— Я говорил с кладбищенским сторожем. За могилой старательно ухаживают, но он ни разу не видел, кто именно.
Крозье не ответил. Открыв ящик стола, он извлек оттуда бутылку со спиртным золотистого цвета и плеснул себе в стаканчик — совсем немного, на донышко.
— Если мы не разыщем семью, — спросил Карим, — можно ли получить официальное разрешение на обыск склепа?
— Нет.
— Тогда позвольте мне разыскать родителей мальчика.
— А белая машина? А сбор улик вокруг кладбища? Кто этим займется?
— У нас будет подкрепление из центральной уголовки. Они прекрасно с этим справятся. Дайте мне хоть несколько часов, комиссар! Я хочу провести эту часть расследования сам, один.
Крозье поднял стакан, глядя на Карима.
— Я тебе не предложил…
Карим отрицательно мотнул головой. Крозье одним глотком осушил стакан и прищелкнул языком:
— Ладно, даю тебе время до восемнадцати часов, включая рапорт.
Молодой араб выбежал из кабинета. Его жесткая тужурка поскрипывала при каждом шаге.
18
Карим позвонил директрисе школы Жана Жореса, чтобы узнать, нашла ли она в отделе образования сведения о Жюде Итэро. Та действительно сделала запрос, но ответ был отрицательным — никакой информации о мальчике в архивах департамента не оказалось. «Наверное, вы на ложном пути, — набравшись смелости, заметила она. — Ведь ребенок мог и не жить в нашем районе».
Карим повесил трубку и взглянул на часы. Тринадцать тридцать. Он дал себе два часа на то, чтобы проверить архивы других школ и просмотреть списки учеников младших классов.
Он управился меньше чем за час, но нигде не нашел ни малейшего следа Жюда Итэро. Тогда он вновь поехал в школу Жана Жореса: пока он копался в архивах, ему пришла в голову одна мысль. Женщина с большими зелеными глазами встретила его в самом возбужденном настроении.
— Я еще кое-что сделала для вас, офицер!
— Слушаю.
— Я стала искать учителей, которые преподавали здесь в те годы.
— И что же?
— Нам опять не повезло. Бывшая директриса давно на пенсии.
— Малышу Итэро было в восемьдесят первом — восемьдесят втором годах девять — десять лет. Можно найти учительниц этих классов?
Женщина уткнулась в свои записи.
— Конечно! Тем более что в них работала только одна учительница. Это довольно распространенная практика, когда учителя «переходят» из класса в класс вместе с детьми.
— И где же она сейчас?
— Не знаю. Она ушла из школы как раз в конце восемьдесят первого — восемьдесят второго учебного года.
Карим мысленно выругался. Но директриса многозначительно продолжала:
— Знаете, я много думала и поняла, что мы упустили одну вещь.
— Какую?
— Школьные фотографии. Мы ведь храним у себя снимки всех классов.
Карим прикусил губу: дурак, как же он мог это забыть!
— И вот я просмотрела наши фотоархивы. Вы не поверите: снимки этих классов тоже украдены!
Внезапная догадка, словно молния, блеснула в голове Карима. Ему вспомнилась пустая овальная рамка на стене склепа. Значит, кто-то хотел стереть саму память о мальчике, уничтожить его имя, украсть лицо. Женщина недоуменно спросила:
— Почему вы улыбаетесь?
— Извините меня. Я уже давно жду этого. Жду вот такого, настоящего дела, понимаете? И мне тоже пришло кое-что в голову. Хранятся ли у вас классные дневники прошлых лет?
— Дневники?
— В мое время в каждом классе имелась такая тетрадь, что-то вроде журнала, куда записывалось, кто из детей отсутствовал, что задано на дом.
— Да, у нас тоже есть такие.
— Вы их храните?
— Конечно. Но там нет списков учеников.
— Зато есть фамилии пропускавших уроки.
Лицо женщины просияло, глаза ее радостно заблестели.
— Вы надеетесь, что мальчик когда-то пропускал занятия?
— Я надеюсь главным образом на то, что эта мысль не посетила наших воров.
Директриса снова открыла шкаф с архивами. Карим перебрал темно-зеленые тетради и выбрал две из них, за нужные годы. Увы, его ждало разочарование — фамилия Итэро там не значилась.
Скорее всего, он действительно шел по ложному следу: несмотря на его глубокую уверенность, что ребенок учился в школе Жана Жореса, никаких подтверждений этому не было. Однако сыщик упрямо листал тетради, надеясь на чудо.
