Москва, вернее, Домодедово, встретила нас унылой серостью. Плотный облачный войлок растянулся на много километров. Солнце запутывалось в пухлых облаках, и к моменту выхода из облака уставало настолько, что светило едва-едва.
Депрессивное, в общем, светило оказалось на родной сторонушке. Да и облака простудно моросили дождем.
Вот же гадство! Мне это совсем ни к чему, настроение и так на нуле, еле балансирует на его, нуля, скользкой маковке, норовя ухнуть в минус.
А ведь я не была дома целый год. Год назад я бежала из Москвы, бросив все, практически в чем была. Бежала от боли, от предательства самого близкого мне человека. Кратковременное осеннее пребывание в московской клинике – не в счет. Тогда я сразу после выздоровления улетела обратно в Германию. Не хотелось оставаться на одной территории с бывшим мужем ни одной лишней минуты. Если бы я тогда знала, что этот самый бывший, но по-прежнему любимый муж умирает сейчас на больничной койке!
А сегодня я вернулась, вернулась надолго. Надеюсь, навсегда.
И, прекрасно осознавая, что это невозможно, я все равно выискивала в толпе встречающих теплый любящий взгляд Лешки…
Радостные нашла, любящие – тоже, но – это были Левандовские. Прибыли встречать всем семейством, вернее, его молодой веточкой: Алина, Артур и, разумеется, Инга-Кузнечик.
Моя маленькая подружка, за прошедшие с нашей последней встречи восемь месяцев вытянувшаяся в голенастого тинейджера, увидев нас, завизжала от радости. Ультразвуковая волна разметала всех, находившихся в радиусе полутора метров, и пространство между нами очистилось.
И в него, в пространство, тут же ввинтилась Инга, чтобы в следующую минуту налететь на нас шумным вихрем:
– Улечка! Ника! Ой, какая она! Мам, смотри – копия дядьки Альки, только покрасивее будет! А глаза! Обалдеть! Я таких никогда не видела! Можно, я ее возьму?
– Неть! Ника сама! – сердито сообщила моя дочка и потянулась к полу.
Я выполнила ее требование, и крохотная малышка, подтянув джинсики, победно посмотрела на слегка обалдевшую Ингу:
– Вот! Ника сама! – и показала язык.
– Улечка, это как? – отмерла, наконец, моя маленькая подружка. – Она что, уже разговаривает?! И ходит?! И… и кривляется?!!
– Ты же видишь, – усмехнулась я, – и слышишь. Зачем спрашивать?
– Но ведь ей только восемь месяцев! – это не менее озадаченная Алина присоединилась. – В этом возрасте детишки обычно лопочут и агукают, в лучшем случае – пару слогов выдают. И ходить ей еще рано, тело не готово!
– Это ты Нике попытайся объяснить, что ей рано, а что – нет, – подошла Саша, забиравшая Мая из багажного отделения.
Соскучившийся пес тоненько повизгивал, обиженно глядя на нас поверх намордника, что, учитывая его размеры и общую завершенность облика, выглядело довольно забавно.
– Май! – малышка заторопилась к другу.
Пес припал на передние лапы и попытался сквозь намордник расцеловать обожаемую хозяйку. Не получилось. Расстроился.
– Снять! – Ника вцепилась в сооружение, больше напоминавшее металлическую корзинку для покупок в универсаме, чем намордник. – Снять! Маю плохо!
– Снимем, но потом, позже, – я снова подхватила дочку на руки. – Здесь нельзя.
– Пусти! Ника сама!
– Солнышко, ты же у меня умница и должна понимать, что, если ты пойдешь сама, мы до машины будем добираться очень долго. А значит, и намордник с Мая снимем не скоро. Ну что, сама или на маме?
– На маме, – важно согласился ребеныш.
– Ребята, вы хоть рты-то закройте, – хихикнула Сашка, глядя на семейство Левандовских.
– Ни фига ж себе! – вот так высказал общее мнение утонченный эстет и музыкант Артур.
