— Что им понимать в торговых делах? В делах торговца Сходни, например?
— Да ничего! — князь глядел Стократу в глаза яростно и бесшабашно, как в бою. — Купец тут ни при чем, не припутывай Сходню… Это про разбойников я от них узнал, от лесовиков. Они одного подонка изгнали, тот к разбойникам пристал, лесовики мне через мастера и донесли. По-честному. По-соседски.
— Уже яснее, — Стократ кивнул. — А Сходня все-таки… за что ты его подставил под нож?
Шмелю показались слишком ценными в этот момент не только уши, но и голова; Стократ небрежно положил ему руку на плечо: знаю, мол, что делаю. Не беспокойся.
— Ну ты и колдун, — помолчав, сказал князь. — Тихий да простой, и не боишься тебя, а потом — глянь, а ты уже в горле торчишь, как крючок. И не избавиться.
— И все-таки?
Князь выругался. Для завершения фразы ему не хватило воздуха, он вдохнул ртом и продолжил ругательство — длинное, липкое, утопающее в деталях, но оттого нисколько не теряющее силы. Потом отдышался и продолжал, как ни в чем не бывало, обращаясь к Стократу, но глядя на Шмеля:
— Сходня торговал Макухой, колдун. Ты чужак, тебе не понять. Люди из Долины давно приглядываются, как нас прибрать к рукам. Сходня начал: уже склад общий открыл на нашей земле, уже торговое содружество, уже собрал под это дело других купцов, уже приходят чужаки, нам пошлину не платят, а платят в Долину… Через пару лет была бы Макуха не сама по себе, как сейчас, а при Долине.
— Поддольник, так они говорят…
— И тогда бы ты из князя стал наместником.
— Обижаешь. Наместники у них все свои.
— Трудно тебе. Между Долиной и Лесом.
— Справляюсь, как видишь.
— Не очень, — заметил Стократ.
Князь налился кровью:
— Что?!
Стократ не испугался:
— Не особенно справляешься, с лесовиками по крайней мере… Эх, мастера нам не хватает. Его бы расспросить… — Он вдруг насторожился, будто почуяв новый запах: — Что мог такого знать языковед, что они вдруг решили его убрать?
— Мастер?
Князь замер с открытым ртом. Шмель мог видеть все его зубы — чистые, белые, с единственным застрявшим в щели куском мяса.
— Он мог вести свою игру, — медленно проговорил Стократ. — Он ведь был единственный, кто умел объясняться и с тобой, и с ними. И вот они решили его убрать, чтобы что-то спрятать…
— Они не могли, — вмешался Шмель и сразу пожалел, что открыл рот, потому что оказался между двумя взглядами, как между лезвиями ножниц. — В их питье нет слова… нет понятия «тайна». Язык по-другому устроен…
Он замолчал, водя руками, не зная, как объяснить.
— Понял, — отрывисто сказал Стократ. — Ты уверен?
— Да, — Шмель перевел дыхание.
Князь опять принялся ругаться — на этот раз без ярости, монотонно.
— Погоди, светлейший, — оборвал его Стократ. — Они могут тебя в чем-то винить? За что-то мстить?
— Завтра, — прорычал князь, — на рассвете… да прямо сейчас, чего там, рассвет близко… Пойдем к ним в гости. Эй, Глаза-и-Уши! Давай сбор, всем подъем, выжжем их норы, хватит…
— А они нам воду отравят, — тихо сказал Шмель.
И Стократ, и князь снова посмотрели на него. Он странно себя чувствовал под их взглядами: еще вчера — вообще никто, недостойный даже быть учеником языковеда. Сегодня — равноправный собеседник на совете, где речь идет о жизни и смерти.
— Мы перебьем их всех, — отрывисто сказал князь. — На их стрелы у нас есть щиты. А на наш огонь…
— А они — нас, — Шмель говорил, преодолевая боль в растрескавшихся губах. — Мы друг друга перебьем, и тогда придут люди из Долины, на все готовое.
Сделалось тихо. Стократ улыбался, будто чем-то довольный.
— Надо составить им питье, — сказал Шмель еще тише. — В смысле, послание. Надо идти к ним на переговоры…
— Я не пойду, — сказал князь и с отвращением поморщился.
— Я пойду, — Стократ потянулся, будто после хорошего отдыха. — Шмель, будешь толмачом?
Еще несколько секунд все молчали.
— Зачем тебе все это? — спросил князь, глядя в резной потолок из розовой сосны.
— Интересно, — Стократ безмятежно улыбнулся Шмелю. — Собирайся, что ли?
* * *До околицы их провожала невесть откуда взявшаяся Тина. Стократ с самого начала велел ей молчать, и она молчала, только хлопала мокрыми ресницами. Вдоль обочин кое-где стояли вооруженные люди. Из-за заборов выглядывали женщины и подростки.
