уродливым слизнеподобным тельцем мёртвого ребёнка. Мартин возненавидел и Бога, и чёрта. В тот же день он пошёл в церковь, помочился на алтарь в присутствии священника и навсегда покинул город.
Остальные истории были попроще, и я не вижу смысла их рассказывать.
Так выглядели мои спутники, так они прожили жизнь. Каждый человек может прожить не только свою, но и чужую жизни. Почему-то мне показалось, что эти люди жили чужими жизнями, пили воду из чужих кубков и ели мясо из чужих тарелок. Мне казалось, что веснушчатый Ингир должен был родиться шутом при каком-нибудь короле, смешить людей и говорить истину тогда, когда никто не имел права её сказать. Точно так же могучий, квадратноголовый Кеннет не должен был гнить в тюрьме за двойное убийство, но он мог бы, например, тренировать воинов на каком-нибудь гладиаторском ринге. Все они напоминали мне призраков прошлого, которого не было, прозрачных для глаз и прикосновений, прекрасных в своём призрачном совершенстве.
* * *Я не хочу долго рассказывать вам о первом дне. За этот день мы прошли немного. Мои спутники изучали окружающий пейзаж и хранили мрачное молчание. «Веди к дракону», — сказал утром Марц, и я понял, что бессмысленно объяснять им, что никто не знает, где живёт дракон и есть ли он вообще. Я повёл, потому что другого пути не было.
Пейзаж был уныл — впрочем, никакого другого никто и не ожидал. Реки, которые несли свои воды по этой местности, не были артериями земли. Это были просто реки, суровые и мрачные, и холодные, несмотря на окружающие их горячие источники. Пар поднимался от земли и от воды, но пройди через этот пар — и попадёшь в ледяные объятия воды, она окутает тебя, и ты уснёшь. Такие мысли возникали у меня, когда я оглядывался по сторонам.
Солнце поднималось всё выше, и камень уже жёг пятки прямо через подошвы сапог.
— Я знаю, где живёт дракон! — заявил внезапно Ингир.
Когда все глаза обратились на него, он прищурился и с хитрым видом показал вниз. И в самом деле, казалось, что земля дышала жаром.
Над нами нависали скалы, мы молчали, и тишину нарушали наши шаги да равномерные щелчки ножа: Спуна что-то выстругивал из деревяшки.
Время тянулось невероятно медленно. К вечеру мы подошли к месту, где стоило сделать привал. «Любовники» отправились за дровами, а Ингир пристроился рядом со мной, потому что нашёл во мне благодарного слушателя. Правда, слушал я рассеянно, потому что меня намного больше занимал вопрос, где наши печальные влюблённые найдут дерево. Жалкие кустарники можно было сложить в небольшой костерок на одного человека, как я и делал всегда, но дерева на толпу взрослых мужчин тут не было. Когда я увидел их, возвращающихся с добычей, я понял, как глупо ошибался. Они, впервые попавшие в эти места, оказались злее и умнее меня. Они не пожалели редкое живое дерево в округе — серый дуб, как я его называл. Я часто отдыхал под ним, мы как раз миновали его около получаса назад. В одиночку под деревом было хорошо, но втринадцатером было проще устроится в тени скал. А теперь они срубили моё дерево почти под корень.
Свежая древесина горела плохо, тяжело, но это был огонь. Мои спутники доставали из заплечных мешков еду, купленную в деревне. Я отошёл метров на двадцать от костра, нашёл в скале расщелину и ткнул туда факелом из горсти веток. Притаившаяся в тени сколопендра тут же выскочила наружу. Я прижал её к земле сапогом, а потом ударом другой ноги размозжил голову.
Когда я на глазах у охотников стал очищать сколопендру, на меня смотрели с отвращением и брезгливостью. Будь ты хоть десять раз разбойник, негодяй и отщепенец, повадки горожанина из тебя не выбьешь даже раскалённым прутом. На их лицах читалось: и он будет это есть? Да, я это ел. Впрочем, и у меня с собой был запас обычного мяса, но мне хотелось — не скрою — показаться бывалым проводником, который может выжить и на голых камнях, питаясь подспудно попадающимися существами и растениями.
У огня было тепло и уютно.
— А какой он — дракон? — спросил кто-то.
— Я не знаю, — я покачал головой.
— Говорят, — с загадочным видом сказал Ингир, — что дракон может принимать любое обличие. Вообще любое. Раз — и стал кустом. Раз — и стал деревом. Раз — и стал этим твоим, — он указал на меня, — монстром, которого ты ешь.