— Да!.. Конечно!.. Правильно! — согласились все.
— Вы бы научили меня вашему говору, сэр? — спросил Снелл-Оркни.
Тималти замялся:
— Я… гм… а, черт, почему бы и нет! Да! Если уж молоть языком, почему бы это не делать как полагается!
— Премного благодарен! — сказал Снелл-Оркни.
Финн нехотя перебил их:
— Где-то на полпути мы упустили суть вашей красивой сказки. Я хочу сказать, с какой целью вы рассказали нам об этой Королеве и Короле?
— Как глупо с моей стороны. Мы — дети Солнечного Короля, — сказал Снелл-Оркни, — а это значит, за последние пять лет мы не видели осени, не видели, как тают снежинки, не испытывали зимнего ветра, не слышали, как потрескивает от мороза оконное стекло. При виде облака мы едва ли поймем, что это. Мы опалены погодой. Мы должны увидеть дождь, а желательно снег, а не то пропадем, правильно я говорю, ребята?
— Да, да, правильно, — сладко зачирикали все пятеро.
На улице сверкнула вспышка, раздался гром и шум приближающегося дождя, наклевывался снегопад.
Удовлетворенный, Финн кивнул:
— Прислушивается же иногда Господь.
Остальные громогласно добавили:
— Дождя будет по горло… сколько угодно… приготовьтесь к заплыву.
Снелл-Оркни продолжал:
— По всему свету мы преследуем лето по пятам. Живем в теплые, жаркие, знойные месяцы на Ямайке, в Нассау.
— В Порт-о-Пренсе, — сказал один из братцев.
— В Калькутте, — сказал второй.
— На Мадагаскаре и на Бали, — сказал третий.
— Во Флоренции, Риме и Таормине! — сказал четвертый.
— Но наконец вчера мы услышали в новостях, что в этом году в Дублине ожидается невиданное количество снега. Где еще, сказали мы, вероятнее всего увидеть снег? Мы сами не знали толком, чего ищем, но нашли это в парке Святого Стефана.
— Нечто таинственное? — воскликнул Нолан, потом хлопнул себя по лбу. — То есть…
— Ваш друг вам расскажет, — сказал худощавый.
— Наш друг? Вы имеете в виду… Гэррити?
Все посмотрели на Гэррити.
— Об этом я и хотел рассказать, — сказал Гэррити, — когда сюда вломился. Они были в парке, стояли и… смотрели, как опадают осенние листья, потому что деревья обледенели!
— И это все? — вскричал в отчаянии Нолан.
— В тот миг этого было вполне достаточно, — сказал Снелл-Оркни.
— Неужели в парке Святого Стефана еще остались листья? — спросил Тималти. — А снег есть на деревьях?
Никто, оказывается, не знал. Мы все стояли не шелохнувшись.
— Черт, — оцепенело сказал Тималти, — лет двадцать прошло с тех пор, как я заглядывался на это.
— Двадцать пять, в моем случае, — сказал Гэррити.
— Тридцать! — признался Нолан.
— Самое невероятное сокровище на свете, — сказал Снелл-Оркни. — Несколько пунцовых, янтарных, алых, багровых мазков. Память о былом, отголоски прошлого лета, каким-то образом зацепившиеся за веточки. А сами деревья! Ветви, ветки, одетые в ледяной панцирь, скованные морозом, отягченные снегом, уносимым прочь шелестящими шлейфами! Вот это да!
Все были околдованы.
— А-а… да… разумеется… так и есть… — бормотали они.
— Знает, что говорит, — прошептал Нолан.
— Угощаю всех, — сказал вдруг Снелл-Оркни.
— Какой проницательный! — сказал Тималти.
Подали выпивку, осушили стаканы.
— А где же находятся эти деревья? — воскликнул Нолан.
— Да… действительно! — заговорили все.
И не прошло десяти минут, как мы все вместе оказались в парке.