Лошадь Стократа казалась шагающей горой и позвякивала с каждым шагом: Шмель второпях разлил по флаконам и рассовал в корзины чуть ли не всю мастерскую хозяина. Сам Шмель тащил на спине свой мешок, и только Стократ не был отягощен ничем, кроме меча.
Прошли мимо дома Лопуха, мимо дома Заплата. В приоткрытую калитку глазели на Шмеля близнецы Окра и Бык; все они долго учились языкознанию и могли сейчас оказаться на месте Шмеля.
А может, не могли.
Огромный дом торговца Сходни стоял темный и тихий, будто брошеный.
На околице все, кто увязался было за процессией, отстали. Зато новые, ожидавшие на перекрестке молчаливые люди выстроились колонной и двинулись следом — на некотором расстоянии. В их тяжелых шагах, в бряцании оружия было для Шмеля слабое утешение: на твой труп, обещали шаги, мы навалим десяток вражеских, ура.
Стократ шагал впереди, за ним — послушная лошадь. То ускоряя шаг, то уставая под тяжестью мешка, Шмель тащился за ними и думал, что вот оно, еще одно испытание. Там, на помосте, он доказал, что лучше всех — за это его унизили и прогнали. Теперь вроде бы ничего доказывать не надо и некому, но он все равно идет, и облизывает покрытые коркой губы, и думает, лишь бы не подвел язык…
Они миновали камень, на котором он плакал в день своего изгнания — от потери, но больше от несправедливости. Спустились по дну оврага и вступили в лес, через несколько минут впереди показалась застава.
* * *Стократ замедлил шаг.
Он отлично помнил то место, дальше которого не пошел в прошлый раз. Невидимая граница, за которой ему померещилось напряжение тетивы. Теперь напряжения не было, но было что-то другое.
Запах?
Железная чаша, в которой разжигали сигнальный огонь, стояла сейчас пустая и черная, и от нее разило горелой смолой. Лес, полностью свободный от птичьих голосов, вонял землей и сталью. Дорога уходила вперед, на стоптанной хвое терялись следы.
Стократ свистнул на весь лес. Никто не отозвался. Лошадь переступила с ноги на ногу, звякнули пузырьки и флаконы в поклаже.
— Никто не встречает, — ухмыльнулся Стократ.
Те, что шли за ними следом, отстали и притихли. Но явись сейчас стрела из леса, хоть одна стрела — ответ не заставит себя ждать, мстители с мечами и топорами ждут только сигнала; Стократу хотелось верить, что и лесовики это понимают.
— Без приглашения идти нельзя, — сказал мальчик.
— А если не зовут?
— Без приглашения нельзя, — твердо повторил Шмель. — Это старые правила. Никто их не нарушал, даже мастер.
— Тогда что делать?
Он свистнул еще раз. Потом подошел к чаше, установленной на высоте человеческого роста, и поджег выведенный наружу фитиль.
Полыхнуло так, что Стократ отпрянул. Столб огня поднялся над дорогой, и опасно затрещали ветки, нарушившие незримую границу.
— Это всегда так бывает, да? Огонь всегда так сильно горит?
— Нет, — Шмель сглотнул. — Не знаю.
Стократ оглянулся. Лес был везде одинаковый — и на стороне лесовиков, и на стороне «безъязыких». Розовые сосны стояли в коре, как в броне — темно-красной, одновременно церемониальной и боевой.
— Кто-то идет, — насторожился Шмель.
Рев огня сделался тише. Дым и искры потянуло в другую сторону. Прищурившись, Стократ различил человеческую фигуру на дороге. Одну.
Человек шел, не таясь, без оружия. Через несколько мгновений показалось, что это мальчик-подросток, но когда лесовик приблизился, стало ясно, что это девушка.
Светлые волосы, сплетенные в две косы, лежали у нее на плечах. Глаза были закрыты навсегда, ресницы вплетались в кожу шелковыми нитями, и красно-черная вышивка покрывала скулы и виски.
Стократ замер, всматриваясь в переплетения нитей на ее лице. Они складывались в кресты, в витые колоски, в многослойные узоры. Глазные яблоки под тонкой белой кожей не двигалась, даже не вздрагивали. Губы, покрытые прозрачным маслом, чуть блестели.
— Привет, — сказал Стократ.
Девушка постояла, будто в нерешительности. Она была ростом со Шмеля, но гораздо уже в плечах. Без головного убора, в длинном сером балахоне с широкими рукавами, с безглазым лицом, расшитым узорами, она вовсе не казалась слепой.
Стократу очень хотелось провести ладонью перед ее зашитыми глазами, подтвердить свою догадку. Но это было бы очень невежливо, да и, пожалуй, опасно.
