Она шагнула к мужу, обняла его за плечи и спросила:
– Какие мысли беспокоят тебя, Ники?
– О чем может думать император государства, ведущего войну?
– На фронте все так плохо?
– Поражение нашей армии приобретает катастрофический масштаб, что угрожает существованию страны. Сможем ли мы изменить обстановку и остановить врага, или нам придется, как в восемьсот двенадцатом году, отойти далеко в глубину страны? Неужели принесенные жертвы были напрасны?
Александра Федоровна присела в кресло.
– Мне кажется, ты сильно усложняешь ситуацию, Ники. У России большие возможности, боеспособная армия, практически неограниченные ресурсы. Такое государство не может быть порабощено.
– Все это верно, дорогая Аликс. Но глубина страданий от войны, отправка мужчин на фронт, постоянные сборы денег и продовольствия для армии подрывают нашу мощь. Увы, без этого нельзя. Мобилизация ведет к неминуемой нехватке рабочих рук в сельских районах. В городах растет стоимость жизни. Сбои в работе железных дорог не позволяют вовремя подвозить продовольствие. Налицо и значительный приток беженцев. В народе говорят о предательстве, саботаже. Люди полны самых мрачных ожиданий.
– Русское общественное мнение, Ники, весьма переменчиво и склонно к преувеличению. Как в печали, так и в радости. Победы вызывают в народе восторг и патриотический подъем, поражения тут же рождают панику, необоснованные обвинения, поиск надуманного врага. Такова Россия, Ники. Я всегда говорила, что ты сам должен возглавить русскую армию. Ты в первые месяцы войны придерживался той же мысли, но поддался уговорам министров и жалел об этом. Я же все видела и сейчас замечаю.
– Да, Аликс, мне тяжело быть вдали от войск. Здесь я словно в какой-то прострации, постепенно теряю решимость и волю. Повсеместно распространяются нелепые слухи, и, что печально, люди им верят. На фронте же у всех одна идея – победить любой ценой. Несмотря на потери, отступления, солдаты и офицеры не сомневаются в полной победе. Это я почувствовал во время поездки на фронт. Там люди дерутся и умирают за свою страну. Я тоже хочу быть среди них, а не во дворце. С другой стороны, у меня нет веских причин для отстранения от командования великого князя Николая Николаевича. В первый год войны он доказал свою преданность монархии, продемонстрировал характер и волю. Такой человек не способен на предательство.
– Я не была бы столь категорична. Да, авторитет великого князя растет, несмотря ни на что. Но в этом-то и кроется опасность.
– О чем ты говоришь, Аликс?
– О том, дорогой, что великий князь способен погубить тебя. Имея неограниченное влияние в войсках, ему совершенно не сложно довести дело и до дворцового переворота. Я уверена, что Николай желает занять трон. До меня тоже доходят сплетни об этом. Многие говорят о заговоре, цель которого – чуть ли не насильственное заточение меня в монастырь, естественно, во время твоего отсутствия.
– Это полная чушь. Кто передает тебе подобные слухи? Впрочем, можешь не отвечать. Это, конечно же, Анна Вырубова, которая боготворит Распутина. Не он ли вкладывает в ее уста эти грязные домыслы? И потом, почему ты стала вмешиваться в политику?
– Мое единственное желание, Ники, быть полезной тебе. Теперь насчет Григория. Вспомни, как он спасал нашего Алешу, когда ученые врачи считали, что сделать ничего нельзя!
Николай резко встал:
– Господи, Распутин, Распутин, Распутин! Да, он спаситель сына, да, ему удается то, что за гранью восприятия, но ты уже отождествляешь его со всем русским народом. Я благодарен старцу за его заботу о сыне, но не кажется ли тебе, Аликс, что Григорий начал влезать в дела, совершенно его не касающиеся?
Александра Федоровна вздохнула:
– Вот, Ники, и тебя настроили против Распутина.
– Никто не настраивал меня, и Григория я не прогонял. Он живет в хорошей квартире, по-моему, даже со своей дочерью. Я не препятствую вашему общению. Ты считаешь его посланником Божьим, чудотворцем – сколько угодно. Но к делам государственным я его не допущу!
– Хорошо, – согласилась Александра Федоровна, видя раздраженность мужа. – Оставим старца в покое. Ты говорил, что у тебя нет причин сместить великого князя Николая. А разве во время тяжких испытаний, войны, в которой решается судьба государства, массы русского народа должен вести к победе не царь, а какой-то другой человек? Разве не царь является для русского мужика символом единства, величия и славы страны, главой государства? Великий князь Николай затмил собой образ помазанника Божьего. Скажи, пожалуйста, за какие такие заслуги он представляется спасителем России? За то, что армия, находящаяся под его командованием, терпит одно поражение за другим?
