Почему первые земледельческие общины появились именно в этих краях, а не где-то еще? Почему именно натуфийцы, а не кто-то еще, одомашнили горох и чечевицу? Может быть, им повезло и они жили именно там, где было много подходящих для одомашнивания видов? С разнообразием растений, которые имело смысл одомашнить, этим первым земледельцам и в самом деле повезло. Но ведь и многие другие люди жили рядом с такими же растениями, однако одомашнить их не смогли. Как мы уже видели на карте 4 и карте 5 в главе 2, генетические и археологические исследования показывают: многие дикие предки современных домашних животных и растений были распространены на огромных территориях, иногда в миллионы квадратных километров. Если говорить о домашних животных, то их дикие предки были распространены по всей Евразии. И хотя Плодородный полумесяц действительно изобиловал дикими растениями, подходящими для доместикации, вряд ли это был единственный такой регион на Земле.
Не обилие пригодных для одомашнивания животных и растений на территории проживания было определяющим в судьбе натуфийцев. Их главной особенностью было то, что они стали оседлыми еще до того, как начали заниматься земледелием. Одним из доказательств этого являются найденные в натуфийских поселениях зубы газелей. Эти зубы состоят из корешковой коры (зубного цемента), соединительной костной ткани, которая нарастает слоями. Цвет слоев ткани, появившихся в периоды особенно активного роста — весной и летом, отличается от цвета слоев, наросших зимой. Разрезав зуб, можно увидеть цвет последнего слоя, который успел вырасти до того, как газель была убита. Используя этот метод, можно определить, в какое время было убито животное. В натуфийских поселениях были найдены зубы газелей, убитых как зимой, так и весной, и летом. Это указывает на то, что поселения были круглогодичными.
Городище Абу-Хурейра на берегу Евфрата — одно из наиболее изученных натуфийских поселений. На протяжении почти сорока лет ученые вскрывали один археологический слой городища за другим и собрали самые подробные сведения об особенностях оседлой жизни людей до и после перехода от собирательства к земледелию. Поселение Абу-Хурейра возникло, вероятно, около 9500 года до н. э., и еще примерно в течение пятисот лет его жители продолжали заниматься исключительно охотой и собирательством. По оценкам археологов, в доземледельческой Абу-Хурейре жило от ста до трехсот человек.
Имеется множество причин того, почему то или иное сообщество охотников-собирателей становится оседлым. Постоянные переходы с одного кочевья на другое даются непросто: приходится тащить за собой (или на себе) детей и стариков, и почти нет возможности нести еще и запасы еды. Поэтому дни переходов — это голодное время. Кроме того, такие полезные для сбора и обработки дикой пищи инструменты, как серпы и точильные камни, трудно переносить с собой на новое место из-за их веса.
Однако есть данные о том, что даже кочевые охотники-собиратели делали запасы еды, например в пещерах. Одним из преимуществ кукурузы является как раз то, что ее можно долго хранить. В частности, поэтому ее так активно культивировали по всей доколумбовой Америке. Возможность хранить пищу и особенно делать запасы пищи, по-видимому, была одной из важнейших причин, которые побудили людей перейти на оседлый образ жизни.
Хотя для сообщества в целом переход к оседлости может быть объективно выгодным, это совсем не обязательно произойдет в действительности. Группа кочевых охотников-собирателей либо должна сознательно принять это решение, либо что-то должно ее вынудить. Некоторые археологи предполагают, что рост плотности населения и начавшееся вследствие этого снижение уровня жизни стали ключевыми факторами в переходе к оседлому образу жизни. Однако плотность у натуфийцев была не выше, чем у их предшественников, так что доказательств перенаселенности у нас нет. Изучение обнаруженных скелетов и зубов жителей натуфийских поселений не подтверждают и теорию об ухудшении условий жизни или состояния здоровья натуфийцев. В частности, хронический недостаток еды может приводить к недоразвитию зубной эмали — гипоплазии. Так вот, у натуфийцев это заболевание встречается реже, чем у их потомков, уже перешедших к земледелию.
