Я припарковался и поспешил смешаться с толпой у застекленной витрины. Там внутри мне удалось разглядеть высокую сутулую фигуру за столом. Знакомые черты лица, борода — я узнал Авраама Линкольна, писавшего письмо за старинным шведским бюро орехового дерева. Знакомая вещица. Раньше она принадлежала моему отцу и была перевезена сюда из Бойсе специально для этого шоу.
Это меня неожиданно рассердило. И при всем при том я не мог отрицать аутентичность нашего симулякра. Линкольн, одетый в одежду своей эпохи, с гусиным пером в руке, получился удивительно похожим. Если б мне не была известна вся предыстория, я, пожалуй, решил бы, что это какая-то фантастическая реинкарнация бывшего президента. Черт побери, а не могло ли быть все именно так? Возможно, Прис в чем-то права?
Оглядевшись, я заметил табличку на витрине, где красиво отпечатанными буквами сообщалось:
ПЕРЕД ВАМИ АУТЕНТИЧНАЯ РЕКОНСТРУКЦИЯ АВРААМА ЛИНКОЛЬНА, ШЕСТНАДЦАТОГО ПРЕЗИДЕНТА СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ.
ПРОЗВЕДЕНО КОМПАНИЕЙ «МАСА ЭЛЕКТРОНИКС» СОВМЕСТНО С ФАБРИКОЙ РОЗЕНА ПО ПРОИЗВОДСТВУ ЭЛЕКТРООРГАНОВ, ГОРОД БОЙСЕ, ШТАТ АЙДАХО.
ВЫСТАВЛЯЕТСЯ ВПЕРВЫЕ. ОБЪЕМ ПАМЯТИ И НЕРВНАЯ СИСТЕМА ВЕЛИЧАЙШЕГО ПРЕЗИДЕНТА ВРЕМЕН ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ В ТОЧНОСТИ ВОСПРОИЗВЕДЕНЫ СТРУКТУРОЙ УПРАВЛЕНИЯ И МОНАДОЙ ДАННОГО УСТРОЙСТВА. ОБЕСПЕЧИВАЮТ ПОЛНОЕ ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ РЕЧИ, ПОСТУПКОВ И РЕШЕНИЙ ШЕСТНАДЦАТОГО ПРЕЗИДЕНТА В СТАТИСТИЧЕСКИ ОБОСНОВАННОЙ СТЕПЕНИ ПРИГЛАШАЕМ ЖЕЛАЮЩИХ.
В объявлении четко была видна рука Мори. Взбешенный, я протолкался через толпу и попытался войти а павильон. Дверь оказалась запертой, пришлось открывать ее своим ключом. Внутри я увидел новенький диван в углу комнаты, на котором сидели Мори, Боб Банди и мой отец. Они внимательно наблюдали за Линкольном.
— Привет, дружище, — обратился ко мне Мори.
— Ну что, успел вернуть назад свои денежки? — спросил я.
— Да нет. Мы ни с кого денег не берем — простая демонстрация.
— Эта дурацкая надпись — твоя выдумка? Да я и сам знаю, что твоя. И какого рода уличную торговлю ты планируешь открыть? Почему бы вашему Линкольну не продавать ваксу или моющее средство? Что ж он просто сидит и пишет? Или это является частью рекламы кукурузных хлопьев?
— Он занят разбором ежедневной корреспонденции, — сказал Мори. И он, и Боб, и даже мой отец выглядели притихшими.
— А где твоя дочь?
— Она скоро будет.
— И ты не возражаешь против того, чтобы он сидел за твоим столом? — обратился я к отцу.
— Нет, mein Kind, — ответил он. — Ты бы пошел и поговорил с Линкольном, он не сердится, когда его прерывают. Вот чему бы я хотел у него научиться.
— Хорошо, — бросил я и направился к фигуре у шведского бюро.
Толпа по-прежнему глазела на всю сцену через витринное окно.