Николай возразил:
– Но он добивался и крупных успехов.
– Вот именно что добивался, когда вся ситуация способствовала этому, война только начиналась, и Вильгельм не держал на русском фронте значительных сил. А стоило кайзеру изменить стратегию, и куда делись наши успехи? Вот ты смотрел на карту. На Польшу. Она была русской, а сейчас чья? Чья Галиция? Где те успехи первого года войны?
Государь внимательно посмотрел на супругу:
– Ты стала неплохо разбираться в военном деле, Аликс. Откуда это? Насколько я знаю, в университете этому не учат.
– Этому учит жизнь, Ники. Сейчас, когда Россия переживает сильнейший кризис, ты просто обязан стать во главе армии.
Если бы этот разговор состоялся месяц назад, то Николай отклонил бы предложение жены. Но теперь, когда немцы захватили Польшу и продвигались по русской земле, колебаться он просто не имел права. Вовсе не Александра Федоровна сыграла тут главную роль. Государь сам принял решение возглавить русскую армию. Но Николай Александрович не желал обидеть горячо любимую супругу, видел ее переживания и искреннее желание помочь мужу. В тот вечер он сделал вид, что поддался на уговоры.
Николай улыбнулся и сказал:
– Ты права, Аликс, настало время мне встать во главе армии. Я принимаю это решение.
Александра Федоровна обняла мужа:
– Ты настоящий государь великой державы.
– Благодарю, Аликс. Ступай!
– А ты?
– Мне еще поработать надо.
– Но уже так поздно, дорогой!
– Я недолго.
– Буду ждать тебя.
Николай поцеловал супругу.
Как только императрица вышла, он достал из коробки папиросу, закурил. Решение принято: царь встает во главе своей армии. Но как обосновать отстранение от должности великого князя Николая? То обстоятельство, что он будет снят в период поражений русской армии, как бы является признанием его ответственности за эти неудачи, хотя винить в этом великого князя никак нельзя.
Произошло то, что и должно было. Вильгельм, взбешенный отказом России заключить сепаратный мир или хотя бы перемирие, бросил на восток значительные силы, дабы наказать строптивого родственника.
Однако в обществе сложится мнение, что император отстранил Николая Николаевича от командования, наказывая его за промахи, допущенные в управлении войсками. Ситуация несправедливая и оскорбительная для великого князя.
Но и оставить Николая Николаевича без должности тоже никак нельзя. Слишком уж велик его престиж в армии. Это надо учитывать.
Остается одно решение, пожалуй, самое удобное – назначить Николая Николаевича генерал-губернатором Кавказа и командующим войсками, противостоящими Турции. Так государь и решил.
20 августа 1915 года в Царском Селе по указанию императора был собран Совет министров. Никто, даже глава правительства, не знал, по каким вопросам государь созывает совещание.
На повестке дня оказался один пункт. Николай объявил о своем решении освободить от занимаемой должности великого князя Николая Николаевича и взять Верховное командование армией в свои руки.
Данная новость шокировала всех без исключения министров. Они начали уговаривать государя изменить решение, говорили, что оно может иметь серьезные последствия для общего положения страны.
Министры напоминали царю о его многочисленных обязанностях, не связанных с армией, убеждали Николая Александровича не брать на себя дополнительную нагрузку. Находясь большую часть времени не в столице, а в ставке, почти в пятистах верстах от Петрограда, император не сможет осуществлять эффективное управление государством.
Немаловажным доводом являлось и то обстоятельство, что царю не стоит становиться во главе войск в столь критический момент. Ведь в случае новых поражений резкой критике, исходящей из всех слоев общества, подвергнется уже не великий князь, а сам государь, что неминуемо грозит подрывом его авторитета и власти в целом.
Однако Николай отверг все доводы, просьбы, попытки убеждения. Он не изменил своего решения, вечером 22 августа попрощался с семьей и с немногочисленной свитой отбыл в город Могилев, куда в то время была переведена ставка. На следующий день Николай подписал приказ, которым объявлял войскам о своем решении лично возглавить их.
Великий князь Николай Николаевич покинул ставку и отправился на Кавказ вместе с генералом Янушкевичем, который был отстранен от исполнения обязанностей начальника Генерального штаба. Эту должность занял генерал Алексеев. Данное назначение вызвало удовлетворение в среде военных.
Во Франции и Англии решение российского императора было воспринято не без удивления и опаски. Но союзники расценили этот поступок как подтверждение незыблемости обязательств России по отношению к Антанте. В английской и французской прессе выражалась надежда, что решение царя поднимет дух русского войска и поспособствует победе в войне.
