Десяток собрался вокруг, все молчали, склонив головы. Верзон спросил:
— Никого?
Молодой новобранец ответил:
— Никого. Они его сбросили неподалеку, мы нашли кучу листвы, всю в крови. Он полз всю ночь.
Командир мрачно покивал. «Что делать? — думал он. — Как поступить? Спешить в Сармизегетузу? А толку? Кому докладывать о похищении наместника? Этому… как его… Цивике Цериалу? И что он может? Да и как ему, простому вексиллатиону, попробовать доказать то, что он слышал от умирающего?»
— Веджес, — буркнул он, подзывая новобранца, — дуй в город. Никого ни о чем не расспрашивай, но узнай, правда ли, что наместник исчез.
Веджес вытаращил глаза:
— Правда, что ли?!
— Тот, кто при смерти, не обманывает. И быстро, быстро давай! Догонишь и доложишь!
— Слушаюсь!
Проводив глазами Веджеса, понукавшего скакуна, Верзон сказал:
— Похороним Дазия. Пока здесь пусть побудет.
Работая в восемь рук, могилу отрыли быстро. Уложили Марка Ульпия, бережно покрыв плащом, и забросали холодной сырой землей.
Постояв над последним прибежищем ветерана, декан вернулся к коню, обронив:
— В Апул!
На другой день, едва не загнав лошадей, десяток добрался до каструма. Отослав бойцов, Верзон поспешил в город — по дороге у него созрел готовый план. Быстрым шагом он прошел по Кардо Максимус и выбрался к апульской курии, где заседал местный сенат. Тит Флавий Лонгин, выбранный гражданами муниципия в декурионы, был на месте.
— Сальве, Тит, — поздоровался Верзон и сразу, без долгих церемоний, спросил: — Это правда, что сенат поручил тебе собрать стадо для передачи сарматам?
Тит Флавий, сухощавый мужчина в римской тоге и в дакийских штанах, с вывернутыми ноздрями мясистого носа, ответил с удивлением:
— Ну да. Наместник прислал деньги, мы закупили скот, сгуртовали. На днях погоним к стойбищу Сусага, заплатим ему коровами, чтобы не лез к нам.
— Много голов?
— Тысячи полторы. Да в чем дело, Верзон?!
— Наместника похитили! — бухнул вексиллатион. Выслушав последние известия, декурион сморщил лицо и сказал с чувством:
— Эх, такого человека сгубили! — нахмурившись, он спросил: — Так я не понял — презида думают спасать?
— Думают, — кивнул дак. — Я думаю! Презида спасем мы — я и ты. Ну и еще кое-кого позовем.
— Ты так шутишь?
— Мне не до шуток! — отрезал Верзон. — Презида надо срочно вытаскивать из залога, пока этот пес смердящий. Публий Апулей… не передумал оставлять его в живых. О войсках и не думай, Тит. Даже если нам удастся поднять легион, что проку? Язиги просто откочуют дальше в степь!
— Или останутся на месте, а презида убьют и закопают.
— Вот именно! А перегонщиков они примут с радостью.
— И что дальше?
— Не знаю, — признался декан. — Дальше будет видно.
— Вот незадача… — проворчал декурион. — Едем! Стадо милях в десяти отсюда, на старой стоянке.
2В день победы жителям Бендисдавы привалило работенки. Надо было захоронить сотни трупов, починить Декуманские ворота и заделать брешь в стене, через которую бежали латрункулы. Почти сотня разбойников попала в плен, им вручили заступы и ломы и приказали копать большую могилу. Разбойнички старались: чуяли, что могут и сами под землю уйти.
Кентурия легионеров Плосурния сторожила пленников, а вот ауксилларии дружными усилиями приводили Бендисдаву в порядок — и бревна в порушенный частокол втесали, и новую воротную башенку сложили, так что на долю ветеранов-поселенцев осталось одно лишь руководство.
