Волк затих. Наверное, заслушался. А Сергий вздохнул. Родная речь ласкала слух, представляясь языком таинственным и необычным.
Лобанов досадливо поморщился и поехал. Гнедой, мерно покачивая головой, пошагал вокруг стада — помнил траекторию.
Поднялся ветер — и почти сразу унялся. Посыпал редкий снежок, тающий в воздухе, закололи иголочки нудной мороси.
Раньше всех поднялись бычки. Вечно голодные, они направились к берегу ручья, поросшему дубами и ореховыми деревьями, напились и пошли шуршать в куче опавшей листвы, выискивая орехи.
Дежурство промелькнуло незаметно. Небо на востоке посерело, пробилось розовым. Заря будто отогнала тучи — снег прекратился, и выглянуло солнце.
Стадо снялось при первых признаках рассвета. Сергий подождал, пока коровы скроются из вида, потом поднялся на холм и огляделся. Вокруг колыхалась трава, лес не стоял стеной, а занимал землю большими и малыми рощицами, оставляя широкие проходы. Влажная трава, прибитая копытами, поднималась не сразу. Роксолан отер мокрое лицо и решил, что снег с дождем — не так уж плохо. По крайней мере пыли нет.
Скорым шагом Лобанов стал нагонять стадо. Он поднимался на каждый склон и внимательно осматривался, прежде чем спуститься с возвышения, стараясь, насколько это было возможно, держаться низин.
Стадо вытянулось в колонну длиной в милю. Сергий с Эдиком стали подгонять отставших, собирая коров поплотнее. Животные постепенно втягивались в ритм перегона, и все меньше коров пытались вернуться домой. К вечеру, проделав почти двадцать миль, стадо расположилось на ночевку под прикрытием обрыва недалеко от реки Тизии.
Перекинув седло на мышастого жеребца, Роксолан подъехал к фургону-кухне.
— На первое рекомендую телятину, тушенную с бобами, — бойко заговорил Эдик, — а на второе — из-зумительное телячье жаркое с гарниром из бобов. В карте вин — дакийское неразбавленное, дакийское с водой и чистая вода безо всякого вредного алкоголя!
— Насыпай давай, — проворчал Гефестай. Поужинав, Сергий немного поспал, расстелив одеяло под необъятным дубом и сквозь сон прислушиваясь к ночным шорохам лагеря.
Искандер разбудил его рано. Тиндарид сидел рядом, натягивая сапоги.
— Вокруг все спокойно… — сказал он негромко. — Слишком спокойно. Заряжай свой арбалет.
Гефестай и Верзон сидели у костра. Они пили легионерскую поску, смешав разбавленное вино с уксусом и взболтанным яйцом. У дака под рукой лежал лук с натянутой тетивой и колчан, полный стрел.
Притопнув надетыми сапогами, Лобанов устроился рядом.
— Дать бульону? — спросил его Верзон. — Горячий!
— А сухари есть?
— Найдем!
— Лей.
Бульон был крепок и горяч. К огню подошел Эдик, протянул сухарь:
— Держи, босс! И помни мою доброту!
— Тише, — проворчал Гефестай.
— Мы с Мадием будем на откосе, — сказал Атей. Сергий молча кивнул. Схрумкал сухарь, запивая бульоном. В нескольких шагах от костра ночь сгустилась до черноты, потому что лагерь прикрывали с одной стороны откосы старого русла, а с другой — деревья.
— Начали? — спросил Верзон.
— Поехали! — дал отмашку бравый кентурион-гастат. Они выехали вчетвером и разъехались вокруг стада.
В такое время все шорохи ночи становятся отчетливыми, а знакомые звуки — странными и пугающими. Но слух человека, живущего на природе, свыкается с ночными шорохами и тресками и выделяет те, которые настораживают. Птица в листве, зверек в траве, шелестящие ветки, вздохи коров — все это привычно.
Пастухи сделали один круг, потом разбились на пары. Сергий ехал с Эдиком.
Стало очень тихо. Не слышались даже обычные звуки, и это встревожило Лобанова, потому что птицы и зверушки затихают, когда рядом кто-то чужой.
— Что ты думаешь, Эдикус?
— Они попытаются подкрасться поближе. К ним подъехали Искандер с Верзоном.
— Мы с Эдиком укроемся в деревьях у реки и встретим их там, — прошептал Роксолан, — прежде чем они нападут.
— Ладно, — сказал дак. — Знать бы, кто подбирается.
Сергий направил коня к деревьям у ручья. Но было поздно. Послышалось короткое сильное шуршание травы — и на них напали.
Неведомые враги набросились молча, на полном скаку. В тишине прозвучал выстрел из лука — щелкнула тетива. Роксолан вскинул арбалет и выстрелил в ответ, метя в сгущение тьмы. Спешно орудуя рычажком, взвел арбалет по новой, вложил короткую, тяжелую стрелу с густым оперением. Донеслось гудение выпущенных стрел. Сергий услышал, как кто-то упал, и чей-то крик. Показалась светлая тень — человек на пятнистой лошади — и Лобанов выстрелил снова.
Лошадь резко развернулась, и в этот момент началась настоящая схватка. Напавшие свернули и с криками поскакали к стаду, которое разом понеслось по долине в сторону от лагеря.
Приметив незнакомый силуэт на фоне неба, Сергий метнул нож. Предсмертный хрип сигнализировал о попадании. Затем, перезаряжая на скаку арбалет и проклиная неумелость в обращении со старым добрым луком, Роксолан бросился вдогон за скотокрадами. Но все кончилось так же быстро, как и началось. Бандиты исчезли вместе со стадом.
Из темноты выехал Эдик:
— Серый! Серый!
— Да здесь я. Кого-то из наших ранили.
Со стороны лагеря примчались всадники, и Верзон выкрикнул:
— Все живы?
Рядом отозвался Гефестай.
— По-моему, это Мадий… — сказал он.
Верзон запалил факел. Да, на траве лежал Мадий. Три стрелы торчали у него из груди, торрекад был мертв.
— Они за это заплатят, — прорычал декан, — клянусь Гибелейзисом, они за это заплатят!
Перегонщики осторожно обыскали местность в поисках убитых или раненых и нашли трупы двух нападавших. Это были даки. По крайней мере они были одеты как даки, а на волосатые, сроду не мытые головы были натянуты волчьи башлыки.
— Двое за одного, — сказал Гефестай.
— К воронам двоих! — взорвался Верзон. — Я бы не променял Мадия и на десяток этих ублюдков!
— Подождем до рассвета, — сказал Сергий, — и выйдем на охоту.
После короткой остановки путники направились на север, ориентируясь на далекую вершину. Путь их лежал по бездорожью.
Временами перегонщики ненадолго вступали под своды леса, но по большей части пологие склоны заросли кустарником и редкими рощицами буков, сменяясь обширными луговинами.
Солнце село, но след, оставленный стадом, был хорошо виден.
Несколько раз Сергий останавливался и прислушивался, не слышно ли мычания. Но тишину ночи нарушали лишь завывания ветра и шуршание сосен.
Пологий склон внезапно вывел их к неглубокому оврагу в форме подковы, почти сплошь поросшему дубняком. В центре его обнаружилась узкая расщелина — справа скала, а слева невысокий обрывчик.
Несмотря на то что всё вокруг отсырело от дождя, «охотникам» удалось набрать сухой коры и листьев из-под поваленного дерева.
Скила примостился на траве и вынул из сумки «огневые» принадлежности — палку, изогнутую луком, только вместо тетивы была кожаная полоска, длинная и провисающая. Обмотав ею деревянный колышек, сармат уткнул его острием в сухую дощечку, а другой конец придавил плоским камнем с выемкой.
— Атей, — позвал он негромко.
Атей бережно достал из мешочка на поясе орех, обляпанный воском, и вскрыл его. Вместо ядра орешек содержал сухой трут — торрекад бережно подложил его под колышек, и Скила принялся двигать «луком», раскручивая снасть. Эдик глядел за его манипуляциями, не отрываясь.
Скоро потянуло жженым — колышек, вращаясь то туда, то сюда, втирался в дощечку, поскрипывая и жужжа. Потянулась белесая струйка дыма. Атей осторожно склонился и нежно подул на затлевшую искорку. Вспыхнул огонек. Сармат скормил ему сухую былинку, и тот окреп, взялся за щепочку, лизнул кору. И разгорелся костерок.
Он был такой крошечный, что свободно уместился бы под колпаком, но приготовить на нем кальду, горячее разбавленное вино, было можно. А главное, огонь был укрыт со всех сторон, врагам не рассмотреть.
Отойдя от костра, Сергий направился на звук текущей воды. В кустах раздался громкий шорох, протяжное уханье. Лобанов поспешно схватился за меч, но тут же опустил руку и усмехнулся. Это всего-навсего взлетела вспугнутая им сова. Выйдя к ручью, он опустился на корточки и попробовал холодную свежую воду.
Ручей тонкой струйкой сочился из-под груды камней и впадал в небольшую заводь чуть ниже по склону.
Взошла яркая луна. Пухлые тучи, нависшие над холмами, поросшими соснами, придавали всей картине мрачную торжественность. Потом серая хмарь наплыла на луну и размыла синий свет.
Напившись вволю, Сергий вернулся к своим спутникам.
Блики огня плясали на влажных лошадиных боках, отражались от блестящих кожаных седел.
— Подождем до рассвета? — спросил Лобанов. — Или двинем потихоньку?
— Подождем до рассвета? — спросил Лобанов. — Или двинем потихоньку?
— Двинем! — решительно заявил Верзон. — Если бы мы одну корову искали. А тут их полторы тыщи! По такому-то следу можно и в темноте выйти.
В лощине было холодно и сыро, но горячее вино согрело озябший организм.
— Скоро снег выпадет… — проговорил Верзон. Искры вспыхивали и гасли в тени еловых лап. Хвоя шелестела под порывами ветра.
Сергий допил подогретое вино и сказал:
— Двигаем!
Тит Флавий и Верзон поднялись одновременно. Преторианцы собрались в дорогу мигом позже, Эдик старательно собрал угольев в маленький «походный» горшочек и запечатал его деревянной пробкой.
— Борьба за огонь! — сказал он весомо.
Вновь вышла луна, в ее холодном сиянии «охотники» двинулись на север, иной дороги стаду не было: левее возьмешь — упрешься в холмы, свернешь вправо — а там густой лес.
Часа не прошло, а «охотники» уже выходили к огромному оврагу, устьем своим развернутому к Тизии. Овраг уходил в холмы, сужаясь, пока не превращался в промоину.
Вдали и внизу Сергий разглядел мерцание походных костров. Рядом с огнем виднелись темные фигуры скотокрадов, их гортанные выкрики возносились вверх и блукали среди черных деревьев. Коровы паслись по всему оврагу, разбредясь по обеим берегам бурливого ручья.
— Верзон, — тихо сказал Сергий, — тихо спускайтесь вниз, к устью оврага, и схоронитесь около их лагеря.
— А ты?
— Если вдруг стадо запаникует.
— О! — просиял Верзон, моментально поняв план Лобанова. — Действуй!
— Эдик, Гефестай, вы со мной! Угольки не сгорели?
— Всё при мне, босс, — солидно сказал Эдик.
— Пошли!
Направив коней в ложбину, Роксолан начал спуск. Овраг покрывала трава, высохшая на корню. Коровы шарахались, но тут Чанба тихонько завел свою песню, и животные подуспокоились.
— Рвите траву, — командовал Сергий, — скручивайте ее в жгуты и наматывайте коровам на рога!
— Я понял! — обрадовался Гефестай.
— Рад за тебя! — шепотом сказал Эдик. Навертев траву на рога бедным животинам, Сергий придал коню резвости и начал отгонять стадо к выходу из оврага. Действовал он не торопясь, но сноровисто, да и холодный ветер был ему в помощь. Повернувшись хвостами к ветру, коровы медленной трусцой двигались вниз по узкой долине. Когда до костра оставалось не более сотни шагов, Сергий тихонько свистнул Эдику.
В темноте зашуршало, заблистал огонечек, и вот вспыхнула трава на рогах.
Разновозрастной скот пуглив, готов удариться в бегство из-за резкого звука, неожиданного движения, от вспышки молнии или даже от звона посуды. Любая корова, чудилось, наделена была удивительно развитой фантазией и в каждой тени видела привидение или волка. А уж огонь над головою…
Достав меч, Сергий стал колоть коров, издал дикий вопль и, пришпорив коня, бросился в самый центр стада. Испуганные животные кинулись к лагерю скотокрадов. Эдик приободрил их пронзительным завыванием. Огонь на рогах привел быков в ужас. Отчаянно мыча, стадо понеслось, паника расходилась волнами, захватывая всё новые и новые сотни животных. Зловеще бряцали при столкновениях рога, от топота копыт содрогалась земля. Истошное мычание, дикий рев и грязь, грязь фонтаном!
У костра раздались испуганные крики, но буквально в следующую секунду ополоумевший от ужаса скот, круша все на своем пути, пронесся там, где только что горел огонь.
Не успокаиваясь, стадо ринулось из оврага в неширокую долину. Неслышно защелкали луки, добивая тех из скотокрадов, кому посчастливилось избежать рогов и копыт.
— За мной! — крикнул Лобанов и поспешил за стадом.
На месте лагеря он застал полдесятка трупов, втоптанных в сырую землю. Еще столько же лежало на склоне, проткнутые стрелами. Из леса выехал Верзон.
— Пятеро или чуть больше сбежали! — доложил он возбужденно.
— К воронам их, — махнул рукой Сергий. — Догоняем стадо!
— Только давайте не кричать, пусть рогатые успокоятся!
Стадо пробежало примерно милю и перешло на шаг — трава на рогах догорела, вопли смолкли. Бояться стало нечего. До самого утра погонщики собирали отбившихся животных, а на заре двинулись дальше, вверх по течению Тизии.
Глава пятнадцатая, в которой Гай подхватывает «золотую лихорадку», не думая, что у этой хвори бывают осложнения
Гай Антоний Скавр еще никогда так далеко не уходил от благ цивилизации. За спиной остались дикие темные леса, ограничивавшие горизонт всего несколькими шагами полудороги-полутропы, раскинулась степь — края не видно, и легат будто превратился в исчезающе малую величину, зверюшку вроде суслика, затерянную на необозримых просторах Дикого Поля.
Все, что было его жизнью: неторопливые беседы с философами, разгульные оргии, чинные посиделки в комициях, шум и гам большого города, — все это давно отхлынуло, пропало вдали, почти напрочь забылось. Осталось то, что есть. Скрип тележных колес. Фырканье лошадей. Ленивая перебранка Публия и пленного наместника. И еще огромное небо, опрокинутое сверху котлом, полным серой хмари и пронзительно ясных клочков вышней сини.
И полный покой. Это было странно, но Гай не задумывался даже, отчего тревоги покинули его. Он более не опасался, что возмездие закона настигнет его и похищение презида зачтется страшной карой. Все это пустяки, ветерок, как говорят эллины.
Да, из степи исходила угроза, прямая и явная. В любой момент из неприметной балки могли показаться конники и осыпать их стрелами. Ну и что? Боги охранят их. И дарованная Публию стрела, обмотанная зелеными лоскутьями, поможет. А все остальное — судьба.
— Кто-то едет, — подал голос эксептор.
Гай встрепенулся и поглядел вперед. Там, над полегшей травою, вырисовывались силуэты троих всадников. Они быстро приближались.
— Это язиги? — поинтересовался Гай.
— Больше некому, — пожал плечами Публий. — Где стрела?
Неторопливо подняв над собою пруток, обтянутый зеленым, эксептор помахал им. Подъехавшие всадники закружились вокруг повозки, щеря рты и гортанно переговариваясь. Трое язигов (Гай Антоний видел их впервые в жизни) щеголяли в выцветшей одежде того же бурого оттенка, что и земля, — головы обмотаны лоскутами красной тряпки, на ногах, кривых то ли от рождения, то ли от долгого сидения в седлах, — мягкие заплатанные сапоги без каблуков. Чуть раскосые глаза смотрели с прищуром, не мигая. Скуластые лица покрыты темным загаром, кожа потрескалась от ветра. В правых руках язиги держали клювастые топорики-чеканы, приспособленные для метания, в левых стискивали поводья. Широкие ножи с костяными рукоятями были заткнуты за длинные сыромятные ремни, несколько раз обмотанные вокруг поясов.
Привстав на козлах, Публий громко заговорил, показывая то на драный полог фургона, то на степь. Язиги ответили все разом, яростно крича и перебивая друг друга.
Гай уже было подумал, что это предвещает гибель, но Публий перекричал-таки степняков. Всадники неожиданно успокоились, развернулись и поскакали на север.
Эксептор-консулар, отдуваясь, присел на облучок.
— Сейчас, — сказал он устало, — привезут нам Сирма.
— Я думал, — подал голос Гай, — что мы доедем до самого… этого… зимника.
— Доехать — доехали бы, а вот обратно… Не уверен. В становище нас никто бы и пальцем не тронул, но кто мешает порубать нас в степи?
— А отсюда, значит, мы уедем спокойно? — ухмыльнулся Луций.
— Я их предупредил, чтобы привезли Сирма и с десяток хороших лошадей. Мы сядем и умотаем.
— А если они явятся всей толпой? — с интересом спросил гладиатор.
— Тогда мы зарежем презида, — спокойно ответил Публий.
— Но мы же договаривались… — встрепенулся Гай.
— Если они нарушат слово и явятся всей толпой, — жестко сказал Публий, — тебе и самому придется зарезаться! Язиги — ба-альшие мастера по пыткам! Бицепсы тебе срежут, кожу ремешками спустят — сто раз пожалеешь, что мечом себя не заколол.
Но страхи оказались напрасными — скептух Сусаг не нарушил слова. Видать, возможность заполучить в плен самого наместника перевесила позывы алчности и кровожадности.
Из степи выехала троица конных — два язига вели между собой третьего всадника, седого и сгорбленного, привязанного к седлу. Рядышком трусил небольшой табун всхрапывавших лошадей.
— Вытаскиваем товар! — засуетился Публий. Луций соскочил с коня и расшвырял шкуры.
— Выходи, презид! — вскричал он глумливо. — Приехали!
Связанный наместник едва не упал, очутившись на земле, но устоял, задрал голову, вызывающе глядя на язигов. Те залопотали, удовлетворенно кивая: будем меняться!
Сирма стащили с седла и усадили в него наместника. Гикнули, свистнули — и умчались в степь. Конский топот становился всё тише и тише, пока не смешался с хоровым шорохом сухих трав.