— Привет, — повторил он. — Мы пришли, что теперь?
— Привет, — повторил он. — Мы пришли, что теперь?
Девушка шевельнулась, качнув полами своего длинного одеяния, и протянула вперед глиняный кувшин — до этого момента он был полностью скрыт в рукаве.
Стократ поглядел на Шмеля.
Мальчишка, стиснув зубы, смотрел на кувшин и на руку, его державшую. Стократ шагнул вперед, нарочито плавным движением потянулся…
— Нельзя! Из рук не берут такое послание, только с земли!
В голосе Шмеля чувствовалась такая сила, что Стократ попятился.
Неизвестно, слышала ли девушка их голоса и понимала ли, о чем идет речь, но она, постояв еще мгновение, наклонилась, будто перегнувшись пополам, и поставила сосуд на землю. Отошла на шаг. Шмель, громко вздохнув, кинулся вперед и поднял послание.
Руки у него тряслись так, что Стократ испугался: не пролил бы все. Что тогда?
— Если они меня отравят, — торопливо сказал Шмель, вытаскивая пробку, — если они меня отравят, ты знай, что это позор для людей и оскорбление, что это специальный знак, мы считаем вас хуже животных, и тогда надо, чтобы князь шел со всеми, кто носит оружие, и убивал всех — больших, маленьких, старых…
Он остановился, глядя на кувшин в своих руках.
* * *…И, когда последний лесовик умрет, все на свете станут «безъязыкие». Некому будет вкушать молчаливые пиры-поэмы. Шмель смотрел на кувшин и пытался понять, что же за слова он только что произнес: убивайте всех…
Но ведь они сами этого хотели. Отравить посланием, — значит, тяжело оскорбить весь род. И оскорбление уже нанесено. В сравнении с этим и смерть Шмеля ничего не добавит, не изменит, все равно что лист упадет с дерева…
— Ну и пусть, — сказал он кувшину и отхлебнул.
Питье было такое едкое и соленое, что у него защекотало в носу и навернулись слезы. «Наказание!» Он трижды успел поперхнуться соплями, прежде чем понял: к «безъязыким», то есть обыкновенным жителям Макухи, это слово не имеет отношения. Наказание — прошедшее время, окончательно. Свои, но чужие.
Невыносимо, сложное, насыщенное вкусами, запутанное изъяснение, из которого Шмель понял одно: теперь этому безобразию пришел конец…
Он сплюнул зелье прямо на дорогу.
Жестом попросил у Стократа воды, отхлебнул из его кружки, прополоскал рот.
— Они что-то решили, что-то закончили и кого-то наказали. Из своих.
— За что?
— Я не могу понять.
— Почему они убили языковеда?
— Об этом здесь ничего нет.
— А нам-то что делать?
— Сейчас…
Шмель передохнул и снова набрал жидкость в рот. Где тут послевкусие; семь или восемь тактов, мамочки дорогие. Будущее, воля, изъявление…
— Мы вроде должны идти.
— Куда?
Девушка, неподвижно ожидавшая все это время, повернулась и пошла по дороге, не оглядываясь.
— Скажи людям, чтобы не ходили за нами, — Шмель нервно оглянулся. — Они нас пригласили одних, на переговоры.
— Не бойся.
Стократ обернулся. Предостерегающе поднял ладонь; вероятно, они с князем все-таки о чем-то договорились перед выходом, Шмель только не знал о чем. Был слишком занят сборами.
— Идем, — сказал Стократ. И они пошли.
Девушка с самого начала повела их кружным путем. Они свернули с дороги, некоторое время шли через лес, потом долго шли вдоль свежей вырубки.
Земля здесь была усыпана красными пластинками коры. Корой и хвоей покрылись розовые пни, похожие на обезглавленные шеи. В нескольких местах лежали распиленные, приготовленные к вывозу стволы, отдельно — ветки; дороги-просеки были укатаны телегами и похожи на желоба.
Слепая девушка шла впереди, невесть как ориентируясь, задевая хвою подолом своего балахона. Шмель тяжело дышал. Стократ присматривался и принюхивался.
Пахло нехорошо. Где-то впереди, скорее всего, было побоище. И не один человек полег. Дровосеки? Неизвестные горемыки, которых беда застигла за работой, которые валили лес по договору и получили стрелу в спину?
— Шмель, если я скажу «не смотри» — ты не смотри туда, ладно?
Мальчишка сглотнул:
— А что там?
— Пока не знаю.
Девушка шла, не сбавляя шага. Вырубка закончилась, теперь они шли по едва заметной тропинке. Лес стоял по обе стороны, от стволов в глазах было красно. Впереди показалась поляна.
