Тим Скоренко: Рассказы - Тим Скоренко 7 стр.

Однажды он уехал. Когда мать узнала, что Июля на сносях, она просто смолчала. Сказала: «Что ж, ты сама выбрала свою судьбу». А в день, когда родился Гриха, дверь затряслась от стука. Марк не смог забыть деревенскую девочку, с которой его свела судьба.

Грихе уже почти шестнадцать. Он хочет жениться на соседской Майе, но Июля уверена, что это пройдёт.

Марк въезжает во двор, по-прежнему красивый, сильный. На его щеках и на лбу появились жёсткие складки. Он спрыгивает с лошади и обнимает Каму. Кама запрыгивает к нему на руки, обвивает его ногами. Он кружит Каму, девочка смеётся. Гриха смотрит на детские игры с презрением. «Здравствуй, отец», — говорит он. Гриха до сих пор не понимает, почему Марк не увёз Июлю, а остался в её деревеньке. Теперь в деревеньку приезжают богато одетые господа, чтобы заказать шпагу лучшему оружейнику в провинции.

Июля выходит на крыльцо. Марк улыбается, целует её. Вкладывает в её руку какой-то свёрток.

Июля любит подарки, и Марк никогда не возвращается из города с пустыми руками.

— Обед готов, — шепчет она.

— Ты шепчешь, чтобы дети не узнали? — шутит Марк.

Июля говорит:

— Дети! Мыть руки и за стол!

Кама бежит в дом с криком:

— Папа, ты что-нибудь мне привёз?

Гриха идёт за ней молча. Он ещё не знает, что через неделю, на его шестнадцатилетие, отец подарит ему свой лучший клинок. И будет учить своему мастерству серьёзно. Гриха перестанет подавать инструменты, таскать воду и раздувать меха. Гриха будет ковать клинки. Марк рассказал об этом Июле, и она рада.

Они сидят за столом. Июля хлопочет, носит еду, ставит на стол, накладывает на тарелки. Кама хрустит огурцом. Гриха уныло жуёт картофелину.

— В городе нынче неспокойно, — говорит Марк. — Ремесленники волнуются, народ нищает, управитель заперся в замке и думает, как утихомирить людей.

— Это было всегда, кажется, — отвечает Июля.

— Сейчас особенно. Если управитель не предпримет кардинальных мер, он поплатится головой.

— Тебе жалко его голову?

Марк усмехается.

— Не очень. Но как бы до нас волна не докатилась.

— Какая волна?

— Будут набирать рекрутов.

Марк смотрит на Гриху. В сердце Июли появляется иголка.

Июля никогда не молилась. Она видела, как это делает мать, но сама — никогда. Теперь поздно начинать. Поэтому Июля идёт к опушке леса. Дуб, старый родной дуб, почти засох за год. С тех пор, как в него ударила молния, он чахнет и чахнет. Его корни всё дальше выбираются из-под земли, его кора отваливается целыми пластами.

Июля прижимается к умирающему дереву.

— Дерево-дерево, — шепчет Июля. — Помоги мне, дерево, что мне делать, милый мой, что мне делать?

Дуб молчит. Он пахнет сухостью, приятно, согревающе.

Что-то прохладное тычется в её руку. Она проводит рукой по шерсти и понимает, что это зверь. Она не может понять, что это за зверь: в темноте виден лишь смутный силуэт. Она не видит ни высокого мощного загривка, ни узкой длинной морды. Она чувствует влажный нос, садится на корточки и прижимается к нему лицом.

— Зверь, помоги мне, зверь, помоги, пожалуйста, — шепчет она.

Зверь лижет её лицо шершавым языком.

Демиург потирает ладони. Звери уже почти нашли друг друга. Они бегут по шарику навстречу один одному, они петляют, они пересекают ущелья и горные цепи, они переплывают океаны, и за каждым ползёт, плывёт, летит, бежит, скачет, прыгает войско.

Демиург знает место встречи. Глиняный зверь нашёл его раньше, чем деревянный, но и деревянный зверь почти уже добрался.

Когда они сойдутся — две стихии, две мощи, две пешки на огромном игровом столе, — они будут драться. Они будут кусать друг друга, рвать друг друга на куски когтями и зубами, давить друг друга. И за каждым будут стоять волки, крысы, совы, коршуны, змеи, рыси, камни, деревья и травы, ручьи и ветра.

И когда один победит, второй упадёт на землю — обгоревшими деревяшками или пыльными кусками сухой глины.

Старуха что-то пережёвывает оставшимися зубами. Она вертит в пальцах вязание, но пальцы слушаются плохо, и она часто возвращается назад, чтобы что-то переделать. Ей холодно, хотя камин горит ярко, и на плечи её накинута шерстяная шаль. Впрочем, ей всегда холодно.

