Владимир поправил на нем плащ, дружинники чуть замедлили шаг, чтобы князю поспевать рядом с его другом.
— Ну-ну, но почему же тогда от них только пух и перья?
Белоян, к изумлению Владимира, дернул губой, устрашающе показав клыки, что означало слабую улыбку:
— Не благодаря нашей мудрости, не льсти себе. Но и не глупости, конечно… А благодаря тому свойству души, которое ромеям было свойственно давно… очень давно, еще когда один из аргонавтов по имени Визант основал маленькое городище, что разрослось до нынешнего Царьграда… Но у них это ушло за века, а у нас… мы сами сейчас аргонавты… В их безукоризненных расчетах не было, что Рагдай, оставив женитьбу, бросится на помощь Залешанину. Не было того, что Залешанин бросится на помощь незнакомому воину… Не было Яродуба, что получил огромные владения, но не мог вынести смерти убитой его рукой девушки… Ратигай, убив отца по их наущению, должен был попасть в их власть… Они не понимают, почему смерд, которого ты послал, не польстился на самую красивую куртизанку Царьграда… Им ни за что не понять поступок Рагдая… Потом, потом я тебе обо всех расскажу…
Он закашлялся, изо рта брызнула кровь. Закрылся ладонью, пережидая кашель. Владимир кивнул дружинникам:
— Отнести в малый терем. Трое пусть охраняют дверь… Нет, лучше крыльцо. Мне чудится, что в его горнице будет и лекарь… каких свет не видывал, и охрана.
Белоян поморщился, сказал громче, голос можно бы назвать смятенным, если бы Владимир верил, что медведя может привести в смятение женщина:
— На сильного всегда найдется… не сегодня, так завтра, более… На хитрого — хитрейший, на мудрого — мудрейший… Потому падет Царьград, он весь на хитрости да коварстве. И мы, пока живем не по холодному уму, а по сердцу… пока выше всего честь и доблесть — Руси быть и цвести!
Владимир проводил их до лестницы:
— Точно?
— Ей жить, — повторил Белоян хрипло, его бережно спускали по ступенькам, — пока рак не свистнет, сухая верба не зацветет.
— Так и сказано? — крикнул Владимир вдогонку.
— Иначе… — донесся затихающий голос, волхва уносили все ниже, — но суть та же. Мол, падет Русь, когда о чести забудут, главной ценностью станет жизнь, даже жизнь труса и никчемы, когда торгаш станет выше витязя, когда биться не ради чести, а денег…
Владимир вздохнул так, словно сбросил с плеч Авзацкие горы:
— Значит, жить вечно!
Слышно было, как Белоян постанывал, дружинники едва не роняли тяжелое тело на каждой ступеньке. Потом гулко хлопнула дверь.
ГЛАВА 6
Конь пал, когда Залешанин был в полуверсте от городских ворот. Выкатился в пыль, ударился больно плечом, ободрав ухо. Ногу из стремени выпутать не успел, но конь, на его счастье, рухнул не на этот бок. Прихрамывая, бросился к воротам.
Сзади зашипело, с веток поднялись, тревожно каркая и раскачивая вершинки деревьев, черные вороны. Он услышал далекий стук, в спину глухо стукнуло. Снова щит Олега спас от пущенной вдогонку стрелы… Как они перебрались?.. Или здесь на всякий случай тоже ждали?
Справа череда деревьев, защищают от ветра, он проскользнул между стволами, помчался изо всех сил. В ночи на фоне сияющего звездного неба жутко чернели горбики могил, над каждым холмиком стоял либо куст, либо дерево. Петляя между могил, Залешанин бежал туда, куда пришел бы и с закрытыми глазами.
Стук копыт стал реже, из-за стены деревьев донеслись голоса:
— Здесь его нет!
— И к воротам еще не успел бы…
Сильный голос рявкнул:
— Тогда поищите за деревьями!
Залешанин добежал до маленького холмика, у изголовья росла высокая стройная береза. С разбегу он обхватил ствол, прошептал:
— Прости меня, Березка… Но, кажется, скоро мы соединимся вновь…
Береза тихо шелестела, его плеч и головы осторожно коснулись мелкие листочки, от них пахло свежестью. Он чувствовал, как ветви обнимают, а листочки, щекоча, гладят щеки, нос, подбородок, осторожно касаются плотно закрытых век. Кончики листьев сняли выкатившиеся слезы, не дав сползать по щекам.
Трое пронеслись на горячих конях прямо к стене Киева. Залешанин, не дыша, смотрел на их уменьшающиеся фигурки, вздрогнул от топота копыт и громких раздраженных голосов.