Сергий Роксолан от работы тоже не отлынивал, поучаствовал во всех делах. И к вечеру почти ничто в Бендисдаве не напоминало об утреннем сражении.
После ужина сарматы-гости засобирались домой, и Тзана решила не отставать от соплеменников.
— А не страшно одной? — сумрачно спросил Лобанов, следя за тем, как разбирается юрта.
Девушка важно ответила:
— Я — дочь скептуха! Никто во всей степи не посмеет обидеть меня.
— Так ты у нас еще и знатная особа?
— А ты думал? Не абы как!
— И как зовут твоего отца?
— Сусаг сын Тизия, великий вождь язигов! Сергий вздохнул, и Тзана подошла к нему, улыбаясь ласково и чуть виновато.
— Ты расстроен тем, — спросила она прямо, — что не обладал мною?
— Степь велика, Тзана, — снова вздохнул Роксолан. — Когда я теперь увижу тебя? И увижу ли вообще?
— Для того, кто любит и желает, — проворковала дочь вождя, — степь ужимается до размеров попоны. Ты перейдешь нашу степь, как несжатое поле, и мы свидимся, вот посмотришь!
— Буду ждать и надеяться, — улыбнулся Сергий.
Он подставил руки, и с его помощью Тзана взлетела в седло.
— Вале!
— Вале…
В ночь после сражения жители Бендисдавы долго не ложились спать. Сергий же залег пораньше. Погано ему было, муторно. Тоскливо. Не хватало Тзаны. Недоступной, неукротимой — и такой желанной. Никто не мог так, как она, сочетать детскую непосредственность с искушенностью опытной любовницы. Одним видом своим эта девушка обещала больше, чем могло объять самое горячее воображение.
Извертевшись, Сергий все же заснул. А ранним утром, распрощавшись с Плосурнием, Авлом и другими ранними пташками, преторианцы порысили в сторону Апула.
— Ну вот, — сказал Эдик довольно, — одно дело сделали, отрыли «крота»! Эй, босс, когда за золотом двинем?
— Какой пролетарий наглый пошел, — вздохнул Искандер. — «Эй, босс!» Это так он обращается к старшему по званию! Мало ты его угнетал, Сергей.
— Ничего, — улыбнулся Роксолан, — сейчас я его так притесню, что живо обучится любезному обхождению.
— Притесняй, притесняй, — зловеще проговорил Чанба. — Допритесняешься, морда буржуйская! Устрою революцию, будешь знать.
— А по сопатке? — воинственно вопросил Гефестай.
— Молчи, контра!
Продолжая мило беседовать, маленький отряд добрался почти до самого Апула. Миль десять оставалось одолеть преторианцам, когда впереди заклубилось реденькое облачко пыли.
— Наши друзья тарны? — стал вглядываться в пыльную пелену Эдик.
— Да там всего человек пять или шесть, — пригляделся Гефестай.
Поравнявшись с неизвестными всадниками, Сергий осадил коня — в одном из проезжих он узнал старого вексиллатиона.
— Верзон! А ты куда? Нас встречаешь?
— Сальве, Сергий, — вскинул руку вексиллатион. — Беда приключилась!
Кратко посвятив преторианцев в суть ЧП, Верзон представил своего спутника, сухощавого и жилистого, в теплой дакийской одежде и в легионерской пенуле:
— Это Тит Флавий Лонгин, он декурион в Сармизегетузе и в Напоке, и в канабе Тринадцатого Сдвоенного в Апуле. Мы с ним решили перегнать большое стадо в зимник к Сусагу. А там посмотрим!
— Мы посмотрим с вами! — моментально сориентировался Сергий.
Два эскадрона перемешались, и пыль, поднятая копытами коней, заклубилась одним большим облаком.