Мнения в русской печати поначалу резко разделились, но затем одна за другой последовали восторженные статьи.
Присутствие государя действительно подняло боевой дух армии. Это решение царя воспринималось как проявление его личного мужества и безграничной веры в свой народ.
Через несколько дней ситуация на фронте резко изменилась к худшему.
После взятия 9 августа крепости Ковно немецкое командование перенесло направление главного удара севернее Вильно, в район города Свенцяны.
Десятая германская армия генерала Германа фон Эйхгорна перешла в наступление. Она имела задачу обойти Вильно с севера и окружить части Десятой русской армии генерала от инфантерии Евгения Александровича Радкевича.
Русское командование усилило этот участок фронта тремя корпусами, что способствовало удержанию района Вильно. До начала сентября шли встречные бои, в ходе которых немцы понесли большие потери.
Германское командование, потерпевшее неудачу, изменило план дальнейших действий, усилило резервами свою Десятую армию. 27 августа немцы опять начали наступление на город Свенцяны, ударили в место соприкосновения Пятой и Десятой русских армий.
На следующий день немцам удалось пробить русскую оборону севернее Вилькомира. В прорыв была брошена немецкая кавалерия, которая оттеснила русскую и пошла по тылам.
1 сентября германские части заняли Вилейку и вплотную подошли к Молодечно. Передовые разъезды устремились к Минску.
Но германская конница, лишенная поддержки пехоты и артиллерии, в конце концов выдохлась. 3 сентября она была остановлена частями вновь сформированной Второй русской армии генерала от инфантерии Владимира Васильевича Смирнова. Он не только остановил, но и разгромил немецкие кавалерийские части, отбросил их к озеру Нарочь.
К 19 сентября фронт стабилизировался на линии Нарочь – Тернополь.
Покровский продолжал находиться в Петрограде. Сколько он ни связывался с полковником Григорьевым, пытаясь добиться аудиенции, в ответ слышал одно и то же: «Император не может вас принять».
Вот и сегодня утром князь вновь позвонил Григорьеву, намереваясь просить отправки на фронт, на что требовалось разрешение государя. Ведь обязанности командира группы офицеров по особым поручениям императора Николай с него не снял.
Однако и на этот раз Покровский получил отрицательный ответ. Его просьба была отклонена. Ему предписывалось находиться в столице до особого распоряжения.
Князь не находил себе места. Он узнал о решении царя вступить в командование армией из прессы. Григорьев и на этот счет не дал никаких разъяснений.
Впрочем, Покровский и не рассчитывал на них. Он просто не понимал, почему государь фактически отказался от услуг группы порученцев, но не отпускает его на фронт. В том, что решения Николай принимает лично, никаких сомнений не было. Полковник Григорьев не решился бы говорить от имени императора.
А тут еще графиня Долгова продолжала свои интриги. Князь ни разу не встречался с этой женщиной, но по городу ползли слухи о его интимной связи с графиней.
Дошло до того, что претензии выставил ее муж. Он обвинил Покровского во всех смертных грехах, но быстро умерил пыл, когда князь предложил ему дуэль, прямо как в старые добрые времена.
Покровский тосковал, он вынужден был вести одинокую жизнь обычного мещанина. Чтобы как-то развеяться, он стал по утрам совершать долгие пешие прогулки, облачаясь в гражданское платье. Надевать военную форму в сложившейся ситуации князь считал неуместным.
Вот и сегодня, в тихий солнечный день, он, как всегда, вышел из дома и направился к набережной. Князь шел, стараясь ни о чем не думать, но проклятые мысли не давали покоя.
Почему все-таки император вдруг так изменил отношение к нему? Только из-за того, что он немного вышел из рамок тайных переговоров с бароном фон Вейсе? Но тот действительно высказал интересное предложение, с которым государю следовало хотя бы ознакомиться. Или в охлаждении отношений сыграло роль что-то иное? Ответов на эти вопросы у Покровского не было.
День выдался теплым, после ночного дождя дышалось легко. А настроение – хоть стреляйся. Так он шел по набережной, не замечая никого.
И вдруг за его спиной неожиданно раздался немного хриплый и очень знакомый голос:
– Князь?
Покровский резко обернулся.
Перед ним, улыбаясь и покашливая, стоял поручик Дольский.
– Граф? Вы?
– Я, господин генерал-майор. Сразу и не узнал вас в штатском.
Покровский не мог скрыть радости:
– Граф, дорогой, откуда вы взялись?
– Оттуда, Алексей Евгеньевич, куда вы послали меня.