Ну и, как сказал Тималти, видели вы когда-нибудь столько листьев в одной кроне, сколько на первом же дереве сразу за оградой парка? «Нет!» — закричали все. А как вам второе дерево? На нем не столько листьев, сколько ледяной коросты, инея и снега, которые прямо на глазах откалываются и опадают на головы людей. И чем дольше они смотрели, тем больше осознавали, что это чудо. Нолан, бродя по парку, так запрокинул голову, что споткнулся и упал. Двое-трое его приятелей поспешили ему на помощь. Раздавался хор восхищенных голосов и вдохновенных возгласов, ведь, если им не изменяет память, на этих деревьях никогда не было ни листьев, ни снега, а теперь есть! А если они и были, то бесцветные, или если был цвет, то так давно… «А, какого черта, — сказали все, помалкивайте и смотрите!»
За этим занятием и провели остаток дня Нолан, Тималти, Келли, Гэррити, Снелл-Оркни с друзьями и я. Ибо осень убрала свои развешанные флаги, а зима вступила в свои права, чтобы укутать парк белым по белому. Здесь и нашел нас отец Лири.
Но прежде чем он смог что-либо сказать, трое посланцев лета попросили его их исповедовать.
И вот уже священник с мученическим выражением лица повел Снелла-Оркни с друзьями полюбоваться витражами в церкви, тем, как зодчий сложил апсиду, и церковь им так понравилась, что они начали наперебой громко расхваливать ее, и отцу Лири пришлось пропустить кое-какие молитвы и срезать углы, чтобы прийти к окончанию церемонии кратчайшим путем.
Но венцом всему дню стал вопрос, заданный в пабе одним из юных-пожилых мальчиков-мужей: что спеть — «Матушку Макри» или «Моего дружка»?
Начали спорить, потом проголосовали, объявили результаты и решили: пусть — споет и то и другое.
У него, по общему признанию, был дивный голос, и глаза у всех заблестели, и навернулись слезы. Сладостный, высокий, прозрачный голос.
И, как сказал Нолан:
— Не знаю, какой из него сын, зато дочь бы вышла — замечательная.
И все сказали «да».
Снелл-Оркни с друзьями собрались уходить.
Финн, увидев это, поднял свою ручищу, чтобы помешать им:
— Погодите! Благодаря вам атмосфера в парке и его окрестностях улучшилась, не говоря уж о пабе. Теперь мы должны отплатить вам добром за добро!
— О нет. Нет, — последовал отказ.
— Да! Да! — сказал Финн. — А ну, ребята?
— Финн! — откликнулись все.
— Покажем спринтерский забег?
— Спринтерский забег? — раздался всплеск восторга. — Да!
— Спринтерский забег? — переспросили Снелл-Оркни и его друзья.
Глава 29
— Тут и сомневаться нечего — Дун быстрее всех. — Финн добавил: — Бегает от гимна.
— К черту Дуна!
— У него молниеносная реакция, мощный рывок под уклон, до шляпы не успеешь дотянуться, его уже и след простыл.
— Все равно Хулихан лучше.
— Лучше, черт побери. Спорим, вот сейчас? Пока этот бледный худощавый парень и его компания отсюда не уехали?
Или, думал я, до того, как все разом закроется, захлопнется, замолчит, то есть пивные краны, аккордеоны, фортепьянные крышки, солисты, трио, квартеты, пабы, кондитерские и кинотеатры. Огромная волна, словно в Судный день, выплеснет пол-Дублина под тусклый свет фонарей, где всем будет не хватать зеркал на автоматах с жевательной резинкой. Ошеломленные, лишенные духовной и физической опоры, эти души побродят, пошатываясь, словно прихлопнутая моль, потом заковыляют домой.
А пока я вслушивался в спор, жар которого, если не свет, доходил за полсотни шагов до меня и команды Снелла-Оркни.
— Дун!
— Хулихан!