В двух шагах нервно перебирал ногами разгоряченный конь, по-южному сухой, без единой капли жира, под смуглой кожей при каждом движении проступали и тут же исчезали мускулы. На коне так же нервно привставал на стременах воин ему в масть: сухопарый, поджарый, нервный, которому явно не сиделось, душа просилась в бешеную скачку.
— Ну что? — крикнул он раздраженно.
Залешанин увидел, как справа и слева в его сторону скачут на взмыленных конях люди. Один крикнул хриплым сорванным голосом:
— Хан! Там его тоже нет!
— И мы не отыскали! — прокричал воин, что подскакал с другой стороны. — Там голо, даже буераков нет!..
Хан раздраженно привстал, огляделся. Залешанин четко видел орлиный профиль, злые глаза навыкате, так непохожие на прищуренные глаза кочевника-степняка.
— Но где-то он спрятался?
— Колдовство! — предположил один. Он сделал руками отгоняющие жесты. — Прочь, злые духи, прочь!..
Подскакал еще один, прокричал зло и растерянно:
— Мы обшарили все вокруг на конский переход!.. Голая степь. Русы вокруг своих городов нарочно вырубают даже леса, чтобы к ним не подобраться незаметно.
— Чепуха, — отрубил хан. — Леса вырубают по лени, чтобы далеко не ездить за лесом. Но где-то он должен спрятаться?.. Мы же явно настигали, он не мог быстрее нас добежать до ворот Киева!
Самый старший по возрасту воин, Залешанин определил его по хриплому голосу и седеющим волосам, сказал простуженно:
— Голая степь. Нигде ничего, кроме этой березки.
Хан рявкнул зло:
— Так срубите эту чертову березу!
Трое молодых воинов с готовностью вытащили сабли. Залешанин замер от вида холодной стали. Руки поискали верную булаву, но пальцы стиснули пустоту. Но все равно он не позволит рубить ее нежное белое тело, он бросится, будет рвать их зубами и когтями…
Он уже начал подниматься, когда старший воин сказал раздраженно:
— Я эту березку еще в прошлый набег видел.
Хан огрызнулся:
— Ну и что?
— Если думаешь, что он превратился в березу… то куда делась прошлая?
Хан всхрапнул как конь, глаза дикие, махнул рукой:
— Все за мной. На всякий случай проедем вдоль северной стены. Там мелкие овражки…
Один запротестовал:
— Хан, мы даже в норки сусликов заглядывали!
— Еще раз заглянем, — отрезал хан. — Не найдем, вернемся, там и сообщим.
Залешанин ухватился за белый нежный ствол. Ноги тряслись, распрямляясь, мышцы ныли. В самый последний момент удержался от прыжка к хану.
Сквозь биение сердца он услышал чужие голоса совсем близко:
— Да надо ехать, здесь его нет!
— Кладбище, одни мертвяки в могилках…
Третий голос крикнул торопливо:
— На коней и быстрее в терем Владимира! Мы догоним, пусть даже во дворе князя! Он пеший!
Топот сапог отдалился, послышалось конское ржание, затем конский перестук, что отдалился и затих. Залешанин прижался щекой к белокожему стволу:
— Опять ты сохранила мне жизнь! А я, сильный и отважный, тебя сохранить не сумел…
Листья тихо шелестели. Ему послышались ласковые слова, полные любви и нежности:
— Не кручинься, любимый…
— Моя Березонька!
— Я люблю тебя.
— Я люблю тебя, — прошептал он. Кольнуло страхом, что если сердце разорвется от боли, то черной горечью выжжет полмира. — Я люблю тебя, моя Единственная… И сколько жить буду, другой не замечу, не увижу.
Листья тихо прошелестели что-то ласковое, затем ветви поднялись, открывая его холодному ночному миру. В небе колко смотрели звезды, целые звездные рои, над некоторыми могилами поднимался легкий пар, словно из зимних берлог. Залешанин сказал с болью:
— Ты отсылаешь меня?
— Ты знаешь… Надо идти.
Он прижался напоследок щекой, мечтая, чтобы вот так остаться на всю жизнь и умереть так, но руки уже крепче сжали белый ствол, спина выпрямилась, он пошевелил губами, но в горле стоял горячий ком. Не говоря ни слова, оттолкнулся и побежал к темнеющей городской стене.
Врата набежали, но остались сбоку, а потом и позади. Там стояли с оружием, почему-то втрое больше обычного. Ворота ночью охраняют двое, оба наверху, а тут шестеро или семеро внизу, лунные блики на обнаженных топорах…
Он мягко спрыгнул, затаился на миг, но месяц почти не светит, здесь не царьградское небо, да и народ спит, пробежал сперва под стеной, затем навстречу понеслись улицы Киева. Он ощутил, что не мешают ни щит, что как прирос к спине, ни длинная палица.