— Господин президент, — промямлил я, почувствовав комок в горле. — Сэр, мне неприятно вас беспокоить…
Я прекрасно знал, что беседую с механизмом, но в то же время не мог избавиться от нервозности. Вообще, меня бесила необходимость участвовать в дурацком спектакле наравне с машиной. При этом никто не позаботился дать мне бумажку с инструкциями, предоставив самому решать все проблемы. Если б я мог их решить! Почему бы не обратиться к нему «мистер Симулякр»? Ведь в конце концов это правда?
Правда! А что означает «правда»? Это — как в детстве, когда тебе надо пересечь холл универмага и подойти к Санта Клаусу.
Когда легче упасть замертво, чем сказать правду. Хотел бы я этого? В подобной ситуации признание правды значило бы конец всего, в первую очередь, меня самого. Своей правдой вряд ли я сделаю больно симулякру. Что касается Мори, Боба Банди и даже моего отца, так они, скорее всего, ничего не заметят. Следовательно, мне надо было защищать прежде всего самого себя. Я осознавал этот факт очень четко, лучше всех, как в этой комнате, так и за ее витриной.
Подняв глаза, Линкольн отложил в сторону гусиное перо и сказал высоким, но не лишенным приятности голосом:
— Добрый день. Полагаю, вы — мистер Луис Розен?
— Да, сэр, — ответил я.
И мгновенно комната взорвалась в моих глазах. Шведское бюро разлетелось на миллион кусочков, и они медленно, как в замедленном кино, полетели мне в лицо. Я закрыл глаза и упал ничком, даже не выставив вперед рук. Грохнулся на пол прямо у ног Линкольна, и тьма накрыла меня.
Это был обморок. Впечатление оказалось настолько сильным, что я потерял сознание.
Когда я пришел в себя, то обнаружил, что сижу в углу офиса, опираясь на стену. Надо мной склонился Мори Рок. В одной руке у него дымилась привычная «Корина Ларк», в другой он держал открытую бутылочку нашатырного спирта, которой помахивал у меня перед носом.
— О, боже, — произнес он, увидев, что я очнулся. — У тебя на лбу шишка величиной с яйцо.
Я пощупал свой лоб — шишка была скорее с лимон. И я ощущал соленый вкус на губах.
— Похоже, я потерял сознание.
— Ну да, а то как же.
Теперь я увидел своего отца, топтавшегося поблизости, а также — что совсем уж было малоприятно — Прис Фраунциммер в длинном сером плаще. Она расхаживала взад-вперед, бросая на меня презрительные взгляды. Видимо, мой обморок не доставил ей удовольствия.
— Ничего себе, — бросила она. — Он тебе сказал всего одно слово, и ты вырубился!
— Ну и что? — огрызнулся я.
— Это доказывает, что я был прав, — обернулся Мори к дочери. — Наш симулякр чрезвычайно впечатляет.
— А что он… этот Линкольн, сделал, когда я грохнулся? — спросил я.
— Он подобрал тебя и притащил сюда, наверх, — ответил Мори.
— О, господи, — пробормотал я.
— Но почему ты упал в обморок? — Прис нагнулась и внимательно посмотрела на меня. — Ну и шишка! Ты просто идиот, Луис… Послушайте, там собралась целая толпа, слышите? Я была снаружи, у дома, и пыталась пройти внутрь. Можно подумать, что мы изобрели по меньшей мере Господа Бога. Они на самом деле молятся, а две женщины перекрестились. А некоторые, ты не поверишь…
— Хватит, — оборвал я ее.
— Может, ты дашь мне договорить?
— Нет, — отрезал я. — Заткнись, ладно?
Мы с ненавистью смотрели друг на друга, затем она резко поднялась на ноги.
— Ты знаешь, что у тебя губы разбиты? Лучше бы наложить пару-тройку швов.
Прикоснувшись к губам, я обнаружил, что они до сих пор. кровоточат. Похоже, Прис говорила правду.
— Я отвезу тебя к доктору. — Она подошла к двери и стояла, ожидая меня, — Ну, давай же, Луис.
— Не нужно мне никаких швов, — проворчал я, но все же поднялся и на трясущихся ногах последовал за ней.
