Закрываю глаза и вижу его глаза. Колючие, ярко-голубые глаза пронзают душу насквозь.
«Ты создал меня, и теперь твое творение возвращается за тобой. Я вернусь, как дождь на иссохшую землю».
Вода уносит кровь и грязь.
59 Кэсси
Надо кое-что обмозговать. Есть чудная правда о мире, который создают иные.
Мой братик забыл алфавит, но умеет изготавливать бомбы.
Год назад это были мелки, книжки-раскраски, цветная бумага для вырезания и клей Элмера. А теперь – взрыватели и детонаторы, провода и минный порох.
Кто захочет читать книжки, если можно что-нибудь повзрывать?
Рядом со мной сидит Меган и наблюдает за Сэмом, как и за всем остальным – молча. Она крепко прижимает к груди мишку. Мишка – еще один молчаливый свидетель эволюции Сэмюэла Салливана.
Сэм работает с Рингер, они стоят бок о бок на коленях. Сборочная линия из двух человек. Я думаю, что в лагере они прошли один и тот же курс по изготовлению самодельных взрывных устройств. Влажные волосы Рингер блестят, как змеиная шкура. Кожа цвета слоновой кости отражает свет фонаря. Два часа назад я врезала ей лбом в нос, сломала его, но он даже не распух, как будто ничего и не было. А вот мой нос будет кривым до скончания дней. Жизнь несправедлива.
– Как ты попала в вертолет? – Я уже вся извелась, до того мне хочется услышать ответ на этот вопрос.
– Так же, как и ты, – отвечает Рингер. – Прыгнула.
– По плану прыгать должна была я.
– Ты и прыгнула. Ты же на ногтях повисла. Вряд ли у меня был выбор.
Другими словами: «Я спасла твою бесполезную, конопатую, кривоносую задницу. Чем ты недовольна?»
Правда, у меня на заднице нет носа. Пора прекращать вкладывать мысли в чужие головы.
Рингер убирает за ухо прядь волос. В этом жесте столько непринужденности и непостижимой грации, что становится жутковато.
«Что же с тобой случилось, Рингер?»
Естественно, я знаю, что с ней случилось. Эван называл это даром. Весь потенциал человека увеличивается в сто раз. Однажды он сказал: «Мне хватит сердца, чтобы сделать то, что я должен сделать». Тогда он забыл добавить, что эту фразу надо понимать в прямом и переносном смысле. Этот гад, который даже не заслуживал того, чтобы его спасали, умолчал о многом.
О чем, черт возьми, я думаю? Глядя на то, как тонкие пальцы Рингер ловко собирают бомбу, я понимаю, что самое страшное не то, что Вош сделал с ее телом, а то, что оно, накачанное, сделало с ее мозгами. Что происходит с нашими моральными установками, когда мы выходим за грань своих физических возможностей? Я абсолютно уверена, что до усиления Рингер не сумела бы в одиночку перебить пять вооруженных до зубов, отлично подготовленных рекрутов. Но я сомневаюсь, что прежняя Рингер смогла бы ткнуть кому-нибудь пальцем в глаз. Для этого требуется определенный скачок эволюции.
Кстати, о Бобе.
– Вы психи, ребята, – встревает он.
Он тоже наблюдает здоровым глазом за сборкой бомбы.
– Нет, Боб, – возражает Рингер, не поднимая головы. – Это мир сошел с ума. Просто так получилось, что мы здесь живем.
– Это ненадолго! Вы и на сто миль к базе не подлетите! – Его истеричный голос заполняет маленькую провонявшую химикатами и старой кровью пещеру. – Они знают, где вы. На вертолете, сука, стоит GPS. Они придут за вами, и вам мало не покажется.
Рингер поднимает голову. Подпрыгивает челка. Вспыхивают черные глаза.
– На это я и рассчитываю.
– Долго еще? – спрашиваю я.
Главное – добраться до базы, пока не рассвело.
– Еще парочка, и мы готовы.
– Ага! – вопит Боб. – Готовы! Начинай молиться, Дороти, потому что конец близок!
– Она не Дороти! – орет на него Сэм. – Сам ты Дороти!
– А ты вообще заткнись! – кричит в ответ Боб.
Тут вступаю я:
– Эй, Боб, оставь моего брата в покое.
Боб забился в угол, он дрожит и потеет, – видимо, доза морфина оказалась недостаточной. Ему не больше двадцати пяти. До вторжения его можно было бы назвать молодым, а по новым стандартам он мужчина среднего возраста.
– А что мне помешает уронить вас на какое-нибудь гребаное кукурузное поле? – спрашивает Боб. – Что ты сделаешь? Второй глаз выбьешь? – И тут он начинает хохотать.
Рингер не обращает на него внимания, чем, образно говоря, подливает масла в огонь.
– Да это и не важно. У вас все равно нет ни единого шанса. Как только мы приземлимся, вас мигом порешат. Выпотрошат, как долбаные тыквы на Хэллоуин. Так что мастерите свои бомбочки, плетите заговоры, вы уже трупы.
– Да, Боб, – говорю я. – И этим все сказано.
Никакого сарказма (в кои-то веки раз) в моих словах нет. Я произношу это совершенно серьезно. Допустим, он не уронит нас на кукурузное поле и нас не собьют вылетевшие навстречу вертолеты. Допустим, нас не возьмут в плен и не убьют в лагере, где тысячи солдат уже ждут нашего появления. Допустим, что Эван каким-то чудом еще жив и я найду его, что будет совсем уж чудом. Допустим, Рингер убьет Воша, а самый близкий к нам вид – неистребимые тараканы. У нас все равно нет плана отступления. Мы покупаем билет в один конец.
«И этот билет недешево нам достанется», – думаю я, наблюдая, как Сэм заканчивает мастерить бомбу.
О, Сэм. Мелки и книжки-раскраски. Цветная бумага и клей, плюшевые мишки и пижамки, качели и сказки. Мы знали, что ты когда-нибудь все это перерастешь. Но не предполагали, что это произойдет так быстро и таким образом. У тебя лицо ребенка, Сэм, но глаза – взрослого человека.
Я опоздала. Я всем рисковала, чтобы спасти тебя от такого финала, но финал уже настиг тебя.
Я встаю, и все, кроме Сэма, смотрят на меня. Сэм что-то напевает. Немного фальшивит. Какой-то подходящий для сборки бомб мотивчик. Я очень давно не видела его таким счастливым.
– Мне надо поговорить с Сэмом, – говорю я Рингер.
– Хорошо, – отвечает она. – Я справлюсь без него.
– Ты не поняла, мне не нужно твоего разрешения.
Я хватаю Сэма за руку и увожу в узкий переход подальше от пещеры, чтобы нас не услышали, хотя Рингер, возможно, способна услышать, как где-нибудь в Мексике хлопает крыльями бабочка.
– Что случилось? – спрашивает Сэм и хмурится, а может быть, последнее только кажется мне, так как фонарь я не взяла и почти не вижу его лица.
«Классный вопрос, братишка. Ну вот, опять я выступаю экспромтом. На подготовку этой речи следовало потратить несколько недель».
– Ты знаешь, что я делаю это ради тебя, – начинаю я.
– Что?
– Ухожу.
Сэм пожимает плечами. Он пожимает плечами!
– Но ты же вернешься?
Вот оно: приглашение к обещанию, которого я не смогу выполнить.
Я беру Сэма за руку:
– Помнишь то лето, когда ты гонялся за радугой? – Сэм смотрит на меня, явно сбитый с толку. – Ладно, наверно, не помнишь. Кажется, ты тогда еще в подгузниках ходил. Мы гуляли на заднем дворе, а у меня был распылитель. Когда луч солнца попадает на воду… сам знаешь, получается радуга. И я заставила тебя за ней гоняться. Велела тебе поймать радугу… – Чувствую, что сама вот-вот потеку. – Если подумать, это было довольно жестоко с моей стороны.
– Тогда зачем ты об этом думаешь?
– Я просто не хочу… Я не хочу, чтобы ты забыл эти моменты, Сэм.
– Какие моменты?
– Ты должен помнить, что не всегда все было так, как сейчас.
Самодельные бомбы, убежище в пещерах, вид гибели всех, кого знаешь.
– Я кое-что помню, – возражает Сэм. – Теперь я помню, какой была мама.
– Точно?
Энергично кивает:
– Вспомнил, как раз перед тем, как убил ту леди.
Наверное, что-то в моем лице меня выдает. Думаю, это смесь шока, ужаса и бесконечной печали. Сэм разворачивается и мчится обратно в пещеру, а через минуту возвращается с мишкой в руках.
О, этот распроклятый мишка.
– Нет, Сэм, – шепотом отказываюсь я.
– В прошлый раз он принес тебе удачу.
– Но теперь это мишка Меган.
– Нет, он мой. Он всегда был моим, – настаивает Сэм и протягивает мне мишку.
Я бережно отвожу его.
– Ты должен его сохранить. Я знаю, ты уже не маленький. Ты теперь солдат или коммандо, не знаю, как назвать. Но может быть, когда-нибудь появится ребенок, которому действительно понадобится твой мишка. Потому что… просто потому что. – Я опускаюсь рядом с ним на колени. – Так что ты сохрани его. Понимаешь? Заботься о нем, защищай, не давай никому в обиду. Мишка занимает очень важное место в великой схеме вещей. На нем держится вселенная.
Сэм долго и молча смотрит в лицо старшей сестры.
«Запомни его, Сэм. Хорошенько рассмотри и запомни каждый синяк, каждую ссадину, каждый шрам и сломанный нос. Смотри внимательно, чтобы никогда не забыть. Помни, несмотря ни на что. Несмотря ни на что».
– Ты спятила, Кэсси, – говорит Сэм.
И на секунду – всего на одну секунду – возвращается тот прежний маленький мальчик. Я вижу в сегодняшнем лице Сэма его прежнее лицо, он гоняется за радугой и смеется взахлеб от восторга.
60 Рингер
Я выпрыгиваю из вертолета. Зомби наблюдает за тем, как я закидываю рюкзак на плечо.
– Ты спятила, Кэсси, – говорит Сэм.
И на секунду – всего на одну секунду – возвращается тот прежний маленький мальчик. Я вижу в сегодняшнем лице Сэма его прежнее лицо, он гоняется за радугой и смеется взахлеб от восторга.
60 Рингер
Я выпрыгиваю из вертолета. Зомби наблюдает за тем, как я закидываю рюкзак на плечо.
– Закончили?
– Да.
– А сколько оставили? – кивает на мешок.
– Семь.
Зомби хмурится:
– Думаешь, хватит?
– Должно хватить. Значит, хватит.
– Тогда пора.
– Пора.
Мы смотрим друг другу в глаза.
– Я не буду этого обещать, – повторяет он.
– И вам нельзя здесь оставаться. Когда бомбежка закончится, отправляйтесь на юг. Используй маячки, которые я тебе дала. От инфракрасных прицелов они не спасут, и от глушителей тоже, но…
– Рингер…
– Я не закончила.
– Я знаю, что делать.
– Помни о Дамбо. Помни о цене, которую пришлось заплатить за твое решение. О том, что приходится пустить на самотек, Зомби…
Он заключает мое лицо в ладони и целует.
– Только одна улыбка, – шепчет Зомби. – Одна улыбка, и я тебя отпущу.
Мое лицо у него в ладонях, мои руки у него на бедрах. Его лоб касается моего, над нами кружатся звезды, а под нами – Земля, и время ускользает, ускользает.
– Она будет ненастоящей, – говорю я.
– Сейчас мне все равно.
Я отталкиваю его от себя. Аккуратно.
– А мне еще нет.
61
Бомбы погружены на борт. Пора грузить Боба.
– Думаешь, я не готов умереть? – спрашивает он, пока я веду его к месту пилота.
– Я не думаю, я знаю.
Пристегиваю его к креслу. Через открытый люк вижу Салливан и Зомби. Она отчаянно старается держать себя в руках. Кэсси Салливан сентиментальна, инфантильна и невероятно зациклена на себе, но даже она понимает, что обратной дороги нет.
– Нет никакого плана, – шепчет Салливан Зомби; она не хочет, чтобы я слышала, да я и сама не хочу. Дар Воша – это еще и проклятие. – Ничто не предопределено.
– И не должно было быть, – говорит Зомби.
Нет никакого плана. Ничто не предопределено. И не должно было быть. Звучит, как катехизис или утверждение веры – или неверия.
Салливан встает на цыпочки и целует Зомби в щеку.
– Ты знаешь, что я сейчас скажу.
Зомби улыбается.
– С ним все будет хорошо, Кэсси. – Он крепко сжимает ее руку. – Ценой моей жизни.
– Нет, Пэриш, – жестко и быстро отвечает Салливан, – ценой смерти.
Она замечает меня и убирает руку.
Я киваю – пора, и поворачиваюсь к нашему одноглазому пилоту:
– Запускай птичку, Боб.
62
Земля удаляется. Зомби уменьшается и превращается в черную точку на сером фоне. Дорога, как секундная стрелка на циферблате земли, плывет вправо, отмечая время, которое ушло и уже никогда не вернется. Поворачиваем на север и начинаем набирать высоту. Ярче вспыхивают звезды, на сверкающем фоне галактики – зеленый фосфоресцирующий корабль-носитель. Его брюхо набито бомбами, которые сотрут с лица земли последние следы цивилизации. Сколько городов на земле? Пять тысяч? Десять? Я не знаю, а вот они знают. И меньше чем через три часа в абсолютной тишине вакуума плавно откроются двери грузового отсека и тысячи управляемых снарядов с боеголовками не больше буханки хлеба устремятся к своим целям. Один-единственный круг по орбите. Все, что мы создали за десять тысяч лет, будет уничтожено за день.
Города исчезнут. Дожди напоят выжженную, бесплодную землю. Реки вернутся в свои естественные русла. Леса, луга, болота, пастбища вернут себе все, что было вырублено, выкошено, выровнено и залито тоннами асфальта и бетона. Стремительно вырастет поголовье животного мира. С севера вернутся волки, равнины снова заполнят стада бизонов. Рай на земле, будто нас никогда и не было. И что-то древнее во мне, что-то спрятанное глубоко в генетической памяти радуется такому исходу.
«Спаситель. Значит, вот кто я такой?» – спрашивает меня Вош.
Салливан сидит напротив и внимательно наблюдает за мною. Она кажется крошечной в этой униформе с чужого плеча, как ребенок в карнавальном костюме. Странно, что в конце мы оказались вместе. Она меня сразу невзлюбила, а я просто сочла, что нет в ней ничего особенного. Я знала много таких девчонок. Застенчивая, но высокомерная; робкая, но порывистая; наивная, но серьезная; обидчивая, но дерзкая. Чувства для нее важнее реальности, особенно если реальность заключается в том, что ее миссия не имеет смысла.
Моя – безнадежна. Но обе по факту – самоубийство. И обе надо выполнить.
В наушниках трещит голос Боба:
– У нас гости.
– Сколько?
– Мм. Шесть.
– Я иду.
Отстегиваюсь. Салливан тоже встает. По пути к кабине хлопаю ее по плечу: все нормально, мы к этому готовы.
Занимаю место второго пилота. Боб показывает на свой монитор. Вертолеты приближаются.
– Какой приказ, босс? – почти без подначки спрашивает он. – Контакт или уклоняемся? Или хочешь, чтобы я посадил птичку?
– Держим курс. Они выйдут на связь…
– Подожди-ка. Они на связи. – Боб слушает. Теперь я их вижу, прямо по курсу, летят боевым строем. – Ладно, – говорит Боб и поворачивается ко мне. – Угадай с трех раз. Первые два не считаются.
– Приказывают идти на посадку.
– Теперь моя очередь. Твой приказ – набрать высоту. Угадал?
– Не отвечай. Держим курс.
– Ты же понимаешь, что они откроют огонь?
– Просто скажи, когда они окажутся в пределах попадания.
– А, так вот в чем план. Это мы откроем огонь. И собьем все шесть птичек.
– Моя ошибка, Боб. Я хотела сказать: когда мы окажемся в пределах попадания. Какая у нас скорость?
– Сто сорок узлов. А что?
– Удвой.
– Не могу. Максимальная – сто девяносто.
– Значит, доведи до максимума. Курс без изменений.
«А вот и мы. Прямо к вам в глотку».
Мы делаем рывок. Дрожь рябью пробегает по обшивке вертолета, в трюме воет ветер. Спустя две минуты Боб даже не усиленным глазом видит прямо по курсу ведущий вертолет.
– Снова приказывают идти на посадку, – орет он. – В пределах попадания через тридцать секунд!
Между нами появляется голова Салливан.
– Что происходит? – Она видит, что́ к нам приближается, и у нее отвисает челюсть.
– Двадцать! – кричит Боб.
– Что – двадцать? – не понимает она.
Они сбавят скорость. Я уверена. Сбавят скорость или разобьют строй, чтобы дать нам пройти. И сбивать нас не будут. Потому что это рискованно.
«Риск – главное», – сказал мне Вош.
Сейчас он уже знает, что ударная команда уничтожена, и знает о посланном за ними вертолете. Констанс не могла этого сделать, а Уокер в плену. Остается только один человек, который сумел бы с этим справиться: его творение.
– Десять секунд!
Я закрываю глаза. Хаб, мой верный товарищ, отключает меня от внешнего мира, и я оказываюсь в пространстве, лишенном звука и света.
«Я иду за тобой, сукин ты сын. Ты хотел создать бесчеловечного человека, и ты его получишь».
IV День последний
63 Эван Уокер
Его бросили в пустую и очень холодную комнату и сняли мешок с головы. Свет был таким ослепительным, что он инстинктивно прикрылся ладонью.
Один охранник приказал раздеться и сдать всю одежду. Эван разделся до трусов. «Нет, и это тоже». Эван снял трусы и ногой подбросил их к двери. Там стояли два молодца в камуфляже. Тот, что был помоложе, хихикнул.
Охранники вышли из комнаты. Дверь с лязгом закрылась. Холод, тишина и свет – все было на пике. Эван заметил посреди кафельного пола решетку слива. Он поднял голову, и, словно по сигналу, из форсунок в потолке вырвались струи воды.
Эван отскочил к стене и закрыл голову руками. Холод проникал сквозь кожу в мышцы и пронизывал до мозга костей. Эван опустился на пол, положил голову на колени и обхватил себя руками.
В маленькой комнате прогремел бестелесный голос:
– Встать.
Эван не подчинился.
И ледяная вода в секунду стала обжигающе-горячей. Эван вскочил на ноги, и от шока и боли разинул рот в беззвучном крике. Яркий свет пробивался сквозь пар, по кафельным стенам запрыгали, завертелись бесчисленные радуги. Вода вновь стала ледяной, а потом ее резко выключили.
Эван, задыхаясь, прислонился к стене.
– Не касаться стены, – прогремел тот же голос. – Встань по стойке смирно.
Эван отошел от стены. Никогда, даже в самый лютый мороз на ферме, когда ветер свистел над полями, а ветви деревьев ломались под весом льда, ему не было так холодно. Холод в этой комнате был живой тварью, которая стиснула тело Эвана в пасти и медленно крошила его кости. Инстинкт приказывал двигаться: физическая нагрузка повышает давление, подстегивает пульс и разогревает конечности.
– Не двигаться.
Он не мог сосредоточиться. Мысли вертелись в голове, как выпущенные из форсунок бесчисленные радуги. Он решил, что с закрытыми глазами будет легче.