Последнее время я несколько раз задумывался, что происходящее на Донбассе — это, конечно, традиционная «бунташная» история, разинщина. И то, что новороссийских мужиков пришли поднять боевитые соседи — казак Бабай и морпех Моторола, уволившийся из ВС РФ, это как раз обычно и традиционно.
Русский (новороссийский) мужик от века к веку так сидел и ждал, пока появится Болотников (тоже, кстати, казак «в первом поколении») или беглый (ну, почти как Моторола) солдат Емельян Пугачёв.
Заявлялись эти ребята «дать вам волю» (реальная фраза реального Разина) — и начиналось.
Характерно, что на сторону казачества переходили стрелецкие части и отдельные стрелецкие командиры — в этом смысле присутствие Стрелкова или переход украинских подразделений на сторону ополченцев тоже вещь обычная, нисколько не удивляющая.
К Разину, забавный факт, примкнул под Царицыным некто Лазунка Жидовин — проще говоря, еврей Лазарь — и служил ему.
Широту и красоту буйного национального характера Шукшин ценил и болел этим характером мучительно, смертельно. Когда дописал свой роман — рыдал в ванной (он в ванной, сидя на краешке, писал ночами) — рыдал и говорил: «Какого мужика погубили!..»
В каком-то смысле Разин тоже хотел строить свою Новороссию, но против царя не выступал — наоборот, он, как и самозванец Пугачёв, как и Болотников ранее, хотел добраться к московскому Кремлю, пасть государю (или государыне, в случае Пугачёва) в ноги и испросить позволения перебить всех бояр-предателей и дворян-подонков.
То есть национальные русские бунтари были патерналисты те ещё.
К Разину, Болотникову и Пугачёву огромными толпами шли другие россияне — калмыки, башкиры — совместно отстаивать свободу русского мужика. Осетин и абхазов тогда ещё не было в составе России, они бы тоже подтянулись.
Если б Шукшин увидел Новороссию, он бы угадал все те типы, которые описал — а, по сути, во многом выдумал. А они вдруг оказались вполне живыми, действующими, улыбчивыми и полными бешеных сил.
Можно как угодно к ним относиться, но понятно, что Мозговой или тот же Моторола — это герои, прямиком пришедшие не только из романа Шукшина, но и, например, из «Тихого Дона» Шолохова: они там запросто размещаются и тут же начинают куролесить.
Русская классика — вещь страшная. Когда наша интеллигенция сначала признаётся в любви к «Пушкину-Лермонтову», зовёт на помощь Чехова и Шукшина, а следом говорит: «…но мы ненавидим эту чудовищную Россию, с её государством, с её зверством» — это означает, что либо они классики не читали, либо читали её каким-то особым способом. По диагонали, с конца к началу, в переводе с русского на древнеарамейский, или ещё как-то, я не знаю.
Василий Макарович, явись им, пусть они ужаснутся.
* * *Когда проезжаешь в трёх километрах от позиций той стороны, ночью, — ощущения становятся тонкими, хрустальными: кажется, тронь тебя — и раздастся приятный звон.
…На передовой возникает новое чувство. Одно дело, когда падают бомбы на Донецк — чёрт знает, откуда они летят, может, просто с неба, из ниоткуда. А другое дело, когда вдруг видишь чужие позиции и укрепления — и там люди, которые хотят убить людей, которые с этой стороны. Они там ходят, смеются и разговаривают. Точно так же, как и здесь.
Сложно это осознать в какой-то ясности и простоте.
* * *Бойцы 1-го батальона теробороны «Волынь» в населённом пункте Никишино (тридцать километров северо-восточнее Донецка) осквернили местное кладбище, разбив все надгробия на могилах ветеранов Великой Отечественной войны.
Победили-таки. Мёртвых, но победили.
К несчастью, данный факт обсуждаться в российской прогрессивной блогосфере не будет. Потому что тут давно всем известно, что «правый уклон» украинского национально-освободительного движения придумали в России.
Или ещё есть одно объяснение, которое помогает при любых, даже самых скорбных обстоятельствах: «…Если бы не “зелёные человечки в Крыму”, этого бы не было. Потому что беззаконие порождает беззаконие».
Крушите, ребята! Зелёные человечки в ответе за всё.
Отчего-то никто не хочет отсчитывать, начиная с Майдана. Одно беззаконие породило ещё много всяких беззаконий. Такая логика не подходит. В начале любой проблемы должна стоять Россия, иначе какая-то фигня получается.
Наконец, есть ещё третье объяснение, когда первые два совсем уже теряют вес. «Меня больше волнует происходящее в России, потому что я живу здесь».