Пока мы ждали лифта, Прис прошлась по моему адресу:
— Ты, оказывается, не такой уж храбрец.
Я промолчал.
— Ты отреагировал хуже, чем я. Хуже, чем кто-либо из нас. Честно говоря, я удивлена, Луис. Видать, ты куда менее устойчивый, чем кажешься. Могу поспорить, что когда-нибудь, при сильном стрессе тебя это здорово подведет. Могут возникнуть серьезные психологические проблемы.
Двери лифта открылись, пропустив нас внутрь.
— Разве это плохо — реагировать? — спросил я.
Знаешь, в Канзас-Сити я сделала кое-какие полезные выводы. В частности, приучилась вообще ни на что не реагировать, если в том нет прямой выгоды. Я считаю, что именно это спасло мне жизнь, позволило справиться с болезнью и выйти оттуда. Такая же реакция, как у тебя, всегда плохой знак. Признак нарушения адаптации. Там, в Канзас-Сити, подобную штуку называют паратаксисом. Это — когда эмоции вмешиваются в межличнос тные отношения и усложняют их. Неважно, какого рода эмоции— ненависть, вражда или страх, как в твоем случае, — все паратаксис. Если процесс усиливается, возникает психическое заболевание. И не дай бог эта штука победит — тогда ты шизофреник, наподобие меня. Поверь мне, это хуже всего.
Я держал платок у губ, слегка промакивая выступающую кровь. Я не мог объяснить, почему упал в обморок. Даже не пытался.
— Давай поцелую, — предложила Прис. — Перестанет болеть.
Я бросил подозрительный взгляд на нее, но увидел выражение самого искреннего участия. Это меня тронуло.
— Черт, — пробормотал я, — все и так будет в порядке.
На самом деле я чувствовал себя взволнованным и не мог смотреть на Прис. Я снова казался себе маленьким мальчиком.
— Взрослые так не разговаривают, — сказал я. — Поцелую, перестанет болеть… Что за чушь ты несешь!»
— Я просто хотела помочь. — Ее губы дрогнули. — Ох, Луис, все кончено.
— Что кончено? — не понял я.
— Он живой, ты понимаешь? Я никогда не смогу снова прикоснуться к нему. И что же мне дальше делать? У меня ведь нет другой цели в жизни.
— О, боже! — выдохнул я.
— Моя жизнь пуста, с таким же успехом я могла бы и умереть. Линкольн — это все, что у меня было. Все, что я делала, о чем думала.
Мы приехали. Дверь открылась, и Прис шагнула в вестибюль. Я последовал за ней.
— Ты знаешь, к какому доктору идти? — спросила она. — Думаю, я просто провожу тебя на улицу и вернусь.
— Отлично.
Однако когда мы сели в белый «ягуар», она снова заговорила:
— Скажи, что мне делать, Луис? Мне надо чем-то заняться прямо сейчас.
— Ты должна справиться со своей депрессией.
— Но у меня никогда не было ничего подобного.
— Понятно. — И тут я ляпнул первое, что пришло на ум: — Может, тебе сходить к священнику?
Хотела бы я быть мужчиной! Природа так обделила женщин. Вот ты мог бы стать кем-нибудь, Луис, а каковы перспективы для женщины? Стать домохозяйкой или клерком, машинисткой или, в крайнем случае, учительницей.
— Доктором, — придумал я. — Накладывать швы на разбитые губы.
— Я не выношу вида больных, раненых или просто ненормальных. Ты же знаешь это, Луис. Именно поэтому я везу тебя к доктору — я не могу смотреть на искалеченных.
— Я вовсе не искалеченный, просто разбил губы.
Прис нажала на стартер, и мы выехали на дорогу.
— Я забуду Линкольна, — пообещала Прис. — И никогда не буду думать о нем как о живом человеке. С этой минуты он будет для меня просто вещью. Вещью для продажи.
Я кивнул.
— И я увижу, как Сэм Барроуз купит его! Это единственная моя цель. С настоящего момента все, что я делаю и думаю, будет подчинено Сэму Барроузу.