– Ничего, привыкнете. Машина-то где? Или мы на автобусе? – я нетерпеливо притопнула, словно стреноженная лошадь.
– Обижаешь! – возмутился Артур, уцепил наши чемоданы и направился к выходу.
Оказалось, что нас встречают на мини-вэне.
– Молодцы, сообразили, да, Никуська? – я поудобнее усадила дочь. – А то твоя мама уже засомневалась в адекватности и полноценности тети Алины и дяди Артура. Очень уж они смешно выглядели, когда тебя рассматривали.
– Вот ведь злыдня! – рассмеялась Алина, повернувшись к нам с переднего сиденья. – Как же мы рады вас видеть, Аннушка! Мы так соскучились! Не уезжай больше так надолго, ладно?
– Улечка, ты теперь останешься дома насовсем? – Инга, устроившаяся рядом, прижалась ко мне и умоляюще заглядывала в глаза.
– Где тот дом? – Губы неожиданно задрожали.
– Ну как это! – девочка аж подпрыгнула от возбуждения. – А ваша с дядькой Алькой квартира?
– Там есть кому жить.
– Нет! Ничего подобного! Эта гадина там жить не будет! Она вообще…
– Инга! – строгий оклик отца прервал возмущенные вопли Кузнечика. – Не лезь, куда тебя не просят!
– Ну и пожалуйста, – девочка обиженно надула губы и замолчала.
Долго расстраиваться ей не позволил Май. Пес, освобожденный наконец от намордника, почувствовал настроение Инги и, приподнявшись с пола, лизнул ее в нос. А потом уложил громадную башку девочке на колени и довольно прикрыл глаза.
Мир был восстановлен, мы поехали домой. К Левандовским. Где, как обычно, необъятным полем раскинулся посреди гостиной стол, на котором не было ни одного свободного сантиметра. Товарищ Лукулл удавился бы от зависти при виде этого изобилия.
Хлопотунья Ирина Ильинична – женщина строжайших принципов, отступать от которых не собирается. Гостя нужно накормить!
Хотя в ее исполнении гостей скорее откармливали. И беднягам после обильнейшей трапезы приходилось туго. Под беднягами я имею в виду животы гостей.
Внешне ни Ирина Ильинична, ни Сергей Львович особо не изменились, и это было здорово. Моложавый, подтянутый генерал и его статная супруга встретили нас у порога.
Но при виде Ники они мгновенно превратились в восхищенных бабушку и дедушку. Какой там генерал, где та супруга! Сомлевшие от восторга, теплые лица, сияющие глаза. Они, отталкивая друг дружку, пытались забрать и потискать малышку.
Они действительно любили мою дочь, искренне и нежно. И от всего этого мой нос зашмыгал, губы задрожали, а в уголки глаз заспешили слезы.
Ведь так случилось, что родных бабушек и дедушек у Ники нет.
Зато есть Левандовские.
Тем временем дочка, пару минут озадаченно рассматривавшая воркующих стариков, разулыбалась и, по очереди показывая пальчиком, обозначила:
– Деда! Баба!
Восторг зашкалило.
А потом мы рассаживались вокруг стола, а потом, перебивая друг друга, рассказывали о том, как жили, что было. Шумели, смеялись, ели, пили.
И ни разу, ни единым словом не коснулись пульсирующей болью темы.
Пока раскрасневшаяся Ника, сверкая глазенками, не соскочила с коленей дедушки Сережи и не побежала к изящному секретеру, вальяжно устроившемуся у противоположной стены.
– Ника, деточка, ты куда? – всполошилась Ирина Ильинична. – Пирожочек возьми, вкусный!
– Там! – малышка уже стояла возле секретера и тянула руку вверх. – Дай!
– Что тебе дать, Куська? – Инга, моментально придумавшая для моей дочки персональное имя (я же, к примеру, для нее Уля), выскочила из-за стола и подбежала к малышке. – Это?