Оседлая жизнь также имеет не только плюсы, но и минусы. В частности, разрешение конфликтов, вероятно, было гораздо более сложным делом для оседлых сообществ, чем для кочевых, потому что поссорившиеся кочевники могли просто разойтись в разные стороны. Но оседлому земледельцу, который построил дом и обзавелся имуществом, слишком тяжелым для переноски, уже нелегко было просто сняться с одной стоянки и перейти на другую. Поселениям натуфийцев были необходимы механизмы разрешения конфликтов и более определенное понятие о собственности. Нужно было решать, кто из жителей имеет право пользоваться подходящим для выращивания растений участком земли рядом с деревней, кто может собирать фрукты на том или ином участке, кто может ловить рыбу на том или ином отрезке реки. Для всего этого нужно было выработать правила и создать институты, которые сделали бы эти правила обязательными для всех.
Таким образом, чтобы стать оседлыми, охотникам-собирателям недостаточно было просто перестать перемещаться в пространстве; сначала им нужно было совершить институциональную революцию. В ходе этой революции появилась бы элита, которая сосредоточит в своих руках основную власть и использует ее для поддержания порядка и для защиты собственности, одновременно получая возможность извлекать ресурсы из эксплуатации остального населения. Именно такая революция — во многом напоминающая ту, что совершил на берегах Касаи король Шиам, — могла сделать возможным переход к оседлой жизни.
И действительно, археологические данные подтверждают: сложные социальные структуры, в основе которых лежали иерархия, имущественное неравенство и поддерживающие такое положение дел законы и порядки — иными словами, зачатки экстрактивных институтов, — появились у натуфийцев задолго до того, как они занялись земледелием. Одно из убедительных доказательств этого факта было найдено в погребениях натуфийской культуры. Некоторые покойники были похоронены вместе с большим количеством обсидиана (вулканического стекла) и раковин моллюска денталиума (морского зуба), которые происходят с берега Средиземного моря, недалеко от горы Кармель. Были в этих захоронениях и другие украшения: ожерелья и браслеты, сделанные из собачьих зубов, оленьей кости и морских раковин. В других погребениях никаких украшений не было.
Раковины и вулканическое стекло были предметами торговли, и контроль над ней, вероятно, был одним из источников неравенства и привилегий власть имущих. Дополнительные свидетельства неравенства в натуфийской культуре были найдены к северу от Галилейского моря (озера Кинерет), в Эйн-Маллахе. В этом городище, помимо примерно пятидесяти круглых хижин и нескольких амбаров для хранения пищи, было найдено более крупное и тщательно оштукатуренное строение, стоявшее в центре деревни, на расчищенном участке. Все указывает на то, что это был дом вождя. Некоторые захоронения в этом поселении столь же явно указывают на высокий статус погребенных. Кроме того, есть указания на то, что жители поселения практиковали поклонение черепам, вероятнее всего черепам собственных предков.
Свидетельства культов, которых придерживались натуфийцы, обнаружены на всех археологических объектах, ассоциирующихся с натуфийской культурой, особенно много их в районе Иерихона. Таким образом, целый ряд убедительных доказательств свидетельствует о том, что натуфийцы, еще не став земледельцами, уже имели относительно сложную систему социальных институтов и элиту, членство в которой переходило по наследству. Люди той эпохи были включены в систему иерархических политических институтов, вели торговлю на относительно дальние расстояния и имели квазирелигиозные культы.
Формирование политической элиты, вероятно, и привело к переходу к оседлому образу жизни; земледелие и животноводство появились уже позже. Как показывают исследования натуфийских поселений, оседлая жизнь необязательно связана с земледелием и скотоводством. Люди могут начать оседлый образ жизни, но все еще добывать пищу с помощью охоты и собирательства. В конце концов, «длинное лето» сделало дикие растения более питательными, а шансы на удачную охоту более высокими, так что привлекательность охоты и собирательства, по идее, должна была только вырасти. Многих людей это, вероятно, устраивало, особенно если охота и собирательство не требовали слишком больших усилий. Даже важные технологические инновации необязательно ведут к изменению статус-кво. Известный факт: когда в быту йир-йоронт, одной из народностей австралийских аборигенов, появилась такая важная вещь, как железный топор, это не привело к росту производительности — поскольку никаких серьезных стимулов для работы у йир-йоронт так и не появилось, а добывать минимальные средства к существованию стало гораздо проще, то люди стали просто больше спать.
