Она пыталась вывести разговор на местную историю — ей казалось, что Патрику это будет интересно. И действительно, у Фло в конце концов развязался язык, она не могла долго хранить молчание, как бы ни стеснялась. Но разговор принял оборот, которого совершенно не ожидала Роза.
— На той линии, где я жила девчонкой, — сказала Фло, — там было ужасть как много самоубивцев.
— Линия — это концессионная дорога, в лесу, — пояснила Роза Патрику.
Она боялась того, что будет дальше, и вполне обоснованно, ибо вслед за этим Патрик услышал о человеке, перерезавшем себе горло, свое собственное горло, прямо от уха до уха, о другом человеке, который застрелился, но в первый раз не наделал себе достаточно вреда и потому зарядил ружье, выстрелил снова и добился своего, и еще об одном человеке, который повесился, но не на веревке, а на цепи, да не простой, а такой, какую надевают на трактор, и очень удивительно, что ему не оторвало голову.
Фло сказала «оторвало́ голову́».
Затем она перешла к женщине, которая хоть и не была самоубийцей, зато пролежала мертвой у себя в доме целую неделю, причем летом. Фло попросила Патрика представить себе эту картину. Все это, сказала Фло, произошло не дальше пяти миль от места, где родилась она сама. Она не пыталась привести Патрика в ужас — во всяком случае, не больше, чем допускалось светскими приличиями, — а всего лишь предоставляла свои «верительные грамоты». Она вовсе не хотела расстроить гостя. Но разве он мог это понять?
— Ты была права, — сказал Патрик, когда они уезжали из Хэнрэтти на автобусе. — Это действительно дыра. Ты, наверно, рада, что выбралась отсюда.
Роза немедленно почувствовала, что он не должен был такое говорить.
— Конечно, это не родная твоя мать, — продолжал Патрик. — Твои настоящие родители не могли быть такими.
Эти его слова Розе тоже не понравились, хотя сама она думала именно так. Она видела, что он пытается изобрести для нее более благородное происхождение — может быть, что-то вроде домов его бедных друзей: книги, поднос с чайным сервизом, штопаное столовое белье, поношенное изящество. Гордые, измученные жизнью, образованные люди. Что он за трус, гневно подумала Роза, но знала, что струсила тут она, не умея не стыдиться своей собственной родни, кухни и всего этого. Много лет спустя Роза научится смешить или пугать прогрессивно настроенных людей на званых обедах зарисовками из своего детства. Но пока что ее одолевали смятение и уныние.
Но именно в это время зародилась ее верность. Теперь, когда Роза была уверена, что выбралась отсюда, каждое ее воспоминание начал обволакивать защитный слой верности. Каждое воспоминание, лавку, весь городок, даже плоскую, кое-где поросшую кустами, ничем не примечательную местность. Роза тайно противопоставляла родные места Патриковым видам на океан и горы, особняку из камня и дерева. Ее верность была гораздо более гордой и упрямой, чем у него.
Но оказалось, что он ничем не пожертвовал.
* * *Патрик вручил ей кольцо с бриллиантом и объявил, что бросает историю ради нее, Розы. Он войдет в отцовский бизнес.
— Но ведь ты же ненавидишь отцовский бизнес, — удивилась Роза.
Он сказал, что не может себе позволить подобную позу — теперь, когда ему надо содержать жену.
По-видимому, желание Патрика жениться — даже на Розе — его отец воспринял как доказательство психического здоровья. Этой семье, при всем ее недоброжелательстве, была не чужда щедрость. Отец предложил Патрику место в одном из своих магазинов и тут же пообещал купить молодой чете дом. Патрик был столь же не способен отвергнуть предложение отца, как Роза — предложение Патрика, и тоже по причинам, имеющим мало общего с меркантильностью.
— У нас будет такой же дом, как у твоих родителей? — спросила Роза. Она в самом деле думала, что, может быть, им полагается начинать в таком же стиле.
— Ну, может быть, не сразу… Не совсем такой…
— Я не хочу такой дом, как у них! Я не хочу жить так, как они!