Он мягко спрыгнул, затаился на миг, но месяц почти не светит, здесь не царьградское небо, да и народ спит, пробежал сперва под стеной, затем навстречу понеслись улицы Киева. Он ощутил, что не мешают ни щит, что как прирос к спине, ни длинная палица.
Княжеский терем вырос на горе огромный и грозный. Посреди двора, окружен высоким забором, на воротах надежная стража. Во дворе — десятка два отборных гридней, что и спят с оружием в руках. Трое на крыльце, еще с десяток в коридорах…
— Сейчас ты увидишь, — прошептал он ненавидяще, — что твоими богатырями мне только сапоги вытирать…
Выждал, переводя дух, вытер пот, собрался, вогнал себя в то особое состояние духа и тела, когда видишь как бы и по бокам, и сзади, чувствуешь, кто и что задумал, еще раз глубоко вздохнул, очищая голову, и… побежал через двор.
В нужные мгновения прыгал в сторону, оказывался за спинами ничего не подозревающих стражей, бежал дальше, падал под ноги другим, а те смотрели задумчиво вдаль, едва не наступая ему на голову, откатывался, полз, перебегал, прыгал через перила, перед глазами сперва пронеслись сени, потом одна лестница, вторая и наконец третья, последняя, к его проклятой горнице!
Дверь распахнулась от сильного удара. Из глубины палаты, залитой резким светом месяца, резко повернулся человек. На чисто выбритой голове метнулся черный клок волос, похожий на сгусток мрака. На Залешанина взглянуло острое, как топор, лицо великого князя.
Владимир был в своей знаменитой кольчуге поверх рубашки, Залешанин узнал ее по необычному серебристому блеску, лицо было злое и почему-то блеснуло в мелких крапинках пота. Залешанин увидел, как рука князя мгновенно ухватила длинный узкий меч.
— Кто?..
— Я, — ответил Залешанин. — Я, князь.
— Кто… Неужто вернулся… ты, смерд?.. Как ты сюда попал?
— Потому что это я, — ответил Залешанин громче.
Горячая кровь хлынула в голову, измученное тело спешно собирало остатки сил, сердце бьется, обещая выдержать до конца, а пальцы подрагивают и тянутся к его палице.
Он шагнул вперед, щит взял в левую, вроде бы подает князю, в то же время закрыл половину груди, где сердце. В ладонь правой с готовностью скользнула рукоять палицы.
Их взгляды встретились, Залешанин ответил хриплым от ярости голосом:
— Да, я сумел вернуться. Вот щит, ради которого погибло столько…
Владимир сделал осторожный шаг вперед, обнаженный меч держал в левой, но Залешанин помнил, что князь владеет обеими руками одинаково, следил краем глаза, готовый в любой миг парировать палицей или закрыться знаменитым щитом.
В трех шагах от смерда Владимир остановился, оба цепко держали глазами друг друга, оба напружиненные до треска костей, жилы едва выдерживают, вот-вот лопнут.
В коридоре прогремел тяжелый топот. Залешанин со странным облегчением в душе ухватился за палицу. Наконец-то те губошлепы спохватились, бегут спасать князя! Да только успеют ли? Хоть у него и лучшие богатыри земли Русской, но все же дорого придется заплатить за такой пир в хоромах великого князя!
Дверь вылетела вместе с петлями. Не успела грохнуться на пол, как в палату ворвались люди с оружием, огромные и дико орущие, в железе, с мечами и топорами. Залешанин глазом не успел моргнуть, как всей толпой набросились на князя. Тот отпрыгнул, тут же в обеих руках заблистало два меча, где успел взять второй, зазвенели страшно, высекая короткие злые искры.
Трое или четверо кинулись на Залешанина, он в замешательстве едва успел выставить палицу, с трудом принял на нее два сильных удара, тут же плечо ожгло болью, сильно запекло в боку, он успел увидеть кровь, взъярился, отскочил, давая себе пространство, а исполинская палица завертелась, как крылья ветряка.
Воины наседали яростно, рубили умело и сильно, он содрогался от страшных ударов, но щит Олега теперь сам дергался навстречу, гремело железо, глухо стучали топоры о широкие булатные пластины на щите. Его палица достала одного, второго, третий отпрыгнул, зажимая разбитое плечо. Залешанин слышал сбоку крики и звон мечей, но головы повернуть не успевал, на него бросались с утроенной яростью.
Крик стоял на чужом языке, лезли остервенело, падали под ударами. Залешанин услышал дикий хохот и яростный вскрик князя:
— Получил, сволочь?.. Давай другого!.. Получи и ты!
Залешанин отодвинулся вдоль стены, крушил, под его ударами стоял треск, звон, а кровь плескала красными струями так щедро, словно он бил по мокрому белью. Вдруг его спина ударилась о горячее и твердое, отшатнулся, ощутил, что так же отшатнулся и князь, чтобы не задевать друг друга при богатырских замахах, и так некоторое время дрались молча, дико, повергая страшными ударами врага на пол, усеивая убитыми и ранеными всю палату.