Если б я и хотел посмеяться над ее словами, то мне достаточно было взглянуть на ее лицо, чтоб передумать. Оно казалось таким открытым и несчастным, что у меня защемило сердце. Я снова молча кивнул. Всю дорогу, что мы ехали к доктору, Прис расписывала мне свою будущую жизнь, как там все будет прекрасно. Все это смахивало на какую-то безумную причуду, всплывавшую на поверхность из той бездны отчаяния, куда погрузилась Прис. Она не могла находиться в бездеятельности ни минуты, ей нужна была цель в жизни. Это — ее способ преодоления мира и наполнения его смыслом.
— Прис, — сказал я, — по-моему твоя проблема в том, что ты излишне рациональна.
— Вовсе нет. Любой тебе скажет, что я поступаю в соответствии со своими чувствами.
— А я скажу, что ты во всем руководствуешься своей железобетонной логикой. И это ужасно. От подобной привычки надо избавляться. Я б на твоем месте попросил доктора Хорстовски помочь тебе стать нелогичной. Ты живешь так, будто твоя жизнь управляется безукоризненными геометрическими доказательствами. Так нельзя, Прис. Расслабься, будь помягче. Почему бы тебе не сделать что-нибудь просто так, без всякой цели. Понимаешь? Будь неосторожной, дурачься. Ты, например, можешь сейчас не везти меня к доктору. Вместо этого высади где-нибудь перед чистильщиком обуви, и у меня будет отличная пара начищенных ботинок.
— Твои ботинки и так сияют.
Вот видишь, ты все время пытаешься быть логичной! А что, если остановиться на первом попавшемся перекрестке, бро сить машину, зайти в цветочный магазин. И купить цветов, и бросать их а проезжающие машины.
— И кто будет платить за цветы?
— А мы украдем их. Просто возьмем и сбежим.
— Дай-ка подумать.
— Да не надо думать! Неужели ты никогда не крала за все детство? И ничего не сломала? Какую-нибудь общественную собственность, например, уличный фонарь?
— Я как-то украла конфету в аптеке.
— Давай сделаем это снова, — загорелся я. — Снова станем детьми. Найдем какую-нибудь аптеку, стащим конфету из тех, что по десять центов штука. А потом присмотрим укромное местечко, например, на лужайке, сядем и съедим ее.
— Ты не можешь. У тебя разбиты губы.
Я попытался говорить разумно и осторожно:
— Хорошо, признаю. Но ты-то можешь. Разве нет? Признай и ты тоже. Ты можешь прямо сейчас зайти в аптеку и проделать все это, пусть без меня.
— А ты придешь?
— Если хочешь. Или я могу ждать тебя с запущенным мотором и умчать в ту же секунду, как ты появишься.
— Нет, — сказала Прис, — лучше ты войдешь в аптеку со мной и все время будешь рядом. Ты можешь мне понадобиться, например, подсказать, какую конфетку взять.
— Отлично, пойдем.
— А какое наказание за такие дела?
— Вечная жизнь.
— Ты шутишь?
— Нет, я сказал именно то, что имел в виду. — Я был совершенно серьезен.
— Ты смеешься надо мной, я вижу. Разве я такая смешная?
— О, боже! Нет.
Но она, похоже, уже все решила.
— Ну, конечно, я же всегда была доверчивой, и ты это знаешь. Мне даже в школе придумали кличку — «Путешествия Легковера».
— Пойдем в аптеку, Прис, — просил я. — Позволь мне доказать тебе, позволь спасти тебя.
— Спасти от чего?
— От неизбежности твоего разума.
Она колебалась. Я видел, как эти чертовы вопросы душили ее: как поступить и какова будет расплата за ошибку. Наконец она обернулась ко мне без улыбки и произнесла:
— Луис, я верю, что это был не розыгрыш с аптекой, ты не стал бы смеяться надо мной. Ты можешь меня ненавидеть и, я думаю, ненавидишь за некоторые вещи, но издеваться над слабым не в твоих привычках.
— Ты не слабая.