В Харьков вчера заехала тысяча ультрас и бьют всех неблагонадёжных, рискующих выйти на улицу, достаётся и милиции. Патриоты Майдана на марше. Обрушили самый крупный памятник Ленину в Европе.
Нашли одно захоронение мирных жителей на Донбассе, потом другое, это тоже ничего. Реакция? «Нас больше волнует происходящее в России».
А и правда, давайте-ка обсудим великорусскую спесь, господа, это — тема!
…Вчера мне написала очередная боевая женщина с Украины по поводу харьковского шабаша: «Наш памятник, не лезьте в наши дела, хотим и рушим!»
Эта женщина всё время разная, но на самом деле, в каком-то смысле она — одна. Она приходила во время Майдана и говорила: «Что хотим, то и поём, как хотим, так и скачем!» Она приходила после первых попыток разрушить изваяния Ленина, Кутузова и солдата-освободителя по всей Украине ровно с теми же словами.
Потом отвалился Крым и поехал в сторону Донбасс, но она не сделала ни одного вывода. Или сделала, но мы их не в состоянии осознать.
Потом началась война, и были убиты тысячи людей. Но она всё стоит у двери с этой своей фразой: «Это наше личное дело, что хотим, то и ломаем! Всё сломаем, что захотим!»
Кажется, это она управляет страной, а не Порошенко.
Если люди со стилизованными свастиками и характерными повадками захватят власть в Киеве, я знаю, что скажут здесь лучшие люди. Это будет всего одна фраза, всего одна. Вот она:
— Боже, до чего Россия довела Украину!
(В этом месте, в идеале, надо отвернуться. Не плакать же при всех. Мужество вас не покинет.)
* * *Сейчас говорили с одним человеком, которого я очень уважаю, про разницу между воевавшими в Чечне в 1996 году и теми, кого я видел в Новороссии.
Я говорю, что в Чечне не было ощущения радости и дружелюбия. Всё-таки воевали, как правило, «срочники», мучительно замудоханные и с затравленными глазами. Всё-таки даже ОМОН и СОБР — и те были отправлены в командировку, пусть даже и поехали добровольно. Всё-таки не столь полное ощущение собственной правоты было тогда.
В Новороссии совсем, совсем иначе.
В Новороссии люди сами сделали свой выбор — они свободны, как никогда. Это такая демократия, которая нам и не снилась. И они счастливы оттого, что сделали свой собственный — и что важно — жертвенный выбор.
Поэтому в Новороссии всё время ощущение какого-то праздника, ярмарки, доверия друг к другу.
Жертвовать собой — занятие праздничное, упоительное, улыбчивое.
* * *Подвозили из Донецка мужика, которого недавно обменяли из плена, — ополченец. Его, когда он пропал, спутали с каким-то другим погибшим, и другого человека похоронили под его фамилией, поставили крест с табличкой. В общем, живёт человек, а у него и могила теперь есть: фамилия, имя, всё как положено, только одна дата перепутана.
Мы подвезли человека до его могилы. «Дальше сам», — говорит.
Часть шестая. Карусель
* * *В XIX веке рассадником либерализма и прочего нигилизма был Петербург.
В петербургских салонах обсуждали — на тот, прежний манер — «рашку» и «ватников».
Москва была куда консервативней. Москва ещё из себя рашку не вытравила, и ватник, чтоб хотя бы добежать до нужника, изредка надевала.
(Вот как, например, видный публицист Владимир Мещерский описывал Петербург второй половины XIX века: «Отличительная черта Петербурга, как всем слишком хорошо известно, увы, есть его духовная беспочвенность: в Петербурге — и это бросалось в глаза всем даже иностранцам, мало-мальски изучившим его сравнительно с Россией, — вы замечаете всего резче дух безнародности, дух безыдеальности, дух безверия в самых разнообразных проявлениях. <…> Полное отрицание государственных, народных и церковных основ. <…> Создалось в Петербурге слово “чернь”, изобретённое интеллигенцией для клеймения народа».)
(Или другой пример. Есенин в 1917 году пишет поэту Ширяевцу: «Бог с ними, этими питерскими литераторами… Об отношениях их к нам судить нечего, они совсем с нами разные… Мы ведь скифы, приявшие глазами Андрея Рублёва Византию и писания Козьмы Индипоклова с поверием наших бабок, что земля на трёх китах стоит, а они все романцы, брат, все западники, им нужна Америка, а нам в Жигулях песня да костёр Стеньки Разина».)