— Шмель… — Стократ поймал себя на том, что держится за рукоятку меча. Большая зеленая бабочка перелетела через дорогу, сделала круг над головой девушки и пропала среди стволов.
Это были не лесорубы.
Пятеро мертвых мужчин, все лесовики, все с зашитыми глазами, сидели за длинным столом.
Спинки и высокие подлокотники кресел не давали им упасть. Перед каждым стоял пустой кубок, и в центре стола — каменная чаша с серебряной ложкой.
Девушка остановилась.
Медленно вытянула руку — она была слепа, но рука безошибочно указала на чашу.
Стократ перехватил Шмеля за плечо:
— Погоди, это яд!
— Это послание, — деревянным голосом отозвался мальчишка. — Это… послание для всех. Каменная миска, серебряная ложка — знак, послание для всех, способных вкушать. Горе тому, кто не узнает.
— Но их отравили!
— Они отравились, — тихо поправил Шмель. — Яд был в их кубках… Пусти.
Он вывернулся из-под ладони Стократа и подошел к столу. Старательно не глядя в лица мертвецов, зачерпнул ложкой синеватую жидкость и поднес к губам. Сморщился. Покачнулся. Стократ оказался рядом с флягой воды: он уже заметил, что после каждой пробы мальчишке нужно много, много чистой воды.
— «Мы виновны», — отфыркиваясь, перевел Шмель, «в нарушении… выскакивании… злом противостоянии закону…»
— Может, в бунте?
— Точно, — Шмель благодарно взглянул на своего спутника.
— Так это казненные бунтовщики?!
Шмель жадно напился. Промокнул губы:
— Очень сложное послание.
— Ты прекрасно справляешься.
— Это высокородные лесовики… люди, которые выступили против чего-то… закона, что ли… потом сознались и убили себя.
— Как благородно и трогательно.
— То есть на самом деле их победили, и они, чтобы избежать позорной казни… вот так.
— Зачем нам их показали?
Шмель пожал плечами.
Неизвестно, понимала ли слепая девушка хоть слово, но когда Шмель вернул флягу Стократу, она возобновила путь, не оглядываясь, точно зная, что чужаки не отстанут.
* * *Если мы слепы в темноте, думал Шмель, то люди, которые слышат всем телом, должны быть беспомощны в тишине. Вот почему на этой поляне никогда не бывает тихо: сто ручейков разведены по желобам, и каждый поток падает со своей высоты, и звук его, звон или шелест значат для них то же, что для нас — резная колонна или арка. Так они украшают свой дом. И даже мастер никогда сюда не приходил.
Красок здесь не было — кроме тех, что бескорыстно дарил лес. Коричневая земля, темно-красные стволы, бледно-зеленая хвоя, а под серым навесом — стол, и на столе прибор для диалога.
Шмель чувствовал, как прыгают его ребра в такт ударам сердца. На том конце стола неподвижно сидел старый лесовик, глаз его совсем не было видно — и скулы, и веки, и лоб покрывала старая, плотная вышивка. Рот был огромный, с большими губами, плотно сжатый, и ноздри длинного тонкого носа подрагивали. Рука, белая до синевы, с пятью плотно сжатыми пальцами, указывала место напротив.
— Тебя зовут поболтать, — негромко молвил Стократ.
Он стоял, опустив руки, не касаясь меча. Неизвестно, что думали лесовики о его добрых намерениях, но Шмель прекрасно понимал: никакой колдун-мечник не справится с такой оравой, вооруженной отравленными стрелами.
— Шмель, тебе помочь?
Перед стариком стояло все, что требовалось для разговора: ряд узких разновеликих трубок, похожих на свирель. Кубок. Каменная доска со смоляными узорами, две спицы, чтобы переносить мельчайшие частицы вкуса. Большая кружка на краю стола; рядом помещалась под струей водопада каменная чаша с проточной водой.
Парень стащил с плеча свой мешок. Все это добро, которым нагружена лошадь Стократа… Его же час разбирать, все эти вкусы, из которых он половину не знает… Шмеля ведь засмеют, пока он будет рыться в сумках…
— Тебе помочь? — снова спросил Стократ.
— Ага, — отозвался Шмель слабым голосом. — Сгружай, пожалуйста. Мне бы только подготовиться…
Он осмотрелся.
Десятки людей сидели и стояли под соснами. И мужчины, и женщины были вооружены и насторожены. Узоры на зашитых веках говорили, наверное, об их положении в обществе, роде, достатке, а может, и вовсе ни о чем не говорили — да и кто из жителей Макухи пытался это выяснить?
Стократ, не дожидаясь повторного приглашения, сгружал с лошади мешки и корзины. Шмель посмотрел на место, приготовленное ему, — напротив старика, с таким же набором трубок и каменной доской, и даже струя водопада была совсем близко, и чаша стояла под проточной водой.