– Неть! – Ника оттолкнула забавную фарфоровую собачку, протянутую Кузнечиком. – Там папа! Дай!
– Но… – растерялась Инга. – Какой папа, где?
– Ручки! – скомандовала дочка.
Подошедший Артур поднял ребенка. Следующая команда, сопровождаемая указующим жестом:
– Дай! Папа! Дай!
– Как она увидела? – Артур вытащил из частокола фотографий в рамках, стоявших на секретере, снимок хохочущего, здорового, радующегося жизни Алексея Майорова. – Он же заставлен другими фотографиями!
– Дай!
Ника выхватила фото отца и погладила картинку. Потом прижала к груди и повернулась ко мне:
– Папе больно!
Тяжелеющей каплей повисла тишина. Ирина Ильинична прижала ко рту морщинистую ладонь, пальцы мелко-мелко тряслись. Генерал с силой провел левой рукой по седой шевелюре, а потом помассировал сердце.
Капля тишины становилась все тяжелее и тяжелее, пока не шлепнулась грузно на пол, разлетевшись на возгласы:
– Откуда она знает?
– Как, как могла заметить?
– Что это значит?
– Господи, деточка, да кто же ты?
Последний вопрос, который тихо выдохнула Ирина Ильинична, прозвучал неожиданно громко. Или это мне показалось?
Я подошла к замершему Артуру, забрала у него серьезную, сосредоточенно разглядывающую всех дочку и направилась с ней к большущему мягкому угловому дивану. Следом зацокал когтями по паркету Май. Хотя оторваться от одуряюще пахнувшего стола для нормального пса – дело немыслимое, но любимые хозяйки нуждались в его поддержке, зверь это чувствовал. Поэтому и улегся, навалившись на мои ноги, когда мы с дочкой расположились на диване.
– Саш, ты расскажи им о Нике, а мы пока отдохнем.
Подруга ободряюще улыбнулась мне и повернулась к Левандовским.
Подруга ободряюще улыбнулась мне и повернулась к Левандовским.
Глава 28
К счастью, отношение семейства Левандовских к моей дочери после Сашкиного рассказа совершенно не изменилось. Я, конечно, не предполагала, что Ирина Ильинична, к примеру, при виде Ники начнет осенять себя крестным знамением и кричать: «Чур меня!», не тот типаж, генеральская жена все-таки. Но вполне можно было ожидать некоторого отчуждения. Или нездорового любопытства. Или… Да мало ли таких «или»!
Но Левандовские просто приняли информацию к сведению, Сергей Львович и Артур тут же бросились к компьютеру, шарить в Интернете и собирать информацию о детях-индиго.
А женская составляющая семейства только порадовалась за ребенка. Особенно Кузнечик – ведь с Никой уже можно было общаться!
Чем она немедленно и занялась, перебравшись к нам на диван:
– Знаешь, Куська, у тебя классный папа!
– Да, – улыбнулась малышка. – Папа хороший.
– Не то слово! После моего папы он самый лучший! Он мой друг! И твоя мама – моя лучшая подружка. А ты… А давай, ты будешь моей младшей сестренкой?
Ребеныш серьезно посмотрел на ерзавшую от возбуждения Ингу, потом – на меня, на Алину, на Артура – на всех. И кивнула:
– Да.
– Ур-р-ра! – девочка схватила малышку в охапку и повалилась вместе с ней на диван.
Я еле успела забрать у дочки фотографию отца. И мне самой неудержимо захотелось погладить его смеющееся лицо. А еще – услышать родной голос. Уткнуться носом в пульсирующую подключичную ямку и сказать: «Где же ты был все это время?»
В этот вечер мы так и не смогли обсудить дальнейшие планы. Слишком много впечатлений сразу. И планы, обидевшись на такое невнимание, на следующий день с грохотом обрушились. Думаю, у каждого из нас было свое изящное, логически выверенное построение: что предпринять дальше, как, где и с кем. Но увы…
Утром следующего дня в уши ввинтился настойчивый звон. И какой идиот завел будильник в субботу?
