Не снимая плаща, он сидел и думал о мучениях убитого. Об ужасе, так нежданно поселившемся в этом безмятежном крае. Полицейский боялся признаться себе самому, что ожидает и худшего. Может быть, других убийств. Или того, что это преступление останется безнаказанным, а время и страх сотрут его из памяти людей.
Лучше забыть, чем помнить такое.
«Руки жертвы, вид сверху и снизу. Красивые тонкие пальцы со стертыми кончиками, не оставляющими никаких отпечатков. Следы веревок на запястьях. Рисунок следов зернистый. Цвет темный».
Ньеман резко встал, опрокинув стул, и прислонился к стене. Сплетя пальцы на затылке, он вспоминал собственную сентенцию: «Каждый элемент расследования есть зеркало. А убийца скрывается где-нибудь в «мертвой зоне». Комиссара не покидала мысль о том, что Кайлуа выбрали не случайно. Его смерть была связана с его прошлым. С кем-то, кого он знал. С каким-то совершенным им проступком. С чужой тайной, которую он узнал. Что же это все-таки было? Кайлуа с детства проводил жизнь в библиотеке. А по выходным дням он скрывался в горных высях, среди скал, окружавших долину. Что же такое он мог сделать или обнаружить, чтобы заслужить такую зверскую казнь?
Ньеман решил собрать сведения о прошлом жертвы. То ли интуитивно, то ли памятуя о собственных проблемах с психикой, он начал с одного эпизода, поразившего его во время встречи с Софи Кайлуа.
Сделав несколько телефонных звонков, он соединился наконец с 14-м пехотным полком, расквартированным в окрестностях Лиона, — там проходили положенное трехдневное обследование все молодые призывники департамента Изер. Назвав несколько раз свою фамилию и причину звонка, он добрался до архивного отдела и попросил ознакомить его с досье Реми Кайлуа, признанного негодным для военной службы в девяностых годах.
Из трубки до Ньемана донеслось пощелкивание клавиш компьютера, удаляющиеся шаги, а затем шелест бумаг. Он сказал архивисту:
— Прочтите мне заключение.
— Право, не знаю, могу ли я… Кто мне докажет, что вы на самом деле инспектор полиции?
Ньеман устало вздохнул:
— Ну, позвоните в жандармерию Гернона и спросите у капитана Барна.
— Ладно, так и быть. Сейчас прочту. — Он перелистал еще несколько страниц. — Результаты тестов и другие подробности я опускаю. А заключение гласит, что вашего парня забраковали по разделу «П-четыре» — острая шизофрения. Психиатр приписал от руки на полях: «Рекомендовано терапевтическое лечение», и подчеркнул эти слова. И еще добавил: «Связаться с клиническим центром Гернона». Парень, наверное, был совсем плох — обычно врачи так не…
— А фамилию врача можете назвать?
— Конечно. Майор медслужбы Ивенс.
— Он еще работает в вашем гарнизоне?
— Да. Он сейчас наверху.
— Свяжите меня с ним.
— Но… Ладно, не кладите трубку.
Несколько секунд Ньеман слушал мелодию электронных фанфар, затем раздался мужской голос — солидный, низкий, где-то на басовом «фа». Ньеман представился, извинился за беспокойство. Доктор Ивенс отвечал не очень-то охотно. Наконец он спросил:
— Как фамилия призывника?
— Кайлуа Реми. Лет пять назад он был комиссован по поводу острой шизофрении. Может, вы его помните? Если да, то я хотел бы знать, симулировал он свою болезнь или нет.
Врач возразил:
— Эти сведения не подлежат разглашению.
— Слушайте, доктор, Кайлуа найден в горах убитым. Он задушен. У него вырваны глаза. На теле следы пыток. Следователь Бернар Терпант вызвал меня из Парижа вести это дело. Он, конечно, может связаться с вами сам, но на это уйдет масса времени. Поэтому я и прошу вас вспомнить…
— Я помню, — отрезал Ивенс. — Он был тяжело болен. Безумен. Вне всякого сомнения.
В глубине души Ньеман ожидал чего-то подобного. И все же слова врача удивили его. Он переспросил:
— Значит, Кайлуа не был симулянтом?
— Конечно нет. Я постоянно имею дело с симулянтами. Эти дурачки проявляют куда более богатую фантазию, чем настоящие сумасшедшие. Болтают невесть что, измышляют самые невероятные бредовые истории. А больные, наоборот, всегда повторяются, они зациклены на какой-нибудь одной идее. Она их грызет, точит. Ведь даже безумие имеет определенную логику, свое рациональное зерно. Реми Кайлуа был действительно болен. Классический случай.
— Какие признаки безумия он проявлял?