— Мы будем жить так, как ты захочешь. В таком доме, который тебе нравится.
Главное, чтобы это не была дыра, зловредно подумала Роза.
Теперь едва знакомые девушки останавливали ее и просили показать кольцо, восхищались им, желали Розе счастья. Снова приехав на выходные в Хэнрэтти (на этот раз, слава богу, без Патрика), она повстречала на главной улице жену дантиста.
— О, Роза, как замечательно! Когда ты снова приедешь? Мы собираемся устроить чаепитие в твою честь! Все дамы города хотят устроить для тебя чаепитие!
Эта женщина до того ни слова не сказала Розе, даже и виду не подавала, что знает ее в лицо. Но теперь перед Розой открывались пути, барьеры теряли неприступность. А она — в этом заключалось самое худшее, весь позор, — вместо того чтобы гордо пройти мимо, краснела, игриво вертела на пальце кольцо и говорила, что да, это замечательная мысль. Когда Розе говорили, что она, должно быть, невероятно счастлива, она действительно чувствовала себя счастливой. Проще не бывает. Она лучилась ямочками на щеках, сверкала бриллиантом и совершенно без труда превращалась в невесту. «Где же вы будете жить?» — спрашивали ее, и она отвечала: «О, в Британской Колумбии!» Это добавляло еще больше волшебства в ее сказку. «Там в самом деле так красиво, как рассказывают? Там никогда не бывает зимы?» — спрашивали ее. «О да! О нет!» — восклицала она.
* * *Роза проснулась рано, встала, оделась и вышла через боковую дверь гаража доктора Хеншоу. Было еще очень рано, и автобусы не ходили. Роза пересекла весь город пешком и оказалась у дома Патрика. Она шла через парк. Вокруг памятника Англо-бурской войне резвились и скакали две борзые, а рядом стояла пожилая женщина, держа в руках поводки. Только что взошедшее солнце играло на светлых собачьих боках. Трава была мокрая. Цвели белые и желтые нарциссы.
Дверь открыл взъерошенный Патрик, в пижаме в серую и бордовую полоску. Он сонно хмурился:
— Роза! Что случилось?
Она не могла ничего выговорить. Он втянул ее в квартиру. Она обняла его, спрятала лицо у него на груди и драматическим голосом сказала:
— Патрик, пожалуйста, можно я не буду выходить за тебя замуж?
— Ты заболела? Что случилось?
— Пожалуйста, можно я не буду выходить за тебя замуж? — повторила она еще менее убедительно.
— Ты с ума сошла.
Неудивительно, что он так подумал. Ее голос прозвучал ужасно неестественно, глупо, вкрадчиво. Стоило Патрику открыть дверь и предстать перед Розой во плоти — сонные глаза, пижама, — она поняла, что пришла свершить нечто чудовищное и невозможное. Ей придется объяснить Патрику все, и, конечно, она не могла этого сделать. Она не могла объяснить ему свою насущную нужду. Не могла найти нужный тон голоса, выражение лица.
— Ты расстроена? Что случилось?
— Ничего.
— Как ты вообще добралась?
— Пешком.
Розе хотелось в туалет, но она противилась этому позыву. Ей казалось, что визит в уборную как-то ослабит убедительность ее позиции. Но она больше не могла терпеть. Она даровала себе свободу. И сказала:
— Погоди минуту, мне надо в туалет.
Когда она вышла, Патрик включил электрочайник и отмерял растворимый кофе. У Патрика был смирный и растерянный вид.
— Я еще не проснулся толком, — сказал он. — Так. Садись. Первым делом скажи мне, у тебя ПМС?
— Нет.
Но она тут же огорченно поняла, что да и что он может об этом догадаться, потому что месяц назад они беспокоились из-за ее задержки.
— Ну хорошо, если у тебя не ПМС и тебя ничего не расстроило, тогда что все это значит?
— Я не хочу замуж, — сказала она, струсив перед жестокостью слов «Я не хочу замуж за тебя».