В комнату вбегает девочка.

— Бабушка, бабушка, расскажи мне сказку.

Старуха приходится ей прабабкой, но бабушкой называть проще.

Старуха улыбается беззубым ртом.

— Ну, садись, садись, милая…

Девочка подтягивает к креслу старухи маленький стульчик из угла комнаты, садится.

— Про что тебе рассказать, милая?

— Про что хочешь, только новую!

Старуха шамкает губами.

— Когда-то я была маленькой девочкой, как ты теперь, — начинает она. — Я вот так же бегала по дому, по лесу. Засохший дуб тогда был ещё живым.

— Живым… — повторяет девочка.

— Да, живым. И однажды я встретила в лесу зверя. Это был странный зверь, таких зверей больше не было и нет. Он был сделан из глины.

— Из глины? — удивляется девочка.

— Да, из глины.

— Он был страшный?

— Нет, милая, он был добрым. Я погладила его, и он ушёл.

— Куда?

— Не знаю, милая. Ушёл и всё. Прошло много лет, и я встретил в том же лесу другого зверя. Он был сделан из дерева. Он тоже оказался добрым, хотя выглядел очень страшно. Я погладила его, и он тоже ушёл.

— А что дальше?

— Потом я ещё раз видела зверя. Я не знаю, что это был за зверь. Но звери эти — волшебные. Если когда-нибудь ты встретишь одного из них, не бойся, а попроси о чём-нибудь. Только это должно быть самое сокровенное желание.

— А ты о чём просила?

— У первого зверя я попросила просто, чтобы всё было у нас хорошо в доме всегда. Так оно и было. У второго я попросила, чтобы всё было хорошо у меня, чтобы муж у меня был хороший и любящий. Так оно и получилось. А у третьего я попросила счастья для сына своего, то есть для твоего дедушки Грихи. И он тоже всю жизнь счастливо прожил.

— И поэтому у нас всегда счастье в доме?

— Поэтому, верно. Но только одного я боюсь: что когда-нибудь вернутся эти звери — и не исполнят желания снова, а платы потребуют.

— Какой?

— Не знаю, милая, не знаю. Главное — не бойся их, милая. И всё будет у тебя хорошо.

Поздно вечером девочка выбирается из своей кровати и выходит из дома. Она бежит к опушке леса, к сухому дубу, потому что она хочет встретить волшебного зверя и попросить у него счастья. Она ещё не знает, для кого. Может, для себя. Может, для мамы. Может, для прабабушки.

У дуба тихо. Стрекочут кузнечики.

Девочка тихо зовёт:

— Зверь, где ты, зверь?

Она чувствует тёплое дыхание. Она гладит шерстяную морду, нащупывает острые уши.

— Это правда ты? — спрашивает она.

Зверь не отвечает. Он горячо дышит. В его чёрных глазах отражается луна.

Девочка гладит зверя. И не решается ничего попросить.

Светает. Деревянный зверь входит в лес с солнечной стороны. Глиняный зверь — с теневой. Они движутся по лесу быстро, как тени. Они бегут навстречу друг другу, они чуют: вот этот миг, он рядом.

Они выбегают на широкую поляну и сталкиваются.

Они сцепляются когтями и зубами, они рвут друг друга. Демиург доволен. Игра удаётся. Ему интересно, кто одержит победу.

Деревянный зверь сильнее: он подминает глиняного под себя, пытается придушить того своей тушей. Глиняный — более быстрый и ловкий, он вертит узкой мордой, бока деревянного уже искусаны и сверкают множеством мелких ран.

Демиург распаляется. Он взмахивает руками, и коршун набрасывается на сову, волк — на гиену, ласка — на бобра, войска сталкиваются, как две стены, бьются до крови, до смерти.

Два зверя кромсают друг друга лапами и зубами, хлещут хвостами, рычат, брызгают слюной, лают, воют.

Наконец, глиняный зверь исхитряется вцепиться деревянному в глотку. Он выдирает кровавые куски мяса, и умирающий гигант опрокидывается. Он падает на соперника, круша тому рёбра, вонзая их в тело. Из пасти глиняного зверя течёт кровь.

Они успокаиваются друг на друге. Шерсть опадает, кровь высыхает, и на поле боя — только куски дерева и обломки глины.

Демиург доволен.

Светает. Девушка идёт по лесу. У неё длинные светлые волосы до пояса, на ней надет вышитый сарафан. Она красива и светла. Она проводит рукой по кустам, и на кустах распускаются цветы. Она дотрагивается рукой до коры дерева, и на коре появляются почки.

Её зовут Июля, в честь прабабушки. Прабабушка умерла, но Июля никогда не забудет чудесных историй, которые рассказывала старая мудрая женщина.

Девушка проходит мимо высохшего дуба. Она идёт к поляне.