— Нет, Луис, именно слабая. Тебе просто не хватает чутья, чтобы понять это. Но, может быть, так и лучше. Вот у меня все по-другому: есть чутье, но это не делает меня хорошей.
— Чушь, — заявил я. — Завязывай со всем этим, Прис. Я понимаю, у тебя сейчас депрессия по поводу окончания работы над Линкольном. Временный простой, и как все творческие люди ты это переживаешь…
— Приехали, — констатировала Прис, притормаживая у клиники.
Доктор осмотрел меня и решил, что вполне можно обойтись без швов. На обратной дороге я уговорил Прис остановиться у бара. После всех переживаний мне просто необходимо было выпить. Ей же я объяснил, что мы должны отпраздновать окончание работы — такова традиция. Благо повод более чем достойный: наблюдать рождение Линкольна — это великий, может, величайший момент в жизни. Хотя при всем своем величии это событие несло также оттенок какой-то угрозы, мало подвластной нашим усилиям.
— Мне только одно пиво, — сказала Прис, пока мы пересекали улицу, направляясь к бару.
Я так и сделал: заказал пиво для дамы и кофе «по-ирландски» для себя.
— Ты, я смотрю, здесь как дома, — заметила Прис. — Должно быть, проводишь кучу времени, ошиваясь по барам?
— Слушай, я все хочу у тебя спросить, — сказал я ей. — Ты действительно так плохо думаешь о людях, как показываешь? Или просто говорищь так, чтоб задеть побольнее? Потому что если…
— А ты как считаешь? — ответила вопросом на вопрос Прис.
— Не знаю.
— Ну, и в любом случае, какое тебе до этого дело?
— Ты удивишься, но меня интересует все, что касается тебя. Самые мельчайшие подробности.
— С чего бы это?
Ну, начать с того, что у тебя совершенно очаровательная история. Шизоид к десяти годам, к тринадцати — обладательница навязчивого невроза, в семнадцать ты стала полноценным шизофреником под наблюдением Федерального Правительства. На сегодняшний день почти излечилась и вернулась в нормальное человеческое общество. И при том все еще… — тут я прервался. Все перечисленные животрепещущие подробности не объясняли главной причины. — Все это ерунда. Просто я влюблен в тебя, Прис.
— Не верю.
— Ну, скажем, я мог бы влюбиться в тебя, — поправился я.
— Если бы что? — спросила она дрогнувшим голосом. Я видел, что она ужасно нервничает.
— Не знаю, что-то мешает.
— Боишься, — сказала Прис.
— Наверное, ты права, — согласился я. — Возможно, просто боюсь.
— Сознайся, ты пошутил? Когда говорил, что влюблен.
— Нет, Прис, я не шутил.
Она горько рассмеялась.
— Твой страх! Если б ты мог справиться с ним, ты бы завоевал любую женщину. Я не имею в виду себя… Как тебе это объяснить, Луис? Мы с тобой очень разные, по сути, полные противоположности. Ты — человек эмоциональный, в то время как я держу свои чувства под замком. Однако это не значит, что их у меня нет. Возможно, я чувствую гораздо глубже, чем ты. А если б у нас родился ребенок, что было бы тогда? Знаешь, я никогда не могла понять женщин, которые рожают детей, одного за другим. Ежегодный помет, как у свиньи или собаки. Наверное, в этом что-то есть… Может, такое поведение даже здорово и естественно. — Она бросила на меня взгляд искоса. — Но мне этого не понять. Выражать себя в жизни посредством репродуктивной системы — не мой путь. Черт, мне кажется, я счастлива, только когда делаю что-то своими руками. Почему так, Луис?
— Понятия не имею.
— Но должно же быть какое-то объяснение, все в этом мире имеет свою причину. А знаешь, мне ведь раньше никто не признавался в любви.
— Этого не может быть. Какие-нибудь мальчики в школе…
— Нет, Луис, ты первый. Честно говоря, я и не знаю, как реагировать на твое признание. Очень странные ощущения, я даже не уверена, что мне это нравится.