И вдруг он увидел. Ему помогли цифры, аккуратно проставленные в правом верхнем углу. В тетради за 1982 год отсутствовало несколько страниц. Их явно вырвали — с 8 по 15 июня. Эти даты походили на клещи, ухватившие кусочек… пустоты. Кариму померещилось имя мальчика, написанное все тем же округлым четким почерком на недостающих листках.
Он тихо попросил директрису:
— Дайте мне телефонный справочник.
Несколько минут спустя Карим обзванивал одного за другим всех врачей Сарзака. Сердце его бурно колотилось, он был уверен, что с 8 по 15 июля Жюд Итэро пропустил школу по болезни.
Он опросил всех врачей подряд, требуя, чтобы они сверялись с картотеками, и каждый раз называя по буквам имя мальчика. Но ни один из них не знал его. Сыщик выругался сквозь зубы и стал названивать в соседние коммуны — Кайяк, Тьермон, Валюк. И вот наконец свершилось: в Камбюзе, городке, расположенном в тридцати километрах от Сарзака, один из врачей ответил:
— Жюд Итэро? Да, конечно, я хорошо помню этот случай.
Карим не поверил своим ушам.
— Хорошо помните? Четырнадцать лет спустя?
— Приезжайте. Я вам все объясню.
19
Доктор Стефан Масэ представлял собой современный тип деревенского врача в элегантной упаковке. Спокойное лицо, белые холеные руки, дорогой костюм и гармоничное сочетание острого ума и житейского опыта, буржуазной солидности и аристократической утонченности. Карим с первого же взгляда возненавидел этого лекаришку с его обходительными манерами. Он иногда и сам пугался приступов беспричинной ярости, вырывавшейся из глубин его души, как лава из вулкана.
Не снимая кожаной тужурки, он присел на краешек кресла. Между ним и хозяином кабинета сверкало широкое пространство полированного письменного стола, на котором красовались несколько безделушек, видимо дорогих, компьютер и фармацевтические справочники. Кабинет дышал сдержанной роскошью и хорошим вкусом.
— Рассказывайте, доктор! — потребовал Карим без долгих предисловий.
— Вы не могли бы сказать поточнее, какая информация нужна для вашего расследования?
— Нет, — ответил Карим, смягчив жесткость ответа улыбкой. — Мне очень жаль, но это служебная тайна.
Врач побарабанил пальцами по краю стола и встал. Этот араб в пестрой шапочке явно поразил его воображение. Телефонный разговор не подготовил его к такому сюрпризу.
— Это случилось в июле восемьдесят второго года. Обычный вызов на дом. К мальчику с высокой температурой. Первый мой вызов. Мне было тогда двадцать восемь лет.
— Оттого-то вы и запомнили его?
Врач улыбнулся. Эта широкая, до ушей, улыбка вызвала у Карима еще большее раздражение.
— Нет. Вы сейчас поймете. Вызов поступил через телефонистку, и я записал адрес с ее слов. Речь шла о маленьком домике на каменистой равнине, в пятнадцати километрах отсюда. Адрес у меня сохранился, я вам его дам.
Полицейский молча кивнул.
— Итак, — продолжал врач, — я увидел каменную лачугу, стоявшую, можно сказать, в чистом поле, вдалеке от других домов. Жара была невыносимая, в кустах громко стрекотали цикады. Когда женщина открыла дверь, у меня сразу возникло какое-то странное ощущение. Она была как будто не на своем месте в этом крестьянском домишке…
— Почему?
— Не знаю. В общей комнате блестело пианино и….
— Ну конечно, разве крестьяне могут любить музыку!
— Я этого не говорил… Извините, мне кажется, я вам чем-то несимпатичен?
Карим поднял глаза.
— Не все ли равно?
Врач понимающе кивнул. Он по-прежнему любезно улыбался, но в глазах у него мелькнул легкий страх. Он заметил квадратную рукоятку пистолета, торчавшую из кобуры на боку у Карима. И, может быть, следы засохшей крови на рукаве его тужурки. Доктору стало явно не по себе. Тем не менее он продолжал мягко прохаживаться по кабинету.
— Я вошел в комнату ребенка, и ее обстановка показалась мне более чем странной. В комнате почти ничего не было — ни одной игрушки, ни одного рисунка, ничего.
— Как выглядел ребенок?
— Не знаю. Это-то и было самое непонятное. Женщина принимала меня в темноте. Все ставни были наглухо закрыты. Во всем доме — ни единого источника света. Когда я вошел, то подумал, что это сделано ради прохлады, ради тени, но потом заметил, что и мебель сплошь прикрыта простынями. Словом, в высшей степени таинственный дом.