– Черт побери, я совсем растерялся. Конечно же, с фронта, но вы бледны, и у вас кашель. Вы были ранены? Простудились? Где воевали? Как попали в столицу? Хотя нет, не отвечайте. Точнее, не здесь. Идемте ко мне, там обо всем и поговорим, если, конечно, вы не спешите куда-то в другое место.
– Я никуда не спешу, князь.
– Тогда ко мне. Здесь недалеко.
– Да, я помню, где вы живете, – сказал поручик и вновь улыбнулся.
– Я в полной растерянности, а радость переполняет. Отсюда и смятение.
– Вам надо успокоиться. У меня для вас хорошие новости.
– Да? И какие?
– Вы успокойтесь. Давайте пройдем к вам, там и поговорим, как вы предложили только что.
– Да, конечно. Эх, граф, если бы вы знали, как я рад видеть вас!
– Я тоже рад, Алексей Евгеньевич. – Поручик закашлялся.
Покровский наклонился к нему:
– Вам плохо, Алексей Юрьевич? Нужна помощь?
– Нет-нет, князь, это сейчас пройдет. Простите меня.
– О чем вы говорите, поручик? Да, кстати, вы давно в столице?
– Третий день.
– А до этого? Но обо всем дома. У меня сейчас горничная – прелесть. Деревенская девушка, но такая чистюля, а какие пельмени готовит и борщ! Ничего подобного ни в одном ресторане не найти. Идемте. Или извозчика нанять?
– Ни к чему, мне полезно быть на свежем воздухе.
– Хорошо, тогда пойдемте пешком.
Князя Покровского и гостя встретил денщик генерал-майора Степан Рубейко и спросил, какие будут распоряжения.
Князь повернулся к поручику:
– Для начала обед, граф?
– Благодарю, рано. Я привык обедать после двух.
– Ну и хорошо. Ты, Степан, передай Лиде, чтобы приготовила обед на двоих и накрыла стол в два часа, а прямо сейчас принесла в кабинет фрукты. Мы пройдем туда. Там нам будет удобнее.
Молодая скромная девушка принесла в вазе яблоки, груши, сливы.
– Выпьем коньяка, граф? За встречу.
– Вообще-то мне нельзя, Алексей Евгеньевич, но как не выпить за такую встречу? Лучше бы водочки.
– Найдется и она. – Покровский достал из шкафа початую бутылку водки и две рюмки.
Офицеры выпили. Поручик вновь закашлялся.
– Объясните, граф, что с вами?
– Это результат отравления газами.
– Вы служили в крепости Осовец?
– Так точно, как и было приказано вами.
– Сейчас об Осовце очень много говорят. Часто появляются статьи о героизме ее гарнизона. Однако находятся людишки, которые пытаются представить оборону Осовца как совершенно бесполезное дело. Расскажите, что там было на самом деле.
Дольский поудобнее устроился в кресле.
– Если вас это так интересует, извольте. Я прибыл в крепость как раз перед третьим штурмом. В день представления и получения назначения командиром одной из рот германские войска начали общее наступление. Моя рота входила в полк, занимавший передовую позицию. Немцы сосредоточили против Осовца около полутора десятков батальонов, примерно тридцать тяжелых осадных пушек и несколько десятков полевых батарей. Наша артиллерия часто сосредотачивала огонь по обнаруженным вражеским орудиям, действовала очень грамотно. Некоторые пушки стояли в бетонированных укрытиях и, естественно, не имели возможности маневрировать. Остальные же постоянно меняли позиции, и это путало противника. Начальник гарнизона вселял в солдат уверенность в несокрушимости крепости. Он часто бывал на позициях. Я еще не освоился в должности, даже не познакомился со всем личным составом, как немцы начали активные действия. Работали они стандартно: мощная артподготовка, затем попытка штурма. На нас играло то обстоятельство, что по мере выравнивания фронта, его смещения, немцам приходилось вести главным образом лобовые атаки, которые не без труда, но успешно отбивал гарнизон. В том числе солдаты и офицеры моей роты. Всем было ясно, что если бы немцам удалось прорваться к крепости, то русские части вынуждены были бы отступать по узкому коридору, при постоянных ударах не только во фланг, но и в тыл. Учитывая усталость войск, недостаток боеприпасов, а где-то и их полное отсутствие, забитость тыла всевозможными обозами, подобное положение могло стать роковым для наших двух армий. Это как минимум. Поэтому гарнизон стоял насмерть. Во втором бою я получил легкое ранение руки. Слава богу, пуля прошла навылет, не задев кость, и после перевязки я смог продолжить руководство подразделением. Не буду утомлять вас, князь, скажу лишь то, что все потуги германцев захватить крепость заканчивались неудачей. Тогда, оценив обстановку, германское командование решило пойти на варварский шаг: попытаться взять Осовец газовой атакой.