Традиционное, то есть географически детерминированное объяснение причин неолитической революции — это объяснение занимает центральное место в теории Джареда Даймонда, которую мы подробно обсуждали в главе 2, — состоит в том, что она произошла там, где людям — просто в силу счастливого стечения обстоятельств — было доступно много видов растений и животных, пригодных для одомашнивания. Земледелие и скотоводство стали привлекательными и побудили людей к оседлости. А уже после того, как люди стали оседлыми, в обществе появилась иерархия, возникла религия и другие социальные институты.
Этот подход имеет много сторонников, однако изучение памятников натуфийской культуры указывает, что телега в теории Даймонда поставлена впереди лошади. Институциональные изменения произошли в древних сообществах до того, как они перешли к оседлому сельскому хозяйству. И именно эти институциональные изменения стали причиной как перехода к оседлости (который, в свою очередь, послужил толчком для продолжения этих изменений), так и неолитической революции. Именно такая последовательность событий прослеживается не только у подножий холмов Плодородного полумесяца, который лучше всего изучен археологами, но и в других независимых очагах неолитической революции — в Америке, Африке южнее Сахары и в Восточной Азии.
Разумеется, переход к земледелию привел к росту производительности в сельском хозяйстве и существенному росту населения. Например, в районе Иерихона и Абу-Хурейры ранние деревни земледельцев были гораздо больше, чем поселения кочевников. В среднем при переходе к земледелию размер поселений вырастал от двух до шести раз. Да и другие следствия перехода к оседлости, о которых обычно упоминают в связи с неолитической революцией, без сомнения, имели место: развивалось разделение труда; ускорялся технологический прогресс; более сложные и, видимо, менее эгалитарные формы общественного устройства постепенно брали верх. Но эти изменения не были обусловлены наличием в том или ином месте большего числа пригодных для доместикации видов животных и растений. Наоборот, они были следствием институциональных, социальных и политических изменений в обществе, которые сделали возможным и привлекательным оседлый образ жизни и переход к культивированию домашних растений.
Хотя «долгое лето» и наличие подходящих видов растений и животных были необходимы для перехода к оседлости, не эти факторы определяли, где и когда он случился. Переход совершился в результате взаимодействия точки перелома — «долгого лета» — и небольших, но важных институциональных различий. После потепления климата в некоторых обществах — например, у натуфийцев — возникли элементы того, что мы сейчас называем социальной иерархией и политической централизацией. Так же как позднее общество бушонгов короля Шиама, эти сообщества изменились и усложнились, чтобы наиболее эффективно использовать ставшие более доступными (в связи с изменением климата) ресурсы — растения и животных. И так же, как и в случае с Королевством Куба, именно элита больше всех выигрывала от новых возможностей и политической централизации.
В других же сообществах, современных натуфийцам, институты отличались вроде бы совсем немного, но достаточно, чтобы не позволить политическим элитам использовать точку перелома и перейти на новый уровень развития. Эти группы отстали от набиравшего ход процесса политической централизации и усложнения социальной структуры; у них не появились постоянные оседлые поселения, экономика которых будет основана на земледелии. Так же как в других случаях, о которых мы говорили выше, это привело к дивергенции путей институционального развития.
А тем временем тренды, возникшие в определенном месте, начали распространяться по миру, хотя и неравномерно. Например, земледелие пришло в Европу с Ближнего Востока около 6500 года до н. э., прежде всего благодаря тому, что туда начали переселяться сами земледельческие общины. В результате институты в Европе начали развиваться по траектории, отличной от пути развития многих других регионов земли, в частности Африки, где были другими изначальные условия, а изменения, ставшие следствием «долгого лета», произошли гораздо позже и в другой форме.
Хотя институциональные инновации натуфийцев, скорее всего, легли в основу неолитической революции, они сами не оставили следа в письменной истории человечества и не обеспечили непрерывного процветания в местностях, где сегодня располагаются Израиль, палестинские территории и Сирия. В настоящее время Сирия и Палестина являются относительно бедными, а благополучие Израиля было главным образом создано евреями, прибывшими из Европы после Второй мировой войны, и связано с их высоким уровнем образования и доступом к самым современным технологиям.
Экономический рост в натуфийской культуре не был устойчивым по тем же причинам, по которым первоначальный рост советской экономики вскоре сменился стагнацией и крахом. Хотя экономический рост у натуфийцев был очень важным, революционным для своего времени явлением, он все же оставался ростом в условиях экстрактивных институтов. Скорее всего, он не раз приводил к серьезным конфликтам из-за контроля над экстрактивными институтами и над рентой, которую они приносят. На каждую группу, которая смогла наладить извлечение ресурсов из собственного населения, всегда найдется другая, которая захочет занять ее место во власти. Иногда конфликт между группами приводит просто к смене элиты. А иногда он разрушает всю систему экстрактивных институтов и открывает путь к полному коллапсу государства, как это случилось больше тысячи лет назад с могущественной цивилизацией майя.
Извлечение ренты — ненадежный бизнес
Земледелие зародилось независимо в нескольких регионах земли. На территории современной Мексики тоже появились государства и общества, сумевшие построить постоянные поселения и поддерживать в них жизнь с помощью оседлого сельского хозяйства. И так же как натуфийцы, они смогли добиться умеренного экономического роста. Экстрактивные институты, сформировавшиеся в городах-государствах на севере современной Мексики, в Белизе, Гватемале и Западном Гондурасе, легли в основу довольно изощренной цивилизации. История цивилизации майя иллюстрирует не только возможности роста при экстрактивных институтах, но и принципиальные ограничения, с которыми этот рост сталкивается, а именно угрозу политической нестабильности: различные группы, соперничающие за контроль над рентой, начинают воевать друг с другом, и это в конце концов приводит к крушению общества и государства.
Первые города майя появились около 500 года до н. э. Однако их век оказался сравнительно недолгим, и уже к I веку н. э. они перестали существовать. Новая эпоха — так называемый классический период — продолжалась с 250 до 900 года; это было время расцвета культуры майя. Но за следующие шестьсот лет и эта цивилизация пришла в упадок: к началу XVI столетия, когда в эти края прибыли испанские конкистадоры, величественные дворцы и храмы майя в Тикале, Паленке и Калакмуле заросли тропическим лесом. Их руины были заново открыты только в XIX веке.
Города майя никогда не были объединены в одно государство, хотя некоторые города находились в подчинении у других. Они были связаны между собой главным образом тем, что их жители говорили на родственных языках (общим числом тридцать один). Кроме того, города часто объединялись в союзы ради войны друг с другом. Мы можем идентифицировать около пятидесяти городов майя по сохранившимся глифам (знакам письменности майя).
От майя дошло около 15 тысяч надписей, в которых освещены многие аспекты жизни, культуры и религии майя. Кроме того, эта цивилизация разработала сложный календарь, в котором для больших промежутков времени использовался так называемый «длинный счет». На наш современный календарь он был похож тем, что тоже отсчитывал годы от некоей фиксированной даты и был един для всех майянских городов. «Длинный счет» начинался в 3114 году до н. э., но мы не знаем, какое значение этот год имел для майя — даже самые ранние предшественники этой цивилизации появились гораздо позже.
Майя были хорошими строителями и самостоятельно изобрели строительный цемент. Их сооружения, а также надписи на них (они часто содержат даты «длинного счета») служат богатым источником информации о развитии городов майя. Благодаря этим надписям археологи могут подсчитать, сколько зданий было построено в том или ином году во всех городах майя. Скажем, в VI веке н. э. строили немного. Например, к дате «длинного счета», которая соответствует 514 году по нашему календарю, относятся всего десять зданий. Но после этого начался рост, и к 672 году возводилось уже около двадцати зданий в год, а к середине VIII столетия эта цифра достигла сорока. Но затем темпы строительства снова пошли вниз, причем стремительно: к IX веку общее число новых построек сократилось до десяти в год, а к X веку и вовсе до нуля. Эти цифры дают ясную картину развития, расцвета и последовавшего коллапса цивилизации майя после VIII века.