Тималти, изучив сначала выражение на моем лице, потом на лице Снелла-Оркни, сказал:
— Вы, наверное, не можете понять, о чем мы тут толкуем? Спорт любите? Кроссы, четыре по сто, и прочую беготню?
— Я побывал на двух Олимпийских играх, — сказал Снелл-Оркни. Тималти разинул рот:
— Вы редкий человек. А что вам известно про всеирландское первенство по десятиборью, проводящееся в кинотеатрах?
— Спринт до начала гимна, о котором вы сейчас упоминали, — сказал Снелл-Оркни.
— Постой, постой, — не выдержал я наконец. — Какой-какой спринт?
— Д-о г-и-м-н-а, — чеканно, по буквам, произнес Финн.
— Я знаю, что с тех пор, как ты приехал в Дублин, — встрял Тималти, — ты, как заядлый киношник, ходишь в кино.
— Вчера вечером, — сказал я, — я смотрел фильм с Кларком Гейблом. Позавчера — старый фильм с Чарльзом Лафтоном…
— Довольно! Ты — истинный киноман, как все ирландцы. Если бы не кинотеатры и пабы, бедные и безработные шлялись бы по улицам вместо того, чтобы выпивать, мы бы давно вытащили затычку и этот остров уже ушел бы на дно. Итак, — он хлопнул в ладоши, — какая отличительная черта нашей породы бросается вам в глаза каждый вечер после фильма?
— После фильма? — задумался я. — Постойте! Это же — национальный гимн?
— Так, ребята? — закричал Тималти.
— Именно! — сказали все хором.
— Десятки лет каждый Божий вечер, после каждого фильма, оркестр как грянет во имя Ирландии, — запричитал Тималти, — можно подумать, все соскучились по этому жуткому гимну. И что происходит ПОТОМ?
— Ну, — сказал я, входя во вкус, — если ты мужчина, то пытаешься вырваться из кинотеатра за те несколько бесценных мгновений между концом фильма и началом гимна.
— Точно!
— Угостим янки выпивкой!
— В конце концов, — сказал я мимоходом, — после того, как послушаешь гимн несколько раз подряд, он начинает блекнуть. Я не хотел никого обидеть, — добавил я поспешно.
— Никто не обиделся! — сказал Тималти, — и ни один ветеран ИРА, переживший восстание и влюбленный в свою страну, на тебя не обидится. Если слушать одно и то же десять тыщ раз подряд, чувства притупляются. Так вот, как ты правильно заметил, за эти три-четыре богоданных секунды все здравомыслящие зрители бегут к выходу как угорелые. А самый лучший из всех…
— Дун, — сказал Снелл-Оркни. — А может, Хулихан. Ваши спринтеры!
Все заулыбались, гордясь его догадливостью.
— И вот, — севшим от волнения голосом, прищурившись, сказал Тималти, — в этот самый момент, в каких-то ста ярдах отсюда, в уютном полумраке кинотеатра на Графтон-стрит, в середине четвертого ряда у бокового прохода сидит…
— Дун, — сказал я.
— Этот парень внушает мне ужас, — проговорил Хулихан и приподнял кепку.
— Дун, — Тималти сглотнул слюну, — именно он. Дун еще не видел этого фильма: Дину Дурбин показывают по просьбе кинозрителей. А на часах уже…
Все посмотрели на стенные часы.
— Десять часов! — сказала толпа.
— И всего через пятнадцать минут зрители разойдутся.
— И что же? — спросил я.
— А то, — сказал Тималти. — А то, что… если мы отправим туда Хулихана показать, какой он быстроногий и проворный, то Дун с готовностью примет вызов.
— Вы что же, ходите в кино, только чтобы пробежать спринтерскую дистанцию до гимна? — полюбопытствовал Снелл-Оркни.
— Бог ты мой, нет, конечно. Мы ходим ради песен Дины Дурбин. Но если Дун вдруг заметит, что пришел Хулихан — его поздний приход и место прямо напротив Дуна сразу бросятся в глаза, — ну, тогда Дун сразу смекнет, что к чему. Они поприветствуют друг друга и будут сидеть и слушать прекрасную музыку, пока на экране не замаячит слово «КОНЕЦ».
— Конечно. — Хулихан приплясывал на цыпочках и поигрывал локтями. — Вот я ему задам!
Тималти посмотрел на меня в упор.
— Парень, я вижу, что эти подробности изумили тебя. Ты думаешь, как это у взрослых людей хватает времени на такое? Чего у ирландцев в избытке, так это времени. То, что у вас в стране кажется незначительным, становится значительным у нас, когда нет работы. Нам не доводилось видеть слона, но мы знаем, что нет страшнее твари на земле, чем козявка под микроскопом. Так что, хотя спринт до гимна и не перешагнул границ, это — благородный вид спорта, стоит лишь им заняться. Позволь теперь огласить правила!
— Во-первых, — резонно сказал Хулихан, — спроси у этих господ, захотят ли они делать ставки после того, что они узнали?
Все уставились на Снелла-Оркни и меня посмотреть, насколько мы прониклись их рассказами.
— Да, — сказали мы.
Присутствующие согласились, что мы поступаем более чем человечно.
— Итак, по порядку, — сказал Тималти. — Это Фогарти, главный наблюдатель за выходом. Волан и Кланнери — судьи-надзиратели в проходах. Кланси — хронометрист. И широкая публика:
О'Нил, Баннион, братья Келли — всех не пересчитать. Идем!
Мне показалось, будто меня закрутила-завертела чудовищная снегоуборочная машина, ощетинившись скребками и щетками. Веселая ватага повлекла Снелла-Оркни с приятелями и меня вниз по течению улицы к мириадам подмигивающих огоньков, манивших нас в кинотеатр. Тималти суетливо выкрикивал основные сведения:
— Очень многое зависит от типа кинотеатра, конечно!
— Конечно! — проорал я в ответ.
— Есть вольнодумные, щедрые кинотеатры с широкими проходами и выходами и еще более просторными туалетами. В некоторых столько фарфора, что собственного эха можно испугаться. А есть жадные — куда людей набивают, как сельдей в бочку; проходы узкие — пока живот не подберешь, не протиснешься, коленками стукаются о спинки кресел, а когда идешь в туалет, что в кондитерской через дорогу, выйти в дверь можно только боком. Каждый кинотеатр придирчиво оценивается до, во время и после спринта, учитываются все обстоятельства. Потом время, показанное бегуном, признается хорошим или бесславным, в зависимости от того, пришлось ли ему продираться сквозь мужчин и женщин, или преимущественно через мужчин, или в основном — женщин, но хуже всего пробираться через детей на утренних сеансах. Есть искушение косить их, как траву, укладывая рядком, налево и направо, поэтому мы с этим покончили — теперь только по вечерам, в кинотеатре «Графтон»!
Болельщики остановились. Огни кинотеатра вспыхивали в их глазах и на щеках.
— Идеальный кинозал, — сказал Фогарти.
— Почему? — спросил я.
— Проходы не широкие и не узкие, выходы удобные, дверные петли смазаны, зрители сознательные, не лишены состязательного духа, посторонятся, если спринтер, не жалея сил, слишком ретиво продирается по проходу.
Меня вдруг осенило.
— А… шансы бегунов вы уравниваете?
— Обязательно! Иногда меняем выходы, если старые слишком хорошо знакомы. Или же одного одеваем в летнее пальто, другого — в зимнее. Что еще? Скажем, Дун — быстроногий, его надо уравновесить дважды. Нолан! — Тималти достал из кармана фляжку. — Сбегай в зал, чтобы Дун сделал два глотка, и побольше.
Нолан убежал.
Тималти объяснил:
— Хулихан сегодня вечером уже отметился во всех четырех провинциях паба и нагрузился сполна. Теперь они уравновешены!
— Хулихан, заходи, — велел Фогарти. — Пусть наши ставки тебя не смущают. И чтобы мы увидели, как ты вылетаешь из этого выхода через десять минут — первым, и с победой!
— Сверим часы, — сказал Кланси.
— Сверь мою задницу, — предложил Тималти. — Кроме грязных запястий, у нас ничего нет. Только у тебя есть часы, Кланси. Хулихан, вперед!
Хулихан пожал всем руки, словно перед кругосветным путешествием. И, помахав, исчез во тьме кинотеатра.
В тот же миг оттуда выскочил Нолан с высоко поднятой полупустой фляжкой.
— Дун уравнялся!
— Отлично! Кланнери, пойди проверь, сидят ли они на противоположных концах четвертого ряда, как договаривались, что кепки надеты, пальто застегнуты наполовину, шарфы обмотаны правильно. И доложи.
Кланнери скрылся в темноте.
А как же билетер? — полюбопытствовал Снелл-Оркни.
— Внутри, смотрит фильм, — ответил Тималти. — Трудно же все время на ногах. Он мешать не будет.
— Уже десять тринадцать, — объявил Кланси. — Через две минуты…
— Начнется отсчет времени? — сказал я.
— Ты — мировой парень, — признал Тималти.
Выбежал Кланнери:
— Готово! Сидят на своих местах, все как надо!
— Почти конец! Как финал фильма, так музыка буйствует.
— Громче некуда, — согласился Кланнери. — Актриса поет, а за спиной у нее хор с целым оркестром. Пойду завтра посмотрю весь фильм полностью. Замечательный.
— В самом деле? — сказали все.
— А что за мелодия?
— Далась вам мелодия! — сказал Тималти. — Минута осталась, а вы мелодия! Делайте ставки. Кто на Дуна? Кто на Хулихана?
Все загалдели, принялись передавать туда и сюда мелочь.
Я протянул четыре шиллинга.
— На Дуна, — сказал я.
— Ты же не видел его в деле?
— Темная лошадка.
— Золотые слова! — Тималти вертелся как юла. — Кланнери, Нолан — в зал, судьями в проходах! Зорко следите, чтобы никто не вскочил раньше, чем покажется «конец фильма».
Кланнери с Ноланом убежали, счастливые, как мальчишки.
— А теперь откройте проход. Янки, ты вместе со Снеллом-Оркни стойте со мной.
Мы разбежались, чтобы построиться в живой коридор между двумя закрытыми дверями.
— Фогарти, прижмись ухом к двери!
Фогарти так и сделал. Его глаза округлились.
— Музыка чересчур громкая!
Один из братьев Келли толкнул в бок другого:
— Уже скоро. Кому суждено умереть, сейчас умрет. Кто выживет, склоняется над ним.
— Еще громче! — объявил Фогарти, прильнув к двери и крутя пальцами, словно настраивал радиоприемник. — Ага! Теперь точно громогласное «та-та-та-та» перед «концом фильма».
— Они сорвались с мест! — пробормотал я.
— Тихо! — сказал Тималти. — Гимн! Приготовились!
Мы вытянулись в струнку. Некоторые козырнули, отдавая честь.
Но мы все по-прежнему смотрели на дверь.
— Слышу топот, — сказал Фогарти.
— Кто бы это ни был, он взял хороший старт до гимна.
Дверь с грохотом распахнулась.
Появился Хулихап, сияющий, запыхавшийся победитель.
— Хулихан! — воскликнули выигравшие.
— Дун! — взвыли проигравшие, я и Снелл-Оркни. — Где Дун?
Действительно, Хулихан пришел первым, а его соперник пропал.
— А если этот болван выбежал не в ту дверь?
Мы ждали. Зрители разошлись.