— Когда ты это решила?
— Давно. Сегодня утром.
Они говорили шепотом. Роза посмотрела на часы. Было несколько минут восьмого.
— Когда встают остальные?
— Часов в восемь.
— Молоко для кофе у тебя есть? — Она пошла к холодильнику.
— Тихо, не хлопай дверцей, — предостерег Патрик, но было поздно.
— Извини, — сказала она странным, глупым голосом.
— Мы с тобой ходили гулять вчера вечером, и все было хорошо. Сегодня утром ты приходишь и заявляешь мне, что не хочешь замуж. Почему ты не хочешь замуж?
— Просто не хочу. Не хочу замуж, и все.
— А чего ты хочешь?
— Не знаю.
Патрик пристально и строго смотрел на нее, отхлебывая кофе. Он, который когда-то вымаливал у нее признание — «Ты меня любишь? Правда любишь?» — теперь даже не упомянул о любви.
— Зато я знаю.
— Что?
— Я знаю, кто тебя надоумил.
— Никто!
— О нет. Спорю на что угодно, это доктор Хеншоу.
— Нет.
— Некоторые люди о ней не очень хорошего мнения. Они считают, что она оказывает влияние на девушек. Она не любит, чтобы девушки, которые живут в ее доме, встречались с парнями. Верно ведь? Ты же сама мне говорила. Она не хочет, чтобы они были нормальные.
— Ничего подобного.
— Роза, что она тебе сказала?
— Ничего она мне не говорила! — Роза расплакалась.
— Точно?
— Ох, Патрик, ну послушай меня, пожалуйста, я не могу за тебя выйти, пожалуйста, я не знаю почему, не могу, прости меня, поверь мне, я не могу, — лепетала Роза, рыдая, и Патрик со словами: «Ш-ш-ш! Соседей разбудишь!» — не то вынес, не то выволок ее из кухни к себе в комнату.
В комнате Роза села на кровать. Патрик закрыл дверь. Роза прижала руки к животу и стала раскачиваться взад-вперед.
— Роза, да что такое? Что случилось? Ты больна?
— С тобой так тяжело об этом разговаривать!
— О чем?
— О том, о чем я только что с тобой говорила.
— Я тебя спрашиваю — у тебя что, туберкулез нашли или еще что-нибудь?
— Нет!
— Может, у тебя в семье какая-то болезнь, о которой ты мне не рассказала? Наследственное безумие? — заботливо спросил Патрик.
— Нет! — Роза продолжала раскачиваться и рыдать.
— Так что же тогда?
— Я тебя не люблю! Я тебя не люблю. Я тебя не люблю. — Она упала на кровать и зарылась головой в подушку. — Прости. Прости меня. Я ничего не могу поделать.
Через минуту-другую Патрик сказал:
— Ну что ж, не любишь — значит не любишь. Я не могу тебя заставить. — Голос звучал натужно и зло, и это не вязалось с разумным смыслом слов. — Я просто не могу понять, знаешь ли ты, чего хочешь. По-моему, нет. По-моему, ты понятия не имеешь, чего хочешь. Ты просто не в себе.
— Мне не обязательно знать, чего я хочу, чтобы знать, чего я не хочу! — сказала Роза, перевернувшись лицом вверх. Это придало ей смелости. — Я тебя никогда не любила.
— Ш-ш-ш. Соседей разбудишь. Давай закончим этот разговор.
— Я тебя никогда не любила. И никогда не хотела любить. Это все ошибка.
— Хорошо, хорошо, я понял.
Патрик был так бледен, что родимое пятно казалось раной, и от этого Розе только еще сильнее хотелось говорить.
— Почему я обязана тебя любить? Почему ты делаешь вид, что если я тебя не люблю, значит со мной что-то не так? Ты меня презираешь. Ты презираешь мою семью и мое происхождение и думаешь, что собираешься меня осчастливить…
— Я тебя полюбил, — сказал Патрик. — Я тебя не презираю. О Роза! Я тебя боготворю!