Стадо, предназначенное для ежегодной выплаты кочевникам, паслось под охраной легионеров-пекуариев, откомандированных из лагеря Тринадцатого Сдвоенного. Когда Сергий увидел это огромное количество мычащего мяса, его поневоле взяло сомнение: а хватит ли у них сил и умения укротить тысячу с чем-то парнокопытных?
— Думаешь, у нас получится? — спросил он. Верзон кивнул, поняв его по-своему.
— Можно двинуть против Сусага силы двух легионов, — сказал он, — и пользы не будет, а вот десяток пастухов сарматы пропустят без разговоров.
— Да я не о том. Справимся ли мы со стадом? — Лобанов крякнул и шибко почесал в затылке. — Когда я был маленьким, — припомнил он, — я гостил у бабушки в деревне и один раз даже забирал корову Марту из общего стада. Прутиком ее погонял.
— У-у, босс, — восхитился Эдик, — я и не знал, что ты у нас знатный пастух! Скотовод!
— Цыц!
— Я парфян гонял, — хмыкнул вексиллатион, — а уж с коровами как-нибудь слажу! И еще со мной три «доителя кобылиц» — эти с младенчества знают, где у коровы хвост, а где рога.
Трое пастухов-сарматов из племени торрекадов, нанятые Верзоном, были похожи, как горошины в стручке. Смуглые, скуластые лица даже симпатичные. Длинные волосы, черные с синеватым отливом, у каждого разделялись прямым пробором на два хвоста, переброшенных на грудь, кожаные налобные повязки были расшиты кусочками перламутра, бирюзы или сердолика. Обувь торрекадов не отличалась от той, какую носили Эдик или сам Сергий — мягкие полусапожки без каблуков. Одеты варвары были в прямые кожаные штаны и мешковатые куртки.
Верзон протянул руку и представил пастухов:
— Это Мадий, Скила и Атей.
Торрекады заулыбались, кивая. Меховые куртки они надели прямо на голое тело, у Скилы с Мадием они завязывались на шнурки, а Атей ходил — душа нараспашку, словно похваляясь ожерельем на шее — веревочкой, на которую были нанизаны когти и клыки медведя.
— Трогаемся! — заорал Верзон и махнул рукой. Торрекады тут же загикали, ударили своих скакунов пятками и помчались к стаду.
Нелегко было стронуть инертных животных, в основном бычков-двухлеток и телок, но в стаде была своя иерархия, а предводительствовал в нем гигантский пятнистый бык, длиннорогое угрюмое чудище. Коровы послушно двинулись следом за вожаком, и вот все полторы тысячи голов отправились в путь, кивая рогатыми и безрогими головами.
С одного края ехали Верзон и Мадий, Скила с Атеем — с другого. Стадо тронулось, и первые несколько миль его гнали рысцой. Двое выехали далеко вперед — Тит Флавий справа и Гефестай слева, а Сергий с Искандером глотали пыль позади стада, подгоняя отставших коров и воюя с теми, кто рвался обратно. Фургон-кухня ехал в стороне, куда не долетал прах из-под копыт. Правил им самый хитрый — Эдик.
Перед обедом Верзон вернулся в конец стада и пошел стегать отстававших бычков свернутым арканом.
— А ну, шевелись, волчья сыть, травяные мешки!
— Верзон, — сказал Сергий, повязывая, по примеру торрекадов, платок-«респиратор», чтобы не отплевываться от пыли, летевшей из-под коровьих копыт, — а бандитов, ну, разбойников тут часто видят?
— Каждый день! — ухмыльнулся дак. — А что ты хочешь? Война — она сильно души мутит. И когда еще вся эта муть осядет! С другой стороны, это и хорошо, потому что точно знаешь — люди вокруг не последние, есть на кого положиться. И кого опасаться. Вон, даже в Апуле, что ни день, то новая драка да поножовщина. Лично я ни с кем не искал ссоры, но если тебя задирают — выхода нет, остается драться.
— Понимаю.
— В этих местах, знаешь, честность и храбрость считаются главными достоинствами человека. Здесь же все опасно — и служба военная, и простая прогулка по лесу. И тебе, само собой, хочется иметь такого товарища, у которого хватит твердости встретить беду с открытыми глазами. Кто решится ехать по сарматской тропе с трусом? Он же в первой переделке бросит тебя! Да и в делах то же самое. Ты ж должен быть уверен, что можешь положиться на честное слово. Если я, скажем, купил три тысячи голов скота, то пусть в стаде и будет ровно три тысячи! Я не пересчитываю, знаю, что так оно и есть. А если кого-то назовут трусом или вруном, ему приходится хвататься за меч. Иначе никто с ним больше не свяжется. Нельзя позволять, чтобы о тебе пренебрежительно говорили. А уж коли один скажет, так пусть никто больше не осмелится повторить.
Сергий покивал и глянул на небо. На востоке над горами все еще громоздились тучи, но ветер переменился, и над долиной появился просвет.
— Народ в здешних краях задиристый, безжалостный к слабакам, — продолжал Верзон. — Толкнут — надо дать сдачи. А то не успеешь опомниться, как тебя отовсюду повыталкивают!
— Нас не вытолкнут! — ухмыльнулся Сергий. — Сами кого хочешь турнем!
Коровы продвигались на северо-запад — шевелящаяся бугристая масса за завесой пыли. На длинных рогах поблескивало солнце, а размах у тех рогов был — о-го-го! По два, по три локтя.
Рыжие, коричневые, пестрые спины длиннорогов раскачивались как море. Быки, коровы — огромные, полудикие — легко впадали в ярость и были готовы атаковать хоть волка, хоть человека, хоть лошадь.
— А сарматы вас не сильно достают? — спросил Роксолан.
— А что — сарматы? — пожал плечами Верзон. — Надо просто знать их, повадки все, обычаи. Представлять не так, как тетушки в городах, а по-настоящему. Сарматы хорошие воины, этого у них не отнимешь, но я еще не встречал ни одного язига или, там, бастарна, который не пожелал бы проехать пару сотен миль, предвкушая хорошую драку. Сарматы, как и всякие степняки, никогда не владели землей. Никогда. Они охотятся на ней, пасут свои стада, вечно кочуют и постоянно воюют с соседями — за пастбища, за скот, просто так, от нечего делать. Я сражался с ними и жил в их становищах. Если ты окажешься в поселении язигов или роксолан, они будут кормить тебя и позволят остаться столько, сколько ты захочешь, — таков обычай. Но тот же самый язиг, в чьей юрте ты ночевал, выследит тебя и убьет, едва ты покинешь их становище. У них другие понятия о жизни, не как у нас или у вас, римлян. Сармат не предан никому, кроме своего племени, а любого чужака всегда рассматривает как врага. Если ты сражался с воином из их племени и победил его, тогда он, может быть, будет иметь с тобой дело. Сарматы уважают только таких бойцов, как они сами. Человека, который не в состоянии защитить себя, презирают, убивают и тут же забывают о нем.
…В первый день погонщики одолели пятнадцать миль и с наступлением сумерек разбили лагерь на возвышенности, а стадо паслось в промоине, где до сих пор стояла трава и протекал ручей.
Первыми в ту ночь дежурили Атей и Тит Флавий, они объезжали стадо кругами навстречу друг другу. Остальные, стряхивая с себя пыль, потопали к фургону-кухне.
— В удачный день мы будем делать миль по двадцать, — оживленно болтал Верзон. — Жалко, что лошадей не хватает, всего по пять на человека.
— А сколько нужно? — поинтересовался Сергий.
— По девять, хотя бы по восемь, — ответил дак. — Такое стадо на водопое растянется на полмили вдоль реки, а для ночевки ему потребуются десятки югеров. После дневного перегона коровы пасутся, потом спят, но около полуночи просыпаются, будто их будит кто, немного пощиплют траву и опять засыпают. Через два часа все повторяется, и к рассвету стадо готово топать дальше. Для ночной охраны обычно хватает двоих, но в дождь и грозу работают все.
— Понятненько… — Лобанов сдернул пропыленный платок и хорошенько встряхнул его.
— Босс, — ухмыльнулся Эдик, — ты в платке, как тот гангстер из вестерна — wanted and listed! Ха! Да ты и сейчас такой!
Роксолан поглядел на Искандера и понял, как выглядит сам — у Тиндарида все лицо до глаз было более-менее чистым, а ото лба до носа покрылось коркой из пыли и пота. Будто в полумаске.
— Пойду умоюсь, — проворчал Сергий.
После ужина он почистил меч, завернулся в одеяло и улегся спать. Нет ничего приятнее, чем залечь после тяжелого дня. И пусть даже под тобой не матрас, а сухая трава или валежник, удовольствия от этого меньше не становится.
Рядом устроился Эдик. Лежал на сложенной вдвое кошме и воздыхал.
— Что развздыхался? — проворчал Лобанов.
— Да так… — вздохнул Чанба. — Вспомнил. Я, когда в школе учился, любил фотографии собирать, на которых всякие туманности и галактики. Всю стену ими оклеил. Одну фотку, помню, из библиотечного журнала вырезал. Все мечтал на Зеленчукскую обсерваторию попасть, хоть одним глазком в настоящий телескоп глянуть. Не вышло. А теперь уж, наверное, и не выйдет никогда.
— Да кто ж его знает.
— А небо здесь чистое, — пробормотал Эдик. — Вон какая Кассиопея яркая.
— Видать, снега скоро пойдут, — прогудел Гефестай из темноты.
— Вы будете спать или нет? — сердито осведомился Искандер.
— Всё, спим!
Лобанов проснулся от того, что его за плечо тряс Мадий. Теперь наступила очередь Сергея объезжать стадо.
Лобанов вылез из-под одеял, натянул колпак и сапоги. Мадий потоптался и зашагал к костру, в котором еще тлели угли.
Звездное небо застили облака. Где-то вдалеке завывал волк, время от времени вскрикивала ночная птица. Пахло пожухлой травой и снегом.
Сергий подтянул штаны, нацепил перевязь с мечом и подошел к костру. Эдик, дежуривший вместе с ним, уже пил разведенное вино с медом, подогретое на огне.
Верзон взял на себя обязанности приглядывать за лошадьми. Он поймал для Сергия гнедого жеребца — саурана Лобанов берег.
— Да я сам бы словил, — слабо запротестовал Сергий, но декан лишь отмахнулся.
— Делов-то… — вымолвил он.
Лобанов присел на корточки у костра и попросил:
— Эдик, плесни мне винца!
Эдик плеснул. Ночь стояла холодная. Времени было часов девять — это по-римски. А по-русски если, три часа ночи. Сергий проглотил вино, подошел к своему гнедому и забрался в седло. Гнедой круто развернулся, дважды взбрыкнул, и конь со всадником направились к стаду, оба готовые к работе. Мадий был немногословен.
— Всё спокойно, — сказал он с сильным акцентом и поехал к лагерю.
Волчара вдалеке продолжал выть, нудно и печально. С другого конца стада напевал Эдик. Пастухи, объезжающие стадо, поют не только для своего удовольствия или чтобы отогнать сон. Звук человеческого голоса действует на коров успокаивающе и, кроме того, предупреждает, что приближающаяся тень — человек.
— Темная ночь… — выводил Чанба по-русски. — Только пули свистят по степи…
Волк затих. Наверное, заслушался. А Сергий вздохнул. Родная речь ласкала слух, представляясь языком таинственным и необычным.
Лобанов досадливо поморщился и поехал. Гнедой, мерно покачивая головой, пошагал вокруг стада — помнил траекторию.