В глазах на миг померкло, он отшатнулся, кончик чужого меча едва не рассек лицо, но зато чиркнул по груди, оставив длинную рану глубиной в палец. «И так от потери крови в глазах темнеет, — подумал он в страхе. — Сейчас вовсе свалюсь… Нет, гады, я сперва покажу, как Залешанин дерется, а потом еще покажу и как умирает…»
Врагов осталось всего пятеро. Трое продолжили яростный бой, но двое отступили, разом вытащили из-за сапог длинные швыряльные ножи. Залешанин торопливо закрывался щитом, рубил, в мучительном страхе ощутил, что сейчас произойдет самое страшное, избежать не получится, слишком долго судьба хранила…
Ножи одновременно выскользнули из рук. Бросок был настолько быстрым и сильным, что Залешанин скорее угадал направление, чем увидел: один нож в князя, другой — ему в сердце! Он вскинул щит, чувствуя, как тот сам охотно дернулся вверх, закрывая от ножа, а сам он, понимая, что делает непоправимую глупость, дичайшую и непонятную, бросился в сторону, успел ощутить сильный удар в грудь, вскрикнул от боли и упал к ногам князя, которого закрыл своим сердцем.
Среди нападавших закричали разочарованно и зло. Все пятеро бросились на князя. Залешанин успел увидеть его дикий взор, слышал над головой звон мечей и доспехов, злобные крики, ругань и стоны. Князь рубился как демон, оба меча сверкали, высекая искры, из нападающих то один, то другой отпрыгивали, зажимая раны, но тут же снова бросались вперед, словно раны затягивались тут же.
Борясь с темнотой в глазах, он видел, как князь рассек шелом одному, а рука другого, отсеченная в локте, плюхнулась в сторону. Воин взвыл, завертелся на месте, разбрызгивая кровь. Залешанин попробовал отпихнуть князя в сторону окна, тот вертелся как вьюн, рубился яростно и так быстро, словно у него была дюжина рук. Залешанин сцепил челюсти так, что не разжать и Муромцу, начал вставать, опираясь на палицу. Владимир крикнул:
— Лежи, дурак!
— Хрен тебе, — ответил Залешанин оскорбленно, виданное ли дело: князь, рискуя жизнью, защищает раненого смерда. — Прыгай в окно… Там найдешь коня…
— Сопли подбери…
— Прыгай!
Он набрал в грудь воздуха, чувствуя, как в голове начинает проясняться, обеими руками выставил перед собой тяжеленный щит, тут же зазвенели ножи, дротики, лязгнул брошенный издали топор, а Залешанин вовремя прикрыл Владимира слева, ибо оттуда уже зашли четверо с кривыми мечами.
Он снова прохрипел, выплевывая кровь:
— В окно… Прыгай в окно!..
— Молчи, дурак, — рыкнул князь. Его меч достал наконец одного в голову, скрежет железа сменился хрустом рассекаемых костей, а князь уже отражал выпады другого, рубил, пригибался, подпрыгивал, но с места не сходил, Залешанина стоптали, он ощутил себя распластанным, как раздавленная жаба под колесом, видел ноги с обеих сторон.
— В окно, — выкрикнул он из последних сил. Изо рта хлынула кровь, он закашлялся, почти прошептал: — Лезь в окно… Я их схвачу за ноги… не успеют…
— Молчи, смерд, — процедил князь.
— Дурак, спасайся…
В непрестанный звон и лязг железа вплелся смертный крик одного, предсмертный вскрик другого. Двое рухнули почти на Залешанина, заливая его горячей кровью. Князь рубил, как мясник на бойне, совсем не по-княжески. Воинов осталось двое, один замахнулся на Залешанина, явно намереваясь добить, чтобы приблизиться к князю, а второй ударил князя острием меча в живот.
Залешанин видел, что князь успел бы закрыться, но вместо этого он стремительно выбросил свой меч вперед, как дротик, узкое лезвие ударило первого в горло, и меч чужака обессиленно звякнул рядом с головой Залешанина. Зато меч второго достал князя, лезвие вошло в бок, пробив кольчугу, почти на ширину ладони.
Князь взревел, для замаха не было времени, его кулак метнулся вперед. Залешанин услышал хруст костей, воин с разбитым лицом отлетел через всю палату к стене, треснулся так, что из щелей посыпался сухой мох. Залешанин попытался привстать, кровь хлестала как из зарезанного кабана, он завалился на бок, в глазах то темнело, то застилало красной пеленой. Сквозь это красное увидел злое лицо князя, в ушах прогремел ненавистный голос: