Прискакали разведчики и доложили, что жители не готовы к обороне — частокол стоит, и столбы воротные вкопаны, вот только одних ворот нету, не успели навесить!
— Взять Бендисдаву! — рявкнул Оролес. — И чтоб не жгли ничего, ясно? Переночуем здесь. Вперед!
— А-ау-у-у! — радостно завыла конармия, подражая волкам. — Уа-ау-у-у!
Полторы тысячи коней сорвались в галоп, топот копыт заглушил все звуки. Бедные жители Бендисдавы заметались, не зная, куда деваться. Мелкий отряд самообороны кинулся защищать ворота, но конники снесли хилую защиту, разметали редких лучников и меченосцев, втоптали их в грязь. И разлились по улочкам и проулкам, утишая конский бег, — пришел черед грабить и насиловать! Плач и вой поднялся над Бендисдавой — древняя помета войны.
Оролес въехал в ворота Бендисдавы последним. Он не торопился. Зачем? Его доля добычи никуда не денется, а с девками возиться пока охоты нет. Пусть молодые волки нарезвятся да натешатся, пусть утолят жажду крови и сорвут злость на деревенщине. Тем проще будет завтра натянуть узду! Нельзя же только требовать, надо изредка разрешать вольности.
Равнодушными глазами посматривал Оролес на убитых, валявшихся в пыли или на недоделанной булыжной мостовой. Чалко осторожно переступал трупы — привык не бояться крови.
Сбоку открылся добротный каменный дом под черепичной крышей. Огромный пес на крыльце лежал в луже крови и мертво скалил губительные клыки, дверь была сорвана с петель и валялась рядом, утыканная стрелами. Пронзительный крик вылетел из проема и тут же пресекся. Двое громил из сотни сармата Агафирса вывели во двор хозяина дома — коренастого мужчину с породистым лицом. На мужчине были римская туника, галльские брюки, укороченные до икр, и мягкие скифские сапожки. Оролес сразу узнал его.
— Ну, здравствуй, Марк Ульпий Дазий, — сказал он, выделяя два первых имени. — Вот и встретились.
Дазий тяжело посмотрел на сына Москона и отвернулся.
— Какой гордый! — усмехнулся царь. — И знать нас не хочет, надо же! А ну-ка, покажи свой язык! Хочу поглядеть, сильно ли он стерся, пока ты лизал под хвостами римских собак!
Молодцы, державшие Дазия, гулко загоготали.
— Чего же ты в Марки Ульпии подался? — тяжело спросил Оролес. — Это же имя Траяна! Того, кто загреб всю Дакию себе под седалище! И только последние из последних могли настолько прогнуться, чтобы принять имя поработителя своего!
— Да что ты говоришь? — усмехнулся Дазий. — Я был простым «волосатым» коматом, не имеющим даже слабой надежды напялить на себя колпак с расшивкой. А теперь я уважаем и богат!
— Это ненадолго! — успокоил его сын Москона.
— Царь! — закричали из дома. — А он тут старейшина, оказывается! И… сейчас покажу!
Знаменосец выбежал на улицу и показал Оролесу нагрудный знак союзника римского народа. Тот взял его и сунул под нос Дазию:
— Твой?
— Ну, мой, — спокойно ответил старейшина. — Дальше что?
— А ты знаешь, Марк Ульпий, — вкрадчиво спросил главарь, — как у нас поступают с предателями?
Дазий побледнел, но уточнил не без вызова:
— У кого — «у нас»?
— У даков!
В глазах у старейшины сверкнула веселая сумасшедшинка.
— Из нас двоих, — сказал он, — не я предал родную землю, а ты! Кто пришел убивать и грабить жителей Бендисдавы? Ты или я?!
Лицо Оролеса потемнело.
— Я царь даков! — весомо сказал он. — И пришел наказать отступников!
— Да какой из тебя царь… — покривился Дазий и сплюнул. — Говно ты, а не царь!
Сын Москона молча указал на рощицу молодых елок. Дазия уволокли туда, согнули до земли два деревца, стали привязывать старейшину к обеим вершинам.
И тут начало происходить нечто новое. Ворота двух приземистых длинных конюшен вдруг распахнулись, и на улицу повалили. Не кони, конница! Астурийская конница, турма за турмой. Всадники, откинув круглые щиты за спину, на скаку метали дротики или размахивали острыми спатами. Двое ауксиллариев освободили Дазия, не сходя с коней, — рассекли конопляные веревки и зарубили обоих молодцев Оролеса.
А на крышах, тростниковых и черепичных, вдруг объявились лучники, многие десятки лучников. В седло Оролеса воткнулась стрела со свистулькой. Ее трехлопастный наконечник с крючками (войдет в тело — вытащишь только вместе с потрохами!) выдавал сарматское происхождение.
— Засада! — завопил Мамутцис и тут же сник, хватаясь за стрелу, проткнувшую грудь. Эта оперенная хворостина была дакийской, выкрашенной в черную краску. Или это кровь знаменосца так выпачкала древко?..
— Отходим! — проорал «великий царь даков», разворачивая коня.
Вся Бендисдава ожила — из хижин, из добротных домов, из юрт, из сараев и амбаров повалили вооруженные люди — даки и сарматы, астурийцы и галлы. Свирепые и яростные, они набрасывались на гвардейцев Оролеса, кололи их копьями, рубили секирами, секли мечами. Жалобный вой сменился гневным ревом.
Вожак поднял Чалко на дыбы и направил к воротам. Не тут-то было! Со страхом и злобой Оролес увидел, как к воротам со стороны реки скачут сарматы в длинных халатах до пят, обшитых железной чешуей, а по склону горы сбегают пешие римляне. Легионеры пересекли речку вброд, не замочив ног выше коленей, и с ходу выстроились, сомкнули щиты, поперли на Бендисдаву грузной трусцой. А потом распахнулись трое ворот, запертых дотоле, и на прямые улицы, с гиканьем и посвистом, ворвались конные галлы. Сын Москона затравленно оглянулся — его заманили в ловушку!
— Вортрикс! — заорал он, надсаживая горло. — Бери своих, кто с секирами! Прорубай стену! Живо! Мы вас прикроем!
Кельт мотнул головой, уяснив приказ, и повел за собой самых могучих. Анарты и сальдены, соскочив с седел, принялись прорубаться сквозь стену частокола в северо-западном углу. Строили частокол крепко, но жажда жизни и страх смерти подгоняли секироносцев лучше всяких надсмотрщиков — топоры так и мелькали, врезаясь в дерево.
Оролес поскакал по улице, собирая разбредшихся «гвардейцев».
— Все сюда! — хрипло ревел он. — Ко мне! Пиепор и Котисо! Займитесь стрелками! Бицилис, ко мне! Бросай добычу! В строй, живо!
С грехом пополам гвардейцы перегородили улицу в несколько рядов, выставив копья, заслонившись овальными щитами. Подручные Бицилиса полезли на крыши снимать стрелков.
— Бар-ра-а! — разнесся по селению римский клич. Ровный строй легионеров надвигался на гвардейцев Оролеса. Первый ряд, повинуясь команде кентуриона, размахнулся и метнул дротики-пиллумы. Тут же присел, позволяя отстреляться второму ряду. У пиллумов сволочная особенность — длиннющий наконечник из мягкого незакаленного железа. Мечом не перерубишь, а воткнется такой пиллум в щит — гнуться начинает, гнется, пока древко не уткнется в землю. Как орудовать таким щитом?
Пятеро гвардейцев Оролеса, поймав на щиты по паре пиллумов, отбросили их и схватились за копья. Римские стрелки только этого и ждали — первый ряд легионеров расступился, из-за их спин вышли лучники и трижды спустили тетивы. И снова укрылись.