— Как она это объяснила?
— Как она это объяснила?
— Что ее ребенок заболел и свет режет ему глаза.
— Вам удалось осмотреть его?
— Да… насколько это возможно в полутьме.
— Чем он был болен?
— Обыкновенной ангиной. Но вот что меня поразило…
Врач нагнулся к Кариму и приложил палец к губам скупым, чисто докторским жестом, наверняка производившим впечатление на его пациентов. Но на Карима такие фокусы не действовали.
— В тот миг, когда я достал лампочку-карандаш, чтобы осветить горло больного, женщина схватила меня за руку. Она так яростно стиснула ее, что я испугался. Понимаете… она не хотела, чтобы я видел лицо мальчика.
Карим задумался. Ему вспомнились пустая рамка на склепе и пропажа школьных фотографий.
— Вы сказали — «яростно стиснула». Как это понять?
— Я имел в виду ее силу. Эта женщина была… ненормально сильной. Да, совсем забыл, она была чрезвычайно высокого роста — метр восемьдесят, а то и больше. Настоящая великанша.
— А ее лицо вы рассмотрели?
— Нет. Говорю вам, все происходило в почти полной темноте.
— Ну, а потом?
— Я выписал рецепт и уехал.
— Как вела себя эта женщина? Я имею в виду, как она обращалась с ребенком?
— Она была внимательна и в то же время довольно сдержанна. В общем, странная история.
— Вы больше не навещали больного?
Врач все еще ходил по комнате. Он мельком взглянул на Карима и отвел глаза. Теперь его лицо утратило прежнее благодушное выражение. И вдруг сыщик понял, отчего Масэ так хорошо запомнил этот визит: два месяца спустя малыш Жюд умер. И доктор не мог не знать этого.
— Видите ли, началось лето… время отпусков, — сказал он. — В общем… я поехал туда уже в начале сентября. Но в доме больше никто не жил. От одного из дальних соседей я узнал, что они уехали.
— Уехали? Разве вам не сообщили, что мальчик умер?
Врач отрицательно качнул головой:
— Нет. Соседи ничего не знали. А сам я узнал значительно позже… случайно.
— Каким же образом?
— На кладбище Сарзака, во время похорон одного человека.
— Еще кого-то из ваших пациентов?
— Инспектор, вы позволяете себе лишнее, я…
Карим встал. Врач попятился.
— И с того времени, — сказал сыщик, — вы спрашиваете себя, не упустили ли в тот день признаки более серьезной болезни. И терзаетесь запоздалыми угрызениями совести. Уж наверняка вы наводили справки по этому поводу. От чего умер мальчик?
Врач торопливо расстегнул ворот рубашки. На его висках заблестели капельки пота.
— Не знаю. Я… я действительно справлялся — у коллег, в больницах, но так ничего и не выяснил. Эта история не давала мне покоя.
Карим направился к двери.
— Вы еще услышите об этом мальчике.
— Что?
Врач побелел как полотно.
— И довольно скоро, — добавил сыщик.
— Господи, что я вам сделал?
— Ничего. Просто я в молодости угонял тачки у типов вроде вас.
— Да кто вы такой? Откуда? Вы даже свои документы мне не предъявили!
Карим усмехнулся.
— Ладно, не бухтите. Это я так шучу.
И вышел из кабинета. В приемной было полно больных. Врач нагнал его.
— Погодите, — прошептал он, задыхаясь. — Вы обнаружили что-то, чего я не знаю? Я имею в виду… причину смерти…
— К сожалению, нет.
Сыщик взялся за ручку двери, но врач загородил ему дорогу рукой. Его била дрожь.
— Так в чем же дело? К чему это расследование, через столько лет?
— Прошлой ночью кто-то проник в склеп мальчика. И обокрал его школу.
— Кто… кто мог, по-вашему, это сделать?
— Не знаю, — ответил полицейский. — Ясно одно: эти ночные происшествия — всего лишь деревья, за которыми не видно леса.
20
Он долго гнал машину по совершенно пустой автостраде. В этих краях национальные шоссе смахивали на департаментские, а последние — на проселочные дороги. Под голубым небом с пушистыми облачками простирались поля, где ничего не росло и не пасся скот. Иногда на пути возникали гряды скал, изборожденных мрачными лощинами. Пересекая этот департамент, вы словно путешествовали вспять по времени и попадали в те древние века, когда люди еще не знали земледелия.