— Ты тряпка, — сказала Роза. — Ты ханжа.
Эти слова доставили ей огромное наслаждение, и она соскочила с постели. Ее переполняла энергия. Это было еще не все. У нее в запасе были ужасные вещи.
— Ты даже не знаешь толком, что делать в постели! Я хотела сбежать с самого начала. Но мне было тебя жаль. Ты не смотришь, куда идешь, ты вечно все опрокидываешь только потому, что тебе плевать, ты не хочешь ничего замечать — так ты поглощен собой. И еще ты вечно хвалишься, и это у тебя получается ужасно глупо — ты даже хвалиться не умеешь, если бы ты по правде хотел произвести впечатление на людей, ты бы так никогда не делал, а ты так хвалишься, что все над тобой смеются!
Патрик сел на кровать и посмотрел на Розу снизу вверх. Лицо его было открыто для любых ее слов. Она хотела все сильней бить его словами, говорить вещи все хуже и хуже, безобразней и злее. Она сделала вдох, набрала воздуху — чтобы остановить все то, что поднималось сейчас в ней, и не дать ему выйти наружу.
— Я не хочу тебя видеть больше никогда в жизни! — злобно сказала она. Но у двери повернулась и произнесла: — Прощай.
* * *Патрик написал ей записку: «Я не понимаю, что произошло в тот день, и хочу поговорить с тобой об этом. Но я считаю, мы должны подождать две недели и посмотреть, что будет».
Роза совсем забыла, что надо вернуть ему кольцо. Выйдя тем утром из многоэтажного дома, где располагалась квартира Патрика, Роза обнаружила, что кольцо до сих пор у нее на пальце. Она не могла вернуться, а посылать кольцо почтой не хотела — оно было слишком ценное. Она продолжала его носить — главным образом потому, что не хотела рассказывать доктору Хеншоу, что случилось. Получив записку Патрика, Роза обрадовалась. Она сможет отдать ему кольцо, когда они встретятся.
Она думала о том, что сказал Патрик про доктора Хеншоу. Конечно, в этих словах была доля истины, иначе почему Розе так не хочется рассказывать доктору Хеншоу о расторжении помолвки — так не хочется выслушивать разумные одобрительные слова доктора, ее сдержанные поздравления, в которых сквозит облегчение?
Она сказала доктору Хеншоу, что решила не встречаться с Патриком, пока готовится к экзаменам. Видно было, что даже эта весть доктору приятна.
Роза никому не сказала, что ее положение изменилось. Она не только от доктора Хеншоу хотела это скрыть. Ей хотелось, чтобы ей по-прежнему завидовали: это чувство было для нее так ново.
Она попыталась понять, что ей делать дальше. Оставаться у доктора Хеншоу она не могла. Казалось очевидным, что раз она сбежала от Патрика, то должна бежать и от доктора Хеншоу. Ей не хотелось также оставаться в университете, где все знают о ее расторгнутой помолвке. Девушки, которые ее поздравляли, будут говорить, что с самого начала знали: ее триумф — это ненадолго, Патрик на самом деле не для нее. Ей придется искать работу.
Заведующий библиотекой предложил ей работу на лето, но, вероятно, по протекции доктора Хеншоу. Возможно, как только Роза съедет от доктора, предложение потеряет силу. Роза знала, что сейчас ей нужно не к экзаменам готовиться, а бегать по городу, ища работу — клерка в страховой конторе, телефонистки в компании «Белл», продавщицы в универсальном магазине. Эта мысль ее напугала. Роза продолжала готовиться к экзаменам. Учеба — это единственное, что Роза умела. В конце концов, она не кто-нибудь, а студент-стипендиат.