Прошло 100–150 лет, и ситуация изменилась с точностью до наоборот.
Прошло 100–150 лет, и ситуация изменилась с точностью до наоборот.
Писатель Евгений Водолазкин, живущий в Петербурге, автор прекрасного романа «Лавр», любимый ученик Дмитрия Лихачёва, исследователь древнерусской литературы, говорил мне не так давно, что в его кругу украинский вопрос не вызывает ни у кого желания поссориться — все, по сути, согласны.
Все — не буду говорить «за Россию» (не уверен, что Евгений Водолазкин хотел бы в таких пафосных категориях осмыслять происходящее) — все за здравый смысл.
Мы выступали с Женей в Лондоне, и на вопрос по поводу Украины он в своей мягкой, истинно питерской манере сказал: «Есть вещи, по поводу которых не стоит иметь какое-то оригинальное мнение. Если два миллиона человек хотят в Россию — как мы можем им отказать?»
Из Питера же пришло известие: кто-то спросил у писательницы Татьяны Москвиной (мало кого так тошнит, например, от нацболов, как её, и от меня лично её тоже подташнивает) — что там Питер думает про Украину, имея в виду весь их прекрасный круг: Крусанов, Носов, Секацкий — ну, вы понимаете, тех самых людей, которых «ватниками» даже последний либеральный идиот назвать не сможет.
Москвина, как мне пересказали, говорит: а что нам думать? Мы тут имперские фундаменталисты, никаких причин для споров не имеем.
Все эти московские Марши мира — их в Питере представить нельзя. Ну, разве что из пятидесяти мелко покрошенных человек.
…Понятно, что 150 лет назад столица была в Петербурге, а теперь она в Москве, в столицу съехалась всякая шваль отовсюду.
Всё так, всё так. Но есть ведь и какие-то другие причины, да?
* * *Пока всё это не началось, весомое количество людей из числа поклонников и воздыхателей «России, которую мы потеряли», вполне спокойно и даже горделиво воспринимали традиционную российскую дореволюционную политику, основанную в целом на, прямо говоря, непрестанной экспансии.
Самый яркий пример (но далеко не единственный), конечно же, Борис Акунин и его Фандорин.
Поправьте меня, если я ошибаюсь (я никогда не был активным читателем этой серии) — но там, в целом, дан глубоко положительный герой, который успешно действует на всех политических фронтах, отстаивая интересы России везде, где из раза в раз начинается традиционный «крымнаш» или какие-то иные грязные политические игры.
Дело понятное: всё это было давно, с таким материалом проще обращаться — он не укусит в ответ. В любом случае «слава русского оружия» и прочие аксельбанты ласкали глаз и умиротворяли душу большинства российских литераторов даже самого либерального толка (скажем, и Окуджаву тоже — с его гусарскими и декабристскими страстями; видел бы он их при исполнении иных приказов).
Но едва недавно дошло до дела, сразу в душах литераторов возник жесточайший когнитивный диссонанс: «Нет, это всё выглядит просто отвратительно!»
Господа, знаете что. И тогда тоже всё было столь же отвратительно. Бесконечные войны с Турцией, сомнительные, взятые под защиту сербы (ныне все прогрессивные люди знают, какие они — эти сербы), разделы Польши, многолетняя война на Кавказе, прочие «экспедиции» — думаете, это иначе выглядело?
Только так и выглядело, как сегодня; но Фандорин там активно работал.
Он бы и сейчас работал — но его автор возмутился и уехал прочь. Такая история ему не нравится.
Безусловно, пройдёт время, десятилетия, а то и больше, и новый Акунин создаст нового Фандорина, который будет прикомандирован к Стрелкову и проведёт ряд блестящих тайных операций — и чувствительные дамы, и прогрессивные господа будут зачитываться этими сочинениями…
Но потом начнётся очередная грязная и отвратительная история очередной грязной и отвратительной аннексии и очередной Акунин скажет: «…Ах, какая мерзость, моя страна сошла с ума, убываю в Париж дожидаться, пока вы протрезвеете.
…Заодно я там закончу новую книгу про Фандорина и Стрелкова».
Не сердитесь на этих людей. Их отцы и деды, как правило, работали в ЧК, и тоже были в своём роде романтиками. Сами они описали прекрасную и удивительную «Россию, которую мы потеряли» (надо понимать, не без помощи их отцов и дедов) в своих книгах. Как ни крути, они — её патриоты, искренние и доверчивые.
Никто не виноват, что при ближайшем рассмотрении все эти гусары, драгуны и уланы кровоточат и пахнут. И постыдно доверяют государевым указам, и с готовностью маршируют, и не чтят европейские ценности — хотя говорить предпочитают по-французски (на плохом французском) и отдыхать в Ницце.
Ах, что за жизнь. Нет места идеалу.
* * *Есть такая книжка: «Приключения бравого солдата Швейка в русском плену», это не Гашек. Продолжение похождений Швейка написал чешский писатель Карел Ванек, он сам был в русском плену. Его книжку издавали в России один раз в 1928 году, и потом ещё раз переиздали в 1993-м.
В меру забавное сочинение, оно не смешит, но там можно почерпнуть кое-какие сведения касательно собственного народа. (Речь идёт о Первой мировой, 1916 год.)
В целом, согласно чешскому писателю, русские — народ добродушный, терпеливый, незлобливый, поэтичный, богомольный (чехи удивляются, что русские молятся перед обедом), немного бестолковый, много ругаются матом, но не жадный, не жестокий.
«Девки приносили в черепушках молоко и просили, чтобы пленные что-нибудь спели. Бабы спрашивали, как обходятся с русскими пленными в Австрии, почему им там отрезают носы, уши, выкалывают глаза, уродуют их; в деревне не было хаты, из которой кто-нибудь не был бы в плену в Австрии или Германии».
Чешских пленных плохо кормят в плену, да, никто из героев, правда, так и не умирает от голода — а кормят плохо потому, что русские офицеры периодически проигрывают в карты и разворовывают деньги, выделенные на пропитание колонны. (Потом приезжает самый старший генерал, устраивает разгон — государство тратит баснословные суммы на кормление пленных, в чём дело?! — потом генерал уезжает — и начинается всё по-старому.)
Но их точно не пытают и не убивают. В русских семьях (когда чешских пленных разбирают работать по крестьянским подворьям) чехов сажают за общий стол, и они едят со всей семьёй. (Между прочим, они против русских воевали только что.)
Чехи не знают, что такое махорка, не понимают, что такое баня («Да здравствует русская святая инквизиция!» — кричат они там, наконец поняв, что их не собирались сварить живьём), они не едят пшённую кашу (и удивляются, что русские это едят, — у них только кур таким кормят).
И ещё на одну штуку в этой книге я не мог не обратить внимания.
Действие первой части романа происходит на Украине, пленные останавливаются в каждой деревне, общаются с крестьянами, которых автор неустанно обозначает как «русских». Часть действия происходит в Киеве, который назван как-то патетично, вроде «жемчужины Украины», но там тоже живут русские.
Мне могут сказать, что автор просто не разбирался в национальностях, и для него все жители Российской империи были русскими. Но нет, Ванек как раз очень внимателен к национальному вопросу, без конца шутит о ложном славянском братстве, в которое чехи не верят, на каждой странице фигурируют поляки, словаки, русины, евреи, казаки и так далее, множество народов, чья национальная принадлежность всегда отмечается отдельно. Но украинцев — нет нигде. Их нет даже на Украине.
Заговор какой-то. Думаю, что Киеву эту книгу тоже нужно запретить к распространению. Крупнейший европейский народ! — а блаженный автор, самолично участвовавший в описанных событиях, этого народа в 1916 году не заметил в упор. Он просто не знал о них.
Сволочь. В топку.
* * *Георгий Иванов — акмеист, в самом разнообразном смысле модный юноша, после 1917-го, естественно, антибольшевик, потом эмигрант; вообще же — замечательный русский поэт, — так вот, Иванов вспоминает:
«Поздней осенью 1916 г. вдруг распространился и потом подтвердился “чудовищный слух”: — “Наш” Есенин, “душка-Есенин”, “прелестный мальчик” представляется Александре Фёдоровне в царскосельском дворце, читал ей стихи, просил и получил от Императрицы посвятить ей целый цикл в своей новой книге!..»
«Чудовищный слух» поставлен в кавычки не только потому, что Иванов иронизирует, а потому, что все последующие определения — «наш», «душка», «прелестный мальчик» — это цитаты: так тогда выражалась «прогрессивная публика», Георгий Иванов просто передаёт её слова.
Есенин совершил, по мнению «прогрессивной публики», невозможный проступок: быть близким к Императрице — это страшнее всего, это просто полный кошмар, после этого никаких оправданий быть не может.
(Почему-то вспомнил, как году в 2007-м виделся с Путиным, в Ново-Огарёво, мы тогда минут десять с гарантом спорили на всякие политические темы, я просил его амнистировать нацболов; и, в общем, написал потом по поводу встречи добродушно-иронический отчёт.