Карим намеревался первым делом посетить домик семьи Итэро — Масэ дал ему адрес. Но лачуги уже не было, ее развалины едва виднелись среди зарослей блеклых сорняков. Сыщик мог бы обратиться к кадастровым записям и выяснить имя домовладельца, но он предпочел отправиться в Каор, чтобы расспросить Жан-Пьера Ко, бессменного фотографа школы Жана Жореса, сделавшего некогда снимки, украденные злоумышленниками.
Он надеялся разыскать у него негативы и напечатать фотографии заново. Среди незнакомых детских лиц наверняка будет то единственное, которое Карим страстно желал увидеть, даже если он не сможет его узнать. В глубине души он полагался на свою интуицию — она должна была подать ему какой-нибудь тайный знак в ту минуту, когда снимки лягут перед ним на стол.
Около шестнадцати часов он поставил машину в центре Каора, у пешеходного квартала. Каменные портики, кованые решетки балконов, затейливые водосточные трубы. Вся эта аристократическая красота города-памятника была абсолютно чужда Кариму, выросшему среди убогих бетонных коробок.
Он долго разыскивал ателье и наконец увидел вывеску: «Жан-Пьер Ко, фотограф. Свадьбы и крестины».
Фотография находилась на втором этаже. Карим взбежал по лестнице и вошел в пустую полутемную комнату. Сыщик едва мог различить висящие на стенах фотографии в широких рамах, откуда смотрели принаряженные парочки. Узаконенное счастье на глянцевой бумаге.
Карим тотчас же упрекнул себя в цинизме: кто он такой, чтобы презирать и судить этих людей?! Что он может предложить им взамен этого счастья — он, загнанный в эту глушь сыщик, который никогда не понимал женщин, задавил в себе любовь, сознательно отказался от нее? Для него все человеческие чувства граничили со слабостью, с уязвимостью, а их он считал позором для мужчины. И теперь он, замкнувшись в своей одинокой гордыне, иссыхал на корню.
— Собираетесь жениться?
Карим обернулся на голос.
Перед ним стоял седой человечек; его изрытое оспой лицо напоминало пемзу. Длинные спутанные бакенбарды топорщились и вздрагивали, словно от нетерпения, и с ними как-то не сочетались темные мешки под усталыми глазами. Человек зажег свет и стал разглядывать Карима.
— Нет, вы не собираетесь жениться, — заключил он.
Его голос звучал хрипловато, как у заядлого курильщика. Он подошел ближе; взгляд из-под блеклых век выражал безразличие, смешанное с подозрительностью. Карим улыбнулся. У него не было никакой санкции на розыски в этом городе, так что следовало проявить мягкость.
— Меня зовут Карим Абдуф, — сказал он. — Я лейтенант полиции, расследую одно дело. Мне нужна кое-какая информация.
— Вы из Каора? — спросил фотограф, заинтригованный видом странного гостя.
— Из Сарзака.
— У вас есть документы?
Карим порылся в кармане и протянул свое удостоверение. Фотограф несколько минут внимательно изучал его. Араб вздохнул. Он знал, что Ко впервые видит полицейскую карточку инспектора, но это не мешает ему играть в бдительность Наконец тот с натянутой улыбкой вернул документ. Его лоб прорезали глубокие морщины.
— Что же вы хотите?
— Я ищу снимки одного класса.
— Какая школа?
— Жана Жореса, в Сарзаке. Мне нужны фотографии первого и второго классов средней ступени восемьдесят первого — восемьдесят второго годов, а также списки учеников, если они случайно остались у вас. Хранятся здесь такие документы?
Человек снова улыбнулся.
— Я храню абсолютно всё.
— Значит, можно взглянуть? — спросил полицейский таким елейным тоном, на какой только был способен.
Фотограф указал на дверь соседней комнаты, откуда падала узкая полоска света.
— Конечно. Они там. Прошу…
Второе помещение было много просторнее, чем ателье. На длинном столе возвышалось непонятное устройство черного цвета, со множеством ручек, рычагов и линз. Кругом висели увеличенные фотографии — на сей раз крестины. Но тоже в белых тонах. Радостные улыбки, новорожденные…
Карим подошел вслед за фотографом к железному канцелярскому шкафу. Ко пригнулся, читая этикетки, затем открыл массивный ящик и вынул оттуда кипу конвертов из вощеной бумаги.
— Жан Жорес. Вот они.
И он вытащил из пачки конверт, набитый прозрачными пакетиками со снимками. Он перебрал их раз, другой и… складок на его лбу стало еще больше.
— Вы сказали, первый и второй восемьдесят второго года?
— Именно так.
Усталые глаза фотографа удивленно раскрылись.
— Странно… Их здесь нет.
Карим вздрогнул. Неужто взломщики опередили его? Он спросил: