Утро выдалось холодное, зато ветер стих совершенно — ничтожнейший звук доносился явственно и отчетливо. Все желающие испытать охотничье счастье вооружились копьями, секирами и короткими мечами — гладиусами или акинаками. Сергию Оролес оказал доверие: выдал короткое охотничье копье-венабул. Памятуя наставления Гефестая, Лобанов еще и нож привязал по-сарматски, к ноге.
Когда вышли к тростникам, совсем уже развиднелось. Студеный ветерок качал бурые стены камышей, со стебля на стебель перелетали редкие птицы, выискивая мерзлых червячков в метелках.
— Джунгли, — прокомментировал Эдик. — И нам… туда?
— Забоялся? — осклабился Гефестай.
— Не дождешься!
Дюжий латрункул по имени Белес поднял руку, призывая к молчанию. Разговоры смолкли, и из-за леса донеслись дробные звуки трещоток и крики загонщиков.
— По местам!
Белес живенько расставил охотников. Сергий стоял на проходе, на узенькой тропинке, протоптанной кабанами, укрытый за пучками сухого камыша, и дивился — камыш в этом месте отступил, все заросло колючим кустарником. Руку туда сунуть жалко, весь исколешься, а кабан прорывается через колючки мордой! Не морда, а таран. Да и что кабану какие-то колючки? Его рылу не опасна даже жалящая гадюка!
Трещотки зазвучали громче, крики слышались явственней — загонщики, охватив стадо цепью, отжимали его к камышам, да так, чтобы кабаны шли с ветром. Промелькнули смутные тени, будто перекати-поле занесло из степи. Утробный храп и сопение разнеслись по обширным зарослям.
Сергий присел, уставил копье ребром по ходу зверя. Бить секача надо сбоку, под левую лопатку, иначе только поранишь, а раненый кабан — это маленький носорог.
Вепрь возник словно ниоткуда. Мертвые осоки разошлись и явили матерого зверя — седая щетина в две ладони по хребту дыбом стоит, кривые клыки величиною с серп ляскают, пеня слюну, глубокие ноздри на пятаке раздуваются, уши торчком. Увидев человека, секач нисколько не испугался, не прянул в сторону. Замерев на мгновение, зверь чуть скривил неохватную шею, наклоняя ее для удара — правым клыком снизу вверх. И ринулся в атаку.
Копье вошло в кабана и ударило в кость, вепрь повернул — и сам себе распорол бок. Всё это время Сергий содрогался от напряжения, удерживая венабул. Он и сам выступал в тяжелом весе, да только вепрь тянул втрое больше, поди-ка удержи такого! Ноги скользили, зарываясь в снег, выпалывая камыш под корень. И тут секач издох — плюхнулся рылом в лужу собственной крови. «Х-х-а-а…» — вздулось и опало черное брюхо.
Задыхаясь, Сергий выхватил копье из туши. Сначала он услыхал крик Гефестая и свинячий визг, а потом разобрал шорох, хруст тростника, хрупающие шаги острых копыт. И тут же на Сергия вынесся, накатился огромный кабан. Он был ранен, но мчался болидом.
Завидев человека, шарахнулся в сторону, нырнул в камыши, как в воду. Разгорячившись, Сергий кинулся следом. Вот только секач и не думал драпать — он развернулся и бросился по своему следу. Убивать.
На долю мгновения Сергий встретился с яростным взглядом маленьких, но зорких глазок под белесыми ресничками — и ударил копьем. Кабан извернулся, и острие венабула вошло ему в правый бок. Зверь тут же резко нажал в сторону, делая попытку избавиться от наколовшего его железа. Сергий не поддался уловке, не дал заломать копье. Горячая кровь хлестала из распоротого бока, но вепрь не сдавался — он осел на задние ноги, завертел шеей, стараясь «сорваться с крючка» и снова взять разбег, доконать двуногую тварь. Не вышло! В какой-то момент секач вдруг замер, и вся прыть, вся злоба и хитрость, все звериные навыки и позывы покинули его. Осталась лишь груда остывающего мяса.
— Готов! — выдохнул Сергий.
Пнув кабана — сдох ли? — он уселся на щетинистую тушу. Ну и охотка.
— Серге-е-ей! — донесся крик Искандера.
— Здесь я! — заорал Лобанов.
Затрещали камыши, затряслись метелки, стряхивая сухой снег, и раскрасневшийся Тиндарид вывалился из зарослей.
— Вот это сафари! — сказал он довольно. — Вот это я понимаю! Наверное, месячную норму адреналина перекачал. Никаких шансов!
Шумно выдохнув, Искандер плюхнулся на еще теплый бок кабана рядом с Роксоланом.
— Считай, на весь день завязли, — зажмурился он на ярком солнце и шмыгнул носом. — Пока добычу стащат, пока разделают, зажарят.
— До вечера проваландаемся, — кивнул Сергий. — К коням не подобраться?
Искандер, не раскрывая глаз, помотал головой.
— Весь табун на привязи, пасется под усиленной охраной. Будь у нас отряд, и то не отбили бы. А впятером.
— Ясно.
Снова затрещали камыши, пропуская сначала Тзану, а за нею Гефестая с Эдиком.
— Ничего кабанчики, — снисходительно заценил кушан Сергиеву добычу, — есть что зажарить. Но видал бы ты моего! О! Носорог мохнатый! Такой слона с ног свалит. Я в него копье во всю длину вогнал, а ему хоть бы что! Кровью харкает и прет на меня, клыки — длиннее гладиуса! Хорошо еще, я карту с собой прихватил, засадил бегемотине точно в сердце.
— Да, ничего у тебя поросеночек, — похвалил Гефестая Эдик. — Побольше Пятачка.
Гефестай от возмущения аж раздулся:
— Да ты его хоть видел?!
— А как же! Не сразу, конечно, разглядел в траве… Бедный Наф-Наф! Дохрюкался.
— Щас ты у меня дохрюкаешься, — мрачно пообещал сын Ярная.
— Мальчики, не ссорьтесь, — улыбнулась Тзана.
С гиканьем принеслись «тягачи» — латрункулы верхом. Один из них, то ли Бицилис, то ли Бикилис, завернул к преторианцам. Накинув арканы на ноги кабанам, заваленным Сергием, он стегнул лошадь, и та поволокла по снегу тяжелые туши. Обернувшись в седле, «гвардеец» пробурчал:
— Там вас Оролес искал…
— Идем, идем уже… — в тон ему ответил Эдик. — Соскучился, что ли, без нас?
Бицилис или Бикилис зыркнул только и пришпорил коня. Бедная животина поднапряглась, потянула груз через ломкие кусты. Следом двинулись преторианцы.
Кабанов в тот день набили гору, но и едоков было больше, чем надо. Свеженину жарили, пекли, коптили, а, когда мясо уже в горло не лезло, путь ему прочищали вином и пивом. Оролес ничем не выдавал своего особого отношения к преторианцам, обращался к ним, как и ко всем, но и воли не давал. Оружие Сергию и его друзьям вернули, однако и вниманием не оставляли, стерегли вполста глаз.
Потихоньку завечерело. Закат полыхнул вполнеба, расстилая царственный пурпур по заснеженному льду Пирета, словно мимо река багрового киселя протекала.
Сергий был сыт, но пьяное довольство латрункулов не липло к нему. Вся армия, кроме выставленных дозорных, пила и пела, горланила хриплыми голосами заунывные сарматские песни, что не имели начала и не знали конца.
А Лобанова донимали тревоги. Справится ли Гай с заданием? А если и справится, то успеет ли? До гор осталось всего ничего, максимум три дня пути. И что тогда делать?..
Рано-рано утром топот, ржание и ленивая ругань огласили рощу. Быстренько перекусив, латрункулы оседлали коней и перешли на другой берег Пирета. И потянулась дальняя дорога.
Если бы дальняя.
На третий день армия одолела Хиерас, и Венедские горы засинели вдали смутной зубчатой линией. После короткой ночевки Оролес скомандовал подъем, и начался последний переход. Сергий влезал в седло мрачным. Искандер Тиндарид выглядел задумчивым, и даже Эдик был на редкость молчалив.
А в самый разгар утра случилось необыкновенное.
Конница пробиралась неширокой долинкой между двух гряд покатых холмов, заросших редким дубняком, как вдруг на снежный склон выехали четверо на гнедых альпах. Трое остановились, а один выехал вперед, поднял руку и прокричал:
— Не гвардию ли великого Оролеса вижу я?
Сергий оторопел — это был Регебал! Надо отдать должное Чанбе — болтливый абхаз смолчал, усмирив свой язык чудовищным усилием воли. Только глаза выкатил, всем телом подаваясь к холмам — гляньте, дескать!
Сергий присмотрелся и узнал в товарищах Дадесида остальных своих рабов — Акуна сына Олимара, Кадмара сына Каста и Уахенеба Фиванца. Все здесь!
Оролес был удивлен не меньше его, но как польстили ему слова Регебала! Этого царька хоть среди ночи разбуди — похвалу он выслушает благосклонно.
— Кто ты таков? — крикнул сын Москона в ответ, подбоченясь и прямя спину.
— Мое имя — Регебал сын Дадеса сына Диега! Я царь даков!
Гневный ропот разошелся кругами. Оролес насупил брови и рявкнул зло:
— Царь — это я!
— Тогда покажи пояс Буребисты! — парировал Регебал. — Мало носить венец, главная регалия царей дакийских — вот!
Дак распахнул куртку и продемонстрировал старинный гетский пояс с золотыми и серебряными бляшками, изображающими священные символы — рыбу, луну и солнце, собаку, барана, ворона и дерево.
— Нептомар! — прорычал Оролес. — Проверить! Обычно вальяжный, жрец быстренько подбежал к Регебалу, присмотрелся к его поясу и вздрогнул, изогнулся в поклоне. Отступив, не разгибая спины, Нептомар развернулся и просеменил к Оролесу.
— Тогда покажи пояс Буребисты! — парировал Регебал. — Мало носить венец, главная регалия царей дакийских — вот!
Дак распахнул куртку и продемонстрировал старинный гетский пояс с золотыми и серебряными бляшками, изображающими священные символы — рыбу, луну и солнце, собаку, барана, ворона и дерево.
— Нептомар! — прорычал Оролес. — Проверить! Обычно вальяжный, жрец быстренько подбежал к Регебалу, присмотрелся к его поясу и вздрогнул, изогнулся в поклоне. Отступив, не разгибая спины, Нептомар развернулся и просеменил к Оролесу.
— Это он! — выдохнул жрец. — Я точно помню его! Именно этот пояс был затянут на Децебале! И отломанный лучик у солнышка. И выщербленная эмаль глаза собаки. Это пояс Буребисты!
Вот тут Оролес растерялся. Он настолько вжился в роль царя, что даже не задумывался о реальных наследниках Децебала. А ведь Дадесиды — род царских кровей.
— Что ты хочешь? — угрюмо проговорил сын Москона.
Регебал приветливо улыбнулся и сказал, вскидывая руки:
— Я долго шествовал по миру, выискивая достойного. Я выжидал долгих десять лет. Сам царь Децебал перед тем, как уйти в степь, опоясал меня. Но кто я и кто ты, Оролес? Я маленький человек, я странник в ночи, а за тобой сила! Ты сплотил под рукою своей тысячи даков! Мне ли носить пояс Буребисты? Позволь мне опоясать тебя, Оролес, по закону предков, чтобы ты царствовал по праву!
Сын Москона словно вырос и раздался вширь — счастье переполняло «царя»: не было для него лучшего подарка, чем пояс Буребисты. Это было его мечтой. Она казалась неисполнимой, и вот — сбылось!
— Почту за честь принять сей великий дар, — бархатисто пророкотал Оролес. Склонив голову, он прижал ладонь к груди.
— Только всё должно произойти по правилам, — посерьезнел Регебал, — строго по обряду! Со мной трое капнабатов, — он повел рукой в сторону Акуна, Кадмара и Фиванца. — Думаю, что и твой жрец примет участие в торжественной церемонии.
— Можешь не сомневаться! — сказал Оролес прочувствованно.
Вся армия свернула с набитой тропы и выехала в уютную котловину, окруженную холмами по кругу. Гвардейцы мигом разгребли снег и поставили шатры. «Капнабаты» взяли на себя лесозаготовки, и вскоре груды хвороста и сухих дров были готовы к возжиганию.
Регебал, храня верность древним обрядам, медленно обошел всю котловину. Поравнявшись с Сергием, он быстро проговорил:
— Мы встретили Гая Антония.
Лобанов облегченно выдохнул, не меняя холодного выражения на лице. Теперь всё ясно! Регебал подхватил эстафету и тоже тянет время. Хоть бы все удалось.
А празднество, посвященное «коронации», разыгралось не на шутку. В юртах готовили угощение, охотники ускакали за свежей дичью, оставшиеся приволокли десяток толстых амфор, полных недопитого вина, а Нептомар, словно помолодевший, возносил благодарственные молитвы Замолксису и кабирам.
И вот дико заверещали трещотки, а руки «капнабатов» заколотили в барабаны, выбивая дикую, скачущую мелодию. «Капнабаты», завывая и приплясывая, обошли все нагромождения дров, щедро расплескивая благовонное масло, полными горстями бросая соцветия конопли и душистую стружку. Регебал прошелся в паре с Нептомаром и поджег все костры. Пламя разгоралось неохотно, но, чем дальше, тем больший жар наплывал на людей, почтительно окружавших место священного действа.
Жрец и раб взяли под руки Оролеса и повели его между костров, проводя обряд очищения. Дурманящие клубы дыма стелились по всей котловине, возбуждая в латрункулах неистовый фанатизм, — разбойники выли, скаля зубы, падали на колени, махали руками, бормоча и выкрикивая несуразицу, бессмысленно, тупо пялясь в огонь.
Очистившись, Оролес замер в центре круга, освещенный со всех сторон пламенем. И тогда Регебал медленно снял с себя пояс Буребисты и обвил им могучую талию главаря банды.
— Сим посвящаю тебя, Оролес сын Москона, — затянул он, — и передаю во владение земли дакийские и народы, их населяющие! Пусть счастье и удачи прежних царей передадутся тебе, а неуспех минует!
— Да пребудет с тобой милость Замолксиса-а! — завел свою партию Нептомар. — Пусть духи предков и Великие Кабиры хранят тебя!
— Да здравствует Оролес Первый, — грянул Регебал, — великий царь даков!
И тысяча с лишним латрункулов взревела, дико и восторженно, готовая на всё ради своего вожака, выбившегося еще и в монархи.
— Каждый сходит с ума по-своему, — прокомментировал Искандер.
А Оролес стоял недвижимый, он возвышался, как идол, и его твердое, будто рубленое лицо казалось каменным в пляшущем свете костров. Сын Москона добился своего.
— Слово молви, царь! — донесся крик из задних рядов.
Оролес Первый очнулся будто. Подняв руку, он провозгласил:
— Гулять!
— У-о-о! — откликнулась толпа, подражая волкам. — У-а-а-у-у!
И пошло веселье.
День-ночь, сутки прочь. Что и требовалось.
2Гай Антоний Скавр был перевозбужден, когда тайком покидал становище «свободных даков». Его сотрясала нервная дрожь, но не страх был ее причиной. Некое болезненное нетерпение жило в легате, всеподавляющее желание вырваться, достичь, исполнить. Трезвое понимание того, что приказ Сергия и ему самому обеспечит мир и покой, тоже жило в Гае, но не занимало мыслей, бродя на окраине сознания.
Луций помешать его намерениям не мог — пребывая в сильнейшем раздражении, Змей снимал его старым дакийским способом — пил вино неразбавленным, в неподобающих количествах.
Гай, прислушиваясь и оглядываясь, на цыпочках прошелся по их пристанищу, собирая пожитки, и тихонько выбрался в конюшню, где одного коня навьючил, а другого оседлал. И повел в поводу обоих.
Вырваться в степь было делом несложным — отпертые преторианцами ворота так и стояли распахнутыми, их никто не охранял. Скорее всего, Оролес просто забыл отдать соответствующий приказ, а до понятия гражданского долга варвары просто не доросли.
Гай выскользнул за стены городища и повел коней бегом. Лишь когда запыхался вконец, опомнился и залез в седло.
Он и до этого попадал в опасные ситуации, но всегда выступал вторым, его постоянно вели, решая за него и отдавая приказы, которые следовало исполнять. А вот теперь он лично за все ответствен, и только от него зависят будущее и сама жизнь Гая Антония Скавра и Сергия Корнелия Роксолана. И всех-всех-всех. Этого смешного и насмешливого Эдуардуса, хвастливого, но храброго Гефестая, умника-зануды Искандера, красавицы Тзаны…
Легат невольно вжал пятки в конские бока, и аргамак прибавил скорости.
В пути Гай провел всю ночь, ориентируясь по звездам. Пускал коней то в галоп, то шагом. Под утро он устал до того, что чуть не свалился с аргамака в снег. Навесив обоим животинам торбы с зерном, Гай съел лепешку с сыром, сделал пару глотков вина — и с часок подремал, закутавшись в дакийскую доху. Потом снова в путь.
А сразу за Пиретом везение кончилось — загнанная вьючная лошадь сломала ногу, пришлось ее зарезать. Местные волки были весьма признательны легату.
Учтя свой промах, Гай дал отдых и коню, и себе в хижине Золтеса. Латрункулы вынесли из нее все съестное и ценное, но остались дрова, и был цел очаг. Полночи конь и всадник провели в тепле, а утром, едва тьма на востоке посерела, снова вышли на тропу.
Спустившись с полонины, Гай неожиданно выехал к стоянке: под нависшей елью сидели вокруг костра четверо и с интересом смотрели на него. Один был вылитый дак, другой, смуглый и бритый наголо, больше всего смахивал на египтянина.
— Куда путь держишь? — спросил третий, похожий на галла.
— На юг, — буркнул Гай неопределенно. Дак с любопытством оглядел легата.
— Ты выглядишь как сармат, — сказал он, — и следуешь из степи.
— А вы что, — с вызовом проговорил Гай, — не по той же дороге едете?
— По той, — легко согласился дак. — Меня зовут Регебал, я — раб Сергия Корнелия Роксолана, которого ищу. Не видал ли ты его?
— Он послал меня… — ляпнул Гай и прикусил язык.
— Не буду допытываться, куда именно, — поднял руки Регебал. — А откуда?
Гай подумал — и решил, что никого не выдаст, если чуть приоткроет тайну…
Рабы преторианцев живо собрались в поход, еще и поделились с легатом припасами, и Гай ринулся дальше, «на юг».
Потом он досадовал на себя за спешку. Зря торопился, подгонял себя и коня, а в итоге впал во грех невнимательности. И выехал не туда. Стал искать знаки, описанные Регебалом, — не находил. А когда повернул на юго-запад в надежде, что выедет к дороге между Понс-Ветусом и Факторией Августа, угодил в странное место.
Это была долина реки, зажатая скалами. Выше и ниже по течению долину запирали частоколы из мощных остреных бревен.
Помолившись Монтинусу, богу горных вершин, и Валлонии, богине долин, Гай проехал узкой тропкой между скал и остановился на берегу. Лед на реке был пробит большими полыньями, вереницы людей с ведрами подходили к ним, зачерпывали воду и несли на берег, где стояли желоба с медным дном и деревянными стенками. Под желобами горели костры, а черпальщики все лили и лили воду в желоба, которая потом сбрасывалась в реку мутными, пенистыми потоками.