— Раздвоение личности. Потеря контакта с внешним миром. Нежелание общаться с окружающими… В общем, типичнейшая шизофрения.
— Доктор, этот человек работал в библиотеке Гернонского университета. Он ежедневно общался с сотнями студентов и…
Врач усмехнулся.
— Сумасшествие умеет маскироваться, комиссар. Безумные часто выглядят совершенно нормальными для окружающих. Вы должны знать это лучше меня.
— Но вы же сами сказали, что его безумие бросалось в глаза.
— У меня большой опыт. Кроме того, Кайлуа впоследствии мог научиться контролировать себя.
— Почему вы сделали в досье приписку о терапевтическом лечении?
— Я советовал ему лечиться. Вот и все.
— А вы, со своей стороны, связались с РУКЦ в Герноне?
— Честно говоря, уже и не помню. Случай был интересный, но, кажется, в клинику я так и не позвонил. Слушайте, если эта тема…
— Интересный случай — я правильно расслышал?
Врач присвистнул.
— И еще какой! Этот тип жил в своем замкнутом мире, где царили его собственные строжайшие законы и где его личность вырастала до гигантских размеров. Находясь среди людей, он, разумеется, проявлял определенную гибкость, но на самом деле был буквально одержим страстью к порядку и точности. Каждое его чувство и ощущение оформлялось в конкретную фигуру, в самостоятельную личность. Он один представлял собой целую армию. Поразительный случай.
— Кайлуа был опасен?
— Несомненно.
— И вы его отпустили?
Наступила пауза, потом Ньеман услышал:
— Знаете, сумасшедшие на свободе…
— Доктор, — перебил его комиссар, — этот человек был женат.
— Ну, в таком случае… мне очень жаль его супругу.
Ньеман положил трубку. Откровения врача раскрыли перед ним новые горизонты. И усугубили его смятение.
Он решился на новый визит.
* * *— Итак, вы мне солгали.
Софи Кайлуа попыталась закрыть дверь, но комиссар сунул в проем локоть.
— Почему вы не сказали, что ваш муж был болен?
— Болен?
— Да, болен шизофренией, да так, что по нему сумасшедший дом плакал, судя по отзыву врача.
— Мерзавец!
Сжав зубы, молодая женщина снова рванула на себя дверь, но комиссар держался стойко. Несмотря на гладко зачесанные волосы и свитер со спущенными петлями, эта женщина казалась ему еще красивее, чем прежде.
— Вы что, не понимаете? — крикнул он ей. — Мы ищем убийцу. Мы ищем мотив преступления. Возможно, Реми Кайлуа совершил какой-то поступок, который объясняет его ужасную смерть. Поступок, давно забытый им самим. Я прошу вас… только вы одна можете мне помочь!
Софи Кайлуа смотрела на него широко открытыми глазами. Ее лицо с хрупкими точеными чертами нервно подергивалось, а безупречного рисунка брови страдальчески сдвинулись.
— Вы с ума сошли!
— Я должен знать его прошлое.
— Вы с ума сошли…
Женщина дрожала всем телом. Комиссар невольно опустил глаза. Его взгляд упал на острые ключицы, торчащие под свитером, на перекрученную бретельку лифчика, видную сквозь ажурные петли. И вдруг его словно что-то толкнуло: он схватил ее руку и приподнял рукав. На белой коже темнели синяки. Ньеман прокричал:
— Он вас бил!
И, оторвав взгляд от синих пятен, пристально взглянул в лицо Софи Кайлуа.
— Он вас истязал! Ваш муж был сумасшедшим. Ему нравилось причинять боль. Я в этом уверен. И он совершил какое-то преступное деяние. Вы наверняка знаете или подозреваете какое. Вы не сказали мне и десятой доли того, что знаете.
Женщина плюнула ему в лицо. Это было так неожиданно, что Ньеман отшатнулся, и она воспользовалась этим, чтобы захлопнуть дверь. Щелкнули замки, лязгнул засов. Ньеман всем телом навалился на дверь. Из соседних квартир стали выглядывать встревоженные соседи. Полицейский пнул дверь ногой и крикнул:
— Я еще вернусь!
Ответом ему было молчание.
Грохнув кулаком о косяк, Ньеман прислушался. Из квартиры глухо, как из глубины пещеры, донесся сквозь рыдания женский голос: «Вы с ума сошли!..»
14
— Мне нужен агент в штатском, чтобы он ходил за ней по пятам. Обратитесь в другие комиссариаты, в Гренобль, наконец!
— Софи Кайлуа? Но… почему?
Ньеман взглянул на Барна. Они находились в приемной гернонской жандармерии. Капитан был облачен в положенный по форме темно-синий пуловер в белую полоску, напоминавший матросскую тельняшку.
— Эта женщина что-то скрывает от нас, — объяснил Ньеман.
— Но вы же не думаете, что это она…
— Конечно нет. Просто она не говорит всего, что знает.
Барн неохотно кивнул и вручил Ньеману объемистую папку, набитую факсами, ксерокопиями и прочими бумагами.
— Вот первые результаты расследования, — объявил он. — Пока мне вас обрадовать нечем.
Не обращая внимания на гомон и толкотню в зале, Ньеман начал проглядывать досье прямо на ходу, медленно двигаясь к единственному незанятому столу в уголке. Материалов, собранных Барном и Вермоном, было великое множество, но ничего существенного он в них не обнаружил. Ньеман мрачно выругался сквозь зубы: такое жуткое преступление в таком маленьком городишке — и ни малейшей зацепки, ни единого следа!
Наконец он сел и стал читать внимательнее.
Версия о разбойном нападении отпадала. Запросы в тюрьмы, префектуры и суды ничего не дали. Угоны машин за последние двое суток никак не были связаны с убийством. В преступлениях и происшествиях, зафиксированных за истекшие двадцать лет, не было ничего общего с этим жутким и странным случаем. В самом Герноне за эти же годы всего несколько раз составлялись протоколы: дорожные аварии, пожары, грабежи да несколько несчастных случаев в горах…
Ньеман отложил папку. Выглянув в окно, он увидел только что вернувшийся патруль; озябшие жандармы растирали покрасневшие от холода лица. Он бросил вопросительный взгляд на Вермона, но тот отрицательно качнул головой — опять ничего!
Комиссар еще несколько секунд смотрел на жандармов, но мыслями был далеко отсюда. Он думал о двух женщинах. Одна — крепкая, темная, как дубовая кора. Упругое тело, гладкая бархатистая кожа. Запах смолы и сухих трав. Другая — хрупкая и недобрая. В ней чувствовалась тревога и агрессивность, но она привлекала Ньемана не меньше, чем та, первая. Что скрывала эта женщина с таким изможденным, но волнующе прекрасным лицом? Действительно ли Кайлуа истязал ее? В чем заключалась ее тайна? И вправду ли она так сильно горевала по мужу, претерпевшему нечеловеческие муки?
Ньеман встал и снова выглянул в окно. Солнце над горами пронизывало облака клинками своих лучей, зловеще блиставших на черной вздутой туше грозы. Внизу теснились серенькие, неразличимо одинаковые домики Гернона. Остроконечные крыши, на которых не задерживался снег. Темные квадратные оконца, похожие на картины в мрачных тонах. Река, бегущая через весь город, мимо жандармерии…
Мысли Ньемана вновь обратились к двум женщинам. Эта лихорадка охватывала комиссара при каждом расследовании, словно поиск преступника обострял все его чувства, побуждал к чему-то вроде любовной охоты. Он мог влюбляться только в этой криминальной суматохе — среди подозреваемых, свидетелей, шлюх, официанток…
Так какая же из двух — брюнетка или блондинка?
Зазвонил его мобильный телефон. Это был Антуан Реймс.
— Я только что из Отель-Дьё.
Сегодня Ньеман еще не звонил в Париж. И теперь дело в Парк-де-Пренс вновь настигло его зловещим бумерангом. Директор продолжал:
— Врачи провели уже пятую операцию, чтобы спасти лицо. Ободрали парню всю задницу — брали кожу для пересадки. Но это не все. У него три черепные травмы. Выбит глаз. Семь переломов лицевых костей. Семь, Ньеман! Нижняя челюсть глубоко вбита в гортань. Осколками перерезаны голосовые связки. Он пока в коме, но если и очнется, уже не сможет говорить. По мнению врачей, таких повреждений не бывает даже в автомобильных катастрофах. Как, по-твоему, я должен им это объяснить? И что я скажу в английском посольстве? А журналисты? Ньеман, мы с тобой знакомы чуть ли не всю жизнь, и я всегда считал тебя другом. Но теперь я думаю, что ты псих и садист.
У Ньемана задрожали руки.
— Этот тип убил человека, — возразил он.
— А ты убил его, мать твою!
Сыщик не ответил. Он переложил мокрую от пота трубку в левую руку. Реймс спросил:
— Как продвигается твое дело?
— Медленно. Никаких следов. Никаких свидетелей. Все гораздо сложнее, чем казалось.
— Ну, я же тебе говорил! Не дай бог, журналисты пронюхают, что ты в Герноне; они налетят на тебя, как блохи на шелудивого пса. Хорошо, что я придумал отослать тебя туда.
И Реймс, не прощаясь, повесил трубку. Несколько минут Ньеман стоял с пересохшим горлом, уставившись в пространство. Будто при ослепительной вспышке молнии, он вновь ясно увидел трагические события позапрошлой ночи. У него сдали нервы, и он изуродовал убийцу в приступе нахлынувшей ярости, которая затмила все его чувства, кроме одного — жгучего желания немедленно изничтожить мерзавца, попавшегося ему в руки.
Пьер Ньеман всегда жил в мире насилия, в развращенном мире, с его безжалостными, дикими устоями, и давно привык не бояться свойственных этому миру опасностей. Напротив, он сам искал их, твердо уверенный в том, что способен во всеоружии противостоять злу и контролировать его. Но вот теперь он утратил это чувство самоконтроля. Насилие проникло в его плоть и кровь, помрачило разум, сделало слабым и уязвимым. Ему так и не удалось преодолеть собственные страхи. Где-то глубоко, в дальнем уголке сознания, по-прежнему выли свирепые псы…
Внезапно он вздрогнул: снова зазвонил телефон. Это был патологоанатом Марк Кост, в его голосе звучало торжество:
— У меня новости, комиссар! Важная зацепка! Это по поводу воды в глазницах трупа. Только что пришли результаты анализов.
— И что?
— Это не речная вода. Невероятно, но так. Анализ проводил химик экспертного отдела гренобльской полиции Патрик Астье. Феноменальный специалист, настоящий ас! Так вот, следы загрязнения в воде не совпадают с теми, что содержатся в нашей реке. Ни по каким параметрам.
— Объясни, что это значит.
— Вода из-под век Кайлуа содержит серную и азотную кислоты высокой степени концентрации. Это практически не вода, а уксус. Ценнейшая информация!
— Ничего не понимаю. Можно поподробнее?
— Не буду входить в технические детали, скажу основное: серная и азотная кислоты являются соответственно продуктами двуокиси серы и двуокиси азота. По словам Астье, такую смесь диоксидов может давать только один тип промышленного предприятия — теплоэлектроцентраль, работающая на буром угле. То есть электростанция устаревшего типа. Вывод Астье однозначен: жертва была убита рядом с такой станцией. Найдите в районе электроцентраль, потребляющую бурый уголь, и вы обнаружите место преступления.
Ньеман глядел в небо; темные туши облаков, подсвеченные упрямым солнцем, плыли в вышине, словно косяк серебристых лососей. Наконец-то хоть одна зацепка! Он распорядился:
— Отправь мне этот анализ на факс Барна.
В дверях он столкнулся с запыхавшимся Эриком Жуано.
— Я вас всюду ищу, комиссар! У меня важная информация.
Похоже, расследование начинало набирать обороты. Оба полицейских вернулись в комнату. Жуано лихорадочно листал свой блокнот.
— Я выяснил, что в окрестностях Сет-Ло есть клиника для слепых детей. И многие больные — родом из Гернона. Дети страдают разными недугами. Катаракта. Пигментация сетчатки. Цветовая невосприимчивость. И число таких больных в Герноне сильно превышает средние показатели.
— Дальше. Какова причина заболеваний?
Жуано сложил руки лодочкой.
— Долина. Ее изолированное положение. По словам врача, это генетические болезни. Они передаются из поколения в поколение, и причиной тому — браки между кровными родственниками. Такое часто бывает в изолированных местах. Что-то вроде заразы, передающейся по наследству.
И лейтенант вырвал из блокнота листок.
— Вот, держите адрес клиники. Ее директор, доктор Шампла, досконально изучил это явление. Я подумал, что…
Но Ньеман направил указующий перст на Жуано:
— Ты сам поедешь туда.
Молодой полицейский просиял от радости.
— Вы мне доверяете?
— Я тебе доверяю. Езжай.
Жуано вскочил было с места, но тут же остановился, недоуменно подняв брови.
— Комиссар… Извините, но… почему бы вам самому не расспросить директора? Это ведь интересный след. Или вы нашли что-то более важное? Может, вы считаете, что я справлюсь лучше, потому что я местный? В общем, я ни черта не понимаю.
Ньеман прислонился к дверному косяку.
— Все верно, я иду по другому следу. Но вот тебе еще один небольшой урок, Жуано. Иногда в ходе следствия появляются некоторые привходящие мотивы.
— Какие мотивы?
— Личные. Я не поеду в эту клинику, потому что страдаю одной фобией.
— Это связано со слепыми?
— Нет, с собаками.
Жуано недоверчиво взглянул на комиссара.
— Не понял.
— А ты подумай. Там, где живут слепые, всегда есть собаки. — И Ньеман жестом изобразил слепца, идущего за псом-поводырем. — А где есть собаки, туда я ни ногой.