Девушка проходит мимо высохшего дуба. Она идёт к поляне.

Июля чувствует, что сегодня — необычный день. Сегодня должно что-то произойти.

Она выходит на поляну. Тут солнечно и светло. Она разводит руки, точно пытается обнять воздух и высокое яркое Солнце. Однажды она встретила в этом лесу зверя. И ничего у него не попросила.

Звери появляются с двух сторон одновременно. Они летят друг на друга, и вот сейчас они сотрут Июлю, сомнут её, не заметят.

Но они останавливаются. Они ненавидят друг друга. Они подходят ближе, оба скалятся, злобно рычат, их чёрные глаза сверкают.

Июля протягивает руки и кладёт их на звериные морды. Она гладит обоих, а за их спинами совы и коршуны, медведи и волки, рыси и змеи ждут сигнала.

Июля садится на корточки и притягивает к себе тяжёлые головы. Звери почти соприкасаются носами, а Июля гладит их, чешет одного и второго за ухом, шепчет добрые слова. Глиняный зверь ложится. Его морда на коленях у девушки. За ним ложится и деревянный зверь. Июля поднимает голову и смотрит на Солнце, прищурив глаза.

Она шепчет:

— Не ссорьтесь, звери. Не ссорьтесь. Нет счастья в ненависти. Счастье — в любви.

Демиург смотрит на девушку и ничего не может сделать.

Потому что он понимает, что существо, которое он когда-то создал из дерева и глины, — гораздо сильнее, чем он сам.

Мышиные войны

Рассказ написан для конкурса РБЖ «Азимут». Тема — «Цивилизация». Рассказ занял 8-е место.

Бакстер похож на Малькольма Макдауэлла из «Заводного апельсина» Кубрика. Именно на того юного и омерзительного Макдауэлла в белом трико и чёрном котелке. Когда я вхожу к Бакстеру, у меня всегда срабатывает ассоциативное мышление: Бакстер — Макдауэлл — «Заводной апельсин» — круглый оранжевый фрукт с отверстием для ключа. Однажды я даже видел подобный плакат и хотел купить его для Бакстера, но удержался. Бакстер не смотрит кино, он просто не знает, кто такие Кубрик и Макдауэлл.

Сегодня Бакстер возбуждён. Едва я появляюсь в лаборатории, он бросается на меня, хватает за лацкан пиджака и тащит к своему полю боя. Иначе опытный стол Бакстера назвать сложно. Это даже не стол. Это огромная плоскость восемь на восемь метров; на нём есть специальные выступы, по которым можно ходить, не повреждая расположенные под ногами объекты экспериментов. На столе выстроен целый город: домики, горочки, лабиринты, переходы, конвейеры. Всё это управляется при помощи компьютера, за которым Бакстер проводит большую часть своего времени. Меньшая часть посвящена обитателям города: уходу, кормлению и надстройке дополнительных конструкций.

Город населён мышами.

Они просто кишат там. Белые, чёрные, рыжие, какие-то серо-буро-малиновые в крапинку, бегают, пищат, строят себе гнёзда из обломков домиков (Бакстер старается заменять испорченные строения, но не всегда успевает).

— Смотри! — показывает Бакстер.

На мониторе — мышь. Она стоит на задних лапках и внимательно смотрит в камеру.

— И что?

— Теперь с другой камеры, — Бакстер щёлкает клавишей.

С другого ракурса видно, что мышь смотрит не в камеру, а в зеркало. Она стоит и смотрит. Затем поворачивается боком, но морду держит так, чтобы видеть своё отражение.

— Круто, — говорю я.

Бакстер смотрит на меня дикими глазами.

— Что значит «круто»? Это открытие века! Она проявляет зачатки разума! Мои эксперименты дают результаты.

— А у тебя сыр за зеркалом не лежит?

— Дурак ты, — обиженно говорит Бакстер.

Будь на его месте герой Кубрика в чёрном цилиндре, он бы, вероятно, достал бы бейсбольную биту и проломил мне череп. Очень хорошо, что Бакстер похож на него только внешне.

— Да ладно тебе, вижу…

Бакстер всё равно обижен. Разумные мыши — это его мечта. Шестой год разводит этот зверинец, а институт всё выделяет и выделяет средства.

Странно, но Бакстер любит мышей. Попробуй хоть одну его мышь обидеть, за хвост подвесить или просто подразнить едой. Бакстер за мышей любого на части порвёт. При этом мыши у него мрут как мухи. Он их и током бьёт, и кислотой поливает, и в мозги какие-то электроды вставляет, и за хвосты сам подвешивает. И ничего, нормально. Отработанный материал — трупики — выкидывает в ведро, а лаборант их выносит каждые несколько часов.

Подхожу к урне, заглядываю. Уже два мертвеца за сегодня. Один какой-то взлохмаченный, а второй — с мокрой и свалянной шёрсткой. Бакстер замечает, что я изучаю его отходы.

— Одного загрызли, — говорит он. — Насмерть, ночью. Я не заметил.

— Понятно.

— Впервые такое, кстати. Они мирные очень, эта порода. Даже альбиносы.

— Это влияние разума, — говорю я.

Бакстер хмурит лоб.

— Вот я тоже так подумал. Посмотрим. Если степень разумности будет расти, а вместе с ней — и степень агрессивности, буду добиваться снижения последней. Разумность должна быть неагрессивна.

— Если это возможно.

Он смотрит на меня.

— Если из мыши можно сделать разумное существо, то из мыши можно сделать и мирное разумное существо.

— Может быть.

Бакстер подходит к компьютеру. Мыши у зеркала уже нет.

— Чёрт, — говорит он спокойно. — Неужели получается…

— Если мыши будут не только смотреться в зеркало, но бросаться друг на друга с холодным оружием, тогда цивилизация точно сложилась.

Бакстер молчит.

— Да тьфу на тебя! — изрекает он наконец. — Иди, покуда всё не испортил.

— Давай, — бросаю я и выхожу из лаборатории.

Заходил ведь просто поболтать. Я на шестом работаю, в отделе сертификации. Патенты, общение с прессой немножко. Лаборатория Бакстера — в подземном этаже.

Выхожу на шестом. Навстречу идёт Танго. Она одета в испанского покроя красно-белое платье, чёрные волосы распущены. Танго относится к девушкам, вслед которым оглядываешься, когда проходишь мимо. Сложно сказать, что она красавица (хотя лично я так сказать могу без зазрения совести), но она — яркая, заметная, эффектная. Её невозможно забыть, она не серая мышь, ни в коем случае.

Тьфу ты, опять мыши в голову лезут.

— Привет! — бросает она.

— Привет, — конечно, я оглядываюсь вслед.

Грациозна, да, она грациозна.

Вот и моя дверь. Сначала — общий офис, потом — мой кабинет, отдельный. Танго работает в соседнем отделе, я вижу её нечасто.

На мониторе мигает ICQ. Десять сообщений от разных людей за полчаса, что я отсутствовал. Из них пять — по работе. Ладно, я, в общем, люблю свою работу.

Бакстер звонит мне на мобильный. Наверное, не знает внутреннего.

— Зайти можешь?

Неделю от него — ни слуху, ни духу, весь в мышах своих и другой живности.

— Сейчас?

— Ну, когда освободишься.

— Ладно, сейчас буду.

Выхожу в коридор, иду к лифту. Небось, очередная мышь в зеркало смотрится. По-моему, никто, кроме меня, просто не относится к Бакстеру нормально. Все посмеиваются, подшучивают, ругают руководство за разбазаривание денег и так далее. А просто прихожу и смотрю на бакстеров лабиринт, и разговариваю с ним, как с человеком. Надя из моего отдела сказала однажды, когда я шёл вниз: «Мышелову привет передавай», и рассмеялась. И мне так хреново стало, так обидно, хотя непонятно, почему. Я тоже не очень серьёзно к этим экспериментам отношусь, просто я не такой легкомысленный.

Его, кстати, вовсе не Бакстером зовут. Лёня его зовут. Леонид Свиридов. А Бакстером его прозвали давным-давно за любовь то ли к одноименным чипсам, то ли к чему-то подобному.

Конечно же, как только я вхожу в лабораторию, Бакстер на меня бросается.

— Есть! — кричит он. — Смотри!

На мониторе — мышь. Она стоит на задних лапах, спиной опираясь на стенку. Перед ней — столик такой высоты, что передние лапки можно на него положить. В одной лапе у мыши кусочек песочного печенья. Для мыши он — как торт средних размеров. Она его грызёт, затем откладывает на стол. Берёт трубочку (тонкую, гораздо тоньше соломинки), пьёт через неё что-то из ёмкости, стояще на столе. Ёмкость непрозрачная, типа крошечного бочонка.

— Это та же?

— Другая, — крутит головой Бакстер.

— А как с агрессией?

— Не очень, — кивает на урну.

Заглядываю. Три трупа, два явно погибли в сражении.

— Знаешь, чем чёрного убили?

— Когтями?

— Нет. Я наблюдал, но не остановил. Трое держат, четвёртый втыкает иглу в глаз.

Я, кажется, отшатнулся.

— То есть?

— Для изучения я их вооружил. Миниатюрная одежда для защиты, миниатюрные копья из толстых игл, крошечные ножи из кусочков резака для бумаги. Одежду не освоили. А оружие расхватали через день. Сегодня закололи этого. Вчера двое подрались. Один — с когтями, второй — с ножом. Победил тот, что с ножом.