В субботу, работая в библиотеке, она увидела Патрика. Это произошло не случайно. Роза спустилась на нижний этаж, пытаясь бесшумно ступать по спиральной железной лестнице. Среди стеллажей было место, где она могла стоять почти в полной темноте и смотреть, что происходит в закутке у Патрика. Она так и сделала. Его лица не было видно. Она видела его длинную розовую шею и старую рубашку из шотландки, которую он носил по субботам. Его длинную шею. Его костлявые плечи. Он больше не раздражал Розу и не пугал ее: она была свободна. Она могла смотреть на него как на любого другого человека. Могла оценивать его. До сих пор он вел себя достойно. Не пытался взять ее на жалость, не запугивал ее, не осыпал просительными письмами и телефонными звонками. Не стал приходить и сидеть на пороге дома доктора Хеншоу. Он был достойным человеком, но он никогда не узнает, как Роза к этому отнеслась, как она за это благодарна. Теперь она стыдилась за все, что тогда наговорила. Тем более это была неправда. Ну, почти все неправда. Он знал, что делать в постели. Розу так тронул вид Патрика, привел ее в такое кроткое и мечтательное расположение души, что ей захотелось подарить ему что-нибудь — нежданное сокровище. Сделать так, чтобы он больше не был несчастен.
Тут ей представилась картина, которая неотразимо на нее подействовала: она бесшумно подбегает к закутку Патрика, обнимает его сзади за шею и возвращает ему все. Примет ли он ее дар? Вдруг он всего этого больше не хочет? Роза представила себе, как они, плача и смеясь, объясняются между собой, прощают. Я тебя люблю, я тебя правда люблю, все хорошо, я вела себя ужасно, я не хотела, я просто сошла с ума, я тебя люблю, все хорошо. Это было чудовищное искушение, которому она едва могла противостоять. Ей хотелось броситься стремглав. С утеса в пропасть? Или в теплые объятия мягкой травы и цветов? Роза не знала.
В конце концов она не смогла устоять перед искушением. И сдалась.
* * *Потом, пересматривая этот эпизод своей жизни и обсуждая его с другими — ибо Роза, как большинство наших современников, прошла через период свободного обсуждения своих самых интимных решений с друзьями, любовниками и незнакомыми гостями на чужих приемах и они делали то же самое по отношению к ней, — она говорила, что ею овладело дружеское сочувствие, что она не вынесла вида беззащитно склоненной шеи. Потом она проанализировала ситуацию более глубоко и стала говорить, что это все жадность, жадность. Она говорила, что подбежала к Патрику, повисла у него на шее, развеяла его подозрения, целовала его, плакала и вернулась в прежнюю роль лишь потому, что не знала, как будет жить без его любви и его обещания о ней заботиться; она боялась окружающего мира и не могла придумать никакого другого плана на дальнейшую жизнь. Когда же она мыслила в терминах экономики или беседовала с людьми, которые мыслили так же, то говорила, что выбор — это роскошь, доступная лишь представителям среднего класса. Будь у нее деньги на билет до Торонто, ее жизнь обернулась бы по-другому.
Ерунда, говорила она еще позже, это все ерунда, настоящая причина в тщеславии, чистое тщеславие и больше ничего, она хотела воскресить Патрика и вернуть ему счастье. Узнать, по силам ли ей это. Она не могла отказаться от возможности так испытать свои чары. Затем она объясняла, что заплатила за это сполна. Говорила, что они с Патриком прожили в браке десять лет, и за это время сцена первого разрыва и примирения периодически повторялась, причем Роза говорила Патрику все те же слова, что и в первый раз, и многое другое, что приходило ей в голову. Она надеется теперь, что не рассказывала собеседникам (но подозревает, что рассказывала) о своей привычке биться головой о столбик кровати и о том, как расколотила соусницу, швырнув ее сквозь окно столовой; о том, что она была так испугана содеянным, чувствовала такое отвращение к себе, что потом лежала в кровати, тряслась и просила и умоляла Патрика о прощении. Которое он ей даровал. Иногда она кидалась на него; иногда он бил ее. На следующее утро они вставали рано и готовили особый завтрак. Садились за стол, ели яичницу с беконом и пили фильтрованный кофе, измотанные, растерянные, пристыженно заботясь друг о друге.