— Стоять! — кричал Оролес, оглядываясь на «дровосеков». — Держать улицу!
Легионеры опустили копья-гасты и сошлись с гвардейцами. Затрещали оскопища, загрохотали щиты, заорали люди. Волчий вой мешался с хриплым «барра!».
«Царь» проскакал проулком и вышел к сотне Веджеса, держащей оборону на левом фланге. Здесь наседали галлы и даки, жители Бендисдавы. Пращники и лучники работали вовсю — на «гвардейцев» сыпался убийственный град из камней и свинцовых шариков, стрел и дротиков. Косматые галлы прорвали ряды бойцов Оролеса и ломили, пытаясь разрезать сотню надвое. Неожиданно в спину латрункулам ударили с десяток местных — без брони, в одних рубахах, охаживая пришельцев медными палицами и простецкими дубинами. Сын Москона глазом моргнуть не успел, а местные уже ушли в прорыв и соединились с галлами. С диким ревом те вышли гвардейцам в тыл.
— Пиепор! — завопил Оролес.
Примчалась полусотня Пиепора. Кони гвардейцев и галлов смешались, закружились на тесном перекрестке, взбивая копытами пыль.
Вожак развернул коня и помчал на главную улицу. Глянул на «дровосеков». Два бревна уже опрокинуты. Мало! Мало!
— Бицилис! — заорал «царь». — Слезай! Хватай своих и дуй за стены! Никого не подпускай!
— Понял! — крикнул Бицилис и прямо с крыши сиганул в седло. Бедный конь аж присел.
Оролес вертелся по всей улице, кидаясь из проулка в проулок, бросая резервы, снимая резервы, затыкая дыры в обороне то здесь, то там. Общая картина боя смутно укладывалась у него в голове, запоминались лишь отдельные фрагменты. Вот на крышу взбирается мальчишка-дак и швыряет по «гвардейцам» обломки черепицы. Меткая стрела сбивает пацана. А вот еще один стрелок торчит в проеме выбитого окна. Он стреляет очень быстро, а маленькая девочка с торчащими в стороны косичками подает ему стрелы.
— Царь! — заорал Вортрикс, возникая из клубов пыли. — Готово!
— Выводи наших! — ответил «царь». — Пусть охраняют проход!
Пролом в частоколе получился изрядным — телега проедет, но «гвардейцы» постоянно застревали, спеша покинуть ловушку. А тут в бой пошли римские ветераны, которых наделили землей под Бендисдавой. Их вел Дазий. Все они были немолоды, двадцать лет службы в холодных германских лесах и пустынях Нумидии, походы на парфян и строптивых даков закалили их тела и дух. Такие не дрогнут, их не запугаешь. Ветераны сдадутся только в одном случае — когда их настигнет смерть. Но убить этих седых суровых вояк ох как непросто.
— Уходим! — повторил свой призыв Оролес, едва удерживаясь, чтобы не юркнуть в пролом. — Живо! Вортрикс! Агафирс! Медленно отводите своих!
Всем уйти не удалось — легионеры не дремали. Как только «гвардейцы», пятясь и отбиваясь, покинули главную улицу, римляне обошли их справа и слева по проулкам и напали с флангов. Со спины ударили «старики».
У сына Москона было такое чувство, будто он попал под давильный пресс, выжимающий сок из винограда. Бойцы его сгрудились так тесно, что не могли толком сопротивляться. Зато дохли пачками — гладии и гасты разили без промаха.
— Уходим, Оролес! — проревел Вортрикс. — Дольше оставаться нельзя!
Зарычав, главарь подал коня к пролому и оказался снаружи. Толпа гвардейцев металась между берегом реки и частоколом — страх перед римлянами отгонял их к горам, но страх перед Оролесом возвращал обратно.
Сарматские катафрактарии[68] из Первой алы Августа собрались в хороший отряд и взяли разбег. Грозно закачались острия копий-контосов, длиною в восемь локтей.
А у самых стен Биндесдавы зашевелились римляне, выволакивая «скорпионы» — этакие мини-баллисты. Расчеты мигом навели орудия на мечущихся «гвардейцев» и выстрелили. Тяжелые копья, выпущенные «скорпионами», навели еще большую панику, пробивая навылет по три-четыре человека. Одно из копий прободило насквозь толстоногого фризского коня и воткнулось в следующего. «Гвардейцы» горланили:
— Уходим!
— Чего ждешь?!
— Подожди!
— Чего ждать?! Драпать надо!
— Еще не все вышли!
— А мне моя задница дороже!
— Рысью отсюда!
Оролес не стал дожидаться, пока Биндесдаву покинет последний десяток, — дал отмашку и понесся на север, откуда пришел. Вся орда бросилась за ним, изредка огрызаясь из луков, — сарматы преследовали армию целую милю, пока не развернули коней.
Потеряв почти шесть сотен убитыми, «гвардия великого царя даков» на рысях ушла к перевалу.
Ночевали в лесу, спали вокруг костров, кутаясь в суконные одеяла или меховые плащи. Ранним утром следующего дня, когда всё вокруг было завешено холодным туманом, Оролес повел ватагу к старой крепости, которая затыкала ущелье Повешенной Женщины.
Крепость и вправду была стара — большая квадратная башня, сложенная из каменных глыб, развалилась наполовину, а два земляных вала оплыли и заросли травой. Но видно отсюда было далеко — скрытно не подберешься.
Солнце начало пригревать, и многие поскидывали куртки и плащи. У некоторых сквозь распахнутые вороты холщовых, а то и шелковых рубах виднелись изображения тотемных животных — коней, рысей, волков. «Гвардейцы» были хмуры и подавлены. Сидели, нахохлившись, жевали ячменный хлеб с сыром, вощили тетивы луков, с визгом затачивали напильниками наконечники стрел, наводили оселками лезвия акинаков и фалькатмахайр.
Их командиры, расстелив на сырой земле толстые войлочные и меховые чепраки, лежали и совещались.
— Все Вортрикс виноват, — процедил Бицилис. — Послал в разведку безглазых дурней!
— Помолчи! — резко ответил кельт. — В какую разведку?! Парни увидели лишь то, что им и нам показали! Разведка. В разведку надо было ходить неделей раньше! Вот послали бы верного человека, чтобы всё разнюхал, не попались бы, как последние… А то понадеялись на этого «друга»! Др-ружок нашелся.
— Ладно! — раздраженно отмахнулся Оролес. — Хватит об этом. Разведка, не разведка… Да мы б всех сегодня посекли, будь нас хотя бы тысяч пять! Где взять людей? Вот о чем думать надо!
— А что об этом думать? — проворчал Агафирс. — Найдем золото — найдем и людей. Я лично берусь привести со стойбищ на Тизии хоть десять, хоть двадцать тысяч конников. Если, конечно, я туда приеду с золотом!
— И все-таки странно, — задумался Бицилис. — Засада. Похоже, римляне знали, что мы придем! Нас ждали! И где ж та птичка, которая им про это напела, а?
— Что ты на меня уставился?! — окрысился Вортрикс. — Скажи лучше, зачем ты в Апул отлучался? Может, в тамошний каструм заглядывал, чтобы шепнуть пару слов «петухам»?
Бицилис подскочил, сжимая кулаки, но Оролес положил ему на плечо тяжелую руку. Тот сник и засопел угрюмо.
— Давайте не будем волочь друг на друга! — проговорил Оролес. — Мало ли где мы были и что делали! И хватит о прошлом. Приказываю всем думать о будущем! Что делать станем? Нептомар, твое слово!
Жрец, накинувший по холодку куртку-безрукавку, снял ее и выпрямил спину, сдвинул брови.
— Поддержку от людей мы не получим, — неспешно заговорил он, — пока не сыщем золото. Кто поможет нам в поисках? Я не знаю никого иного, кроме Замолксиса, к кому можно было бы обратиться за помощью!
— И что ты предлагаешь? — кисло поморщился сын Москона.
— Нам надо отправить посланника к Замолксису! — строго и четко выговорил жрец. — Я лично уже пятый год подряд не посылал никого к нему на небеса, нехорошо это.
Многие оживились. Вортрикс равнодушно отвернулся, а Оролес пожал плечами.
— И кого именно? — спросил он.
— Дикомеса! — быстро ответил Нептомар. Главарь успокоился, этого было не жалко — воин из Дикомеса хреновый, может, посланник выйдет что надо?
— Хорошо, — решил он. — Можешь начинать!
Нептомар шустро поднялся и поспешил к своему шатру. Оролес показал пальцами — ты и ты — и два дюжих кельта поволокли сомлевшего Дикомеса к жрецу — надо было при жизни посланника объяснить ему, чего просить у божества.
Двое служек-капнобатов развели костер. Когда он разгорелся, сам Нептомар швырнул в него охапку конопли. Все трое окунулись в удушливый, дурманящий дым, заходили хороводом вокруг огня, распевая молитвы и заговоры. Походка их стала шаткой, глаза заблестели. Еще одна охапка конопляных соцветий придала троице пылу и страсти.
— Даки шлют посланника на небеса-а! — прокричал Нептомар с завываниями, делая таинственные пассы руками и приплясывая. — Великие кабиры-ы! Встретьте Дикомеса и проводите его к самому Замолксису-у!
Двое капнобатов — «блуждающих в дыму» — забили в бубны, качаясь и выкрикивая непонятное.
Даки притихли, а Нептомар, сверкая очами, налитыми кровью и слезами, возговорил:
— Пусть выйдут трое великих воинов! — Направив указующий перст, он стал громко вызывать: — Сасиг! Зиракс! Фратанч!
Трое названных подхватили свои копья и подошли к Нептомару. Жрец усадил их в круг. Избранные уткнули свои копья древками в землю и сжали крепкими руками.
— Еще четверо! — кричал жрец. — Котисо! Даникс! Комозус! Дайзус!
Четверка знала, что делать, без напоминаний. Оставив оружие, они вразвалочку вошли в шатер жреца и вывели оттуда Дикомеса. На глазах у посланника была белая повязка, а с кривящихся губ текла слюна — видать, и ему досталась доза зелья.
— Замолксис! — возопил жрец, потрясая посохом. — Услышь слугу своего! Узри действо наше! Мы шлем гонца к тебе, за словом твоим и советом! Обрати милость свою, расслышь просьбу и дай ответ!
Капнобаты бешено забили в бубны, им вторили барабаны, обтянутые воловьей кожей. Затрубили гетские рога. Четверо ухватили Дикомеса за руки и ноги, раскачали как следует и высоко подбросили. Нелепо раскидывая конечности, Дикомес взлетел и упал на подставленные копья. Не сломалось ни одно, все три проткнули тело и вышли на пол-локтя из груди и живота посланника.
Нептомар просеменил к нему, оглядел и с торжеством воскликнул:
— Дикомес мертв! Посланник ушел к Замолксису!
Радостный рев поднялся на задворках старой крепости. Бог услыхал их! Великий Замолксис проведет их к золоту, они обогатятся и победят!
С уходом посланника «гвардейцы» повеселели — все как-то взбодрились, оживились, пошли разговоры. Загорелись костры, повара взялись варить кашу из пшена, а скоро и охотнички подоспели, приволокли трех оленей и пару кабанов. Свеженину мигом выпотрошили и насадили на вертела из жердей — смачный дух жарящегося мяса поплыл над крепостью.
И тут, в самый неподходящий момент, раздался крик дозорного:
— Римляне идут!
Расслабившиеся было латрункулы забегали, собирая оружие, спешно затягивая панцири и костеря проклятых «петухов» — поесть спокойно не дадут, гады!