Я завозилась в постели, пытаясь отыскать голосившую штуковину и убить ее подушкой, но штуковина не находилась и продолжала орать.
Рядом захныкала спросонья Ника. Она тоже не любит, когда ее будят. Дочка любит будить сама.
Звон стих, сменившись недовольным голосом Сергея Львовича. Ага, это был не идиотский будильник, это был идиотский телефонный звонок.
Нашарила на тумбочке мобильник, чтобы узнать, насколько обнаглел звонивший. Зашаренный телефончик никак не хотел освещать окошко, но все же сдался.
Восемь утра! Суббота!!!
Будь я одна – повернулась бы на другой бок, свернулась уютным клубочком и часок-другой сна урвала. Но меня уже тормошила дочка, спавшая вместе со мной:
– Мама! Не спать!
– Ника, – недовольно проворчала я, пытаясь спрятаться под одеялом, – ты не ребенок, ты старшина.
– Кто?
– Неважно. Все, не тряси, уже встаю. Эй, ты куда это?
– Туда.
Коротко и ясно.
Несмотря на еще не очень уверенное управление нижними конечностями, дочка босиком, в одной пижамке, успела убежать из комнаты, пока мама сгребала себя в мало-мальски транспортируемое целое.
Наспех накинув халат и тапочки, я бросилась за дочерью. Надеюсь, она больше никого не разбудит. Если, конечно, кто-то еще спит после оглушительной телефонной трели.
Ночевали мы в апартаментах Левандовских-старших, расположившихся на одной лестничной клетке с квартирой детей. Причем бой за право поселить нас у себя разгорелся нешуточный. Особенно усердствовала Инга, требовавшая устроить свою младшую сестренку в ее, Кузнечиковой, комнате. Но оставались еще мы с Сашей, комнат же было три.
А у старших – четыре. Так что, несмотря на обиду Кузнечика, выбор шлепнулся на квартиру дедушки с бабушкой. Где и для нас с дочкой, и для Саши нашлось по отдельной комнате. Маю достался просторный коридор.
Мой ребенок никого не разбудил, с этой задачей, похоже, великолепно справился звонивший. Заглядывать во все комнаты не пришлось, я шла на звук. Голоса доносились из гостиной, у порога которой нетерпеливо переминал лапами Май. Псу, привыкшему к вольнице обширного участка, приходилось нелегко. Вчера – самолет, переезд, короткая прогулка перед сном, а теперь вот – никто явно не собирался заняться нуждами несчастного животного.
– Ну что, псяк, – я потрепала рваное ухо, – народ проснулся, а на тебя – ноль внимания? Ничего, потерпи еще немного, я сейчас переоденусь, и мы пойдем.
Но я ошиблась.
Когда я вошла в гостиную, оказалось, что там собрались все обитатели квартиры. Причем, судя по перевернутым лицам и схожей с дочкиной амуниции, ранний звонок радужных известий не принес.
Нику прижимала к себе баба Ира, кутая девочку в теплую шаль, хотя большой необходимости в этом не было, в доме достаточно тепло, конец августа все-таки за окном, а не середина октября. Но свободолюбивая обычно дочка, в другое время обязательно вывинтившаяся бы из шали, сейчас испуганным воробьенышем жалась к теплой груди. Из-под шали блестели встревоженные глаза.
– Что? – еле выдохнула я, судорожно вцепившись в дверь. – Что случилось? Леша?! Он жив?!!
– Господь с тобой, Аннушка, – отмахнулся Сергей Львович, – что говоришь-то такое! Жив твой Леша, жив. Вот только…
Генерал хмыкнул и пристукнул кулаком по колену. Потом взъерошил волосы. Потом пригладил их.
– Да говорите же! – не выдержала я. – Что ж вы душу из меня тянете!
– А ты не кричи на старика, ишь ты, моду взяла! – проворчал Левандовский. – Накричишься еще.
– Где я накричусь? – Я побежала к генералу, сидевшему рядом с женой на диване, но неожиданно ноги подкосились, и я упала, больно стукнувшись коленкой.
И осталась сидеть на полу, сил подняться не было.
– Что ты, девочка, что ты! – Сергей Львович подхватился с места, помог мне встать и подвел к дивану. – Ну нельзя же так бурно реагировать! Все в порядке с господином Майоровым, венчаться собрался.
– Что? – я непонимающе посмотрела на Сашку, на Ирину Ильиничну. – Что он говорит такое? Кто венчается?
– Понимаешь, Аннушка, – генерал приобнял меня за плечи, – сейчас позвонил мой человек с телевидения. Сегодня канал НТВ приготовил сенсацию, с раннего утра идут анонсы. В двенадцать часов состоится венчание Алексея Майорова и Ирины Гайдамак.
– Фу, ерунда какая, – я словно раздвоилась. Одна «я», сжавшись в пылающую от боли точку, спряталась в глубине другой «я», облегченно вздохнувшей и рассмеявшейся. – Какое еще венчание? Вы же говорили, что они исчезли, скрылись! И потом – слова в журнале, те, наши с Лешкой!
– Они исчезли из того дома, но это еще ничего не доказывает. Ведь от момента собственно интервью до дня выхода журнала прошло около месяца. Они могли просто переехать. А все остальное, в том числе владение Кармановым тем домом – простое совпадение.
– Вы так говорите, словно хотите, чтобы это было правдой, – пылающая точка начала разрастаться, выжигая душу в серый, злой пепел.
– Дочка…
– Нет! – я сбросила с плеча руку Сергея Львовича, выхватила у Ирины Ильиничны Нику и, прижав к себе родное тельце, направилась к выходу почти бегом. – Я вам не дочка! Я вам никто! Мы уезжаем, можете не беспокоиться! А вы поторопитесь, авось – и на венчание успеете.
– Артур, задержи эту кошку бешеную! – скомандовал генерал только что вошедшему в квартиру сыну. – Алина, забери у нее ребенка! Инга, пойди, погуляй с Маем, а то несчастный пес сейчас лопнет!
Вот что значит генерал! Ничего не понимающая семья Левандовских-младших беспрекословно выполнила все распоряжения. Даже Кузнечик, хотя видно было, что ее буквально распирает изнутри от любопытства.
Девочка молча нацепила на еще более распираемого изнутри пса поводок и вышла.
В то время как ее папа сражался со мной. И поверьте, ему пришлось нелегко! Но он справился.
Ника, которая вообще вела себя на удивление тихо, перекочевала в руки Алины и вернулась на этих руках на диван. Туда же Артур подтащил и меня, хотя я продолжала оказывать стойкое сопротивление, элегантно брыкаясь и изящно пинаясь.
– Детский сад какой-то! – пропыхтел взъерошенный и запинанный Артур, водружая меня рядом со слегка ошалевшей Сашкой. – Взрослая вроде женщина, а ведет себя, словно малолетняя хулиганка! Ты еще плеваться и кусаться начни, горе луковое!
– Ага, подскажи ей, подскажи, – усмехнулся Сергей Львович, – она и на самом деле укусит. И плюнет. На нас с твоей матерью она уже наплевала.
– Ничего подобного, – мрачно пробурчала я, вдруг сразу обессилев. Неожиданный для меня самой эмоциональный взрыв выжал меня насухо, оставив лишь пустую оболочку. – Я не плевалась. Я же не верблюд.
– Ты, уж извини за прямоту, вздорная упрямая ослица! – генерал встал и заходил по комнате туда-сюда.
При этом он заложил руки за спину, что, учитывая его веселенькую полосатую пижаму, сделало гостиную похожей на тюремный дворик.
– Это же надо, а! – бушевал Левандовский-старший. – Не дослушав до конца, не обсудив – подорвалась с места, нахамила и понеслась! Бессовестная ты, вот что я хочу сказать!