– А его подставили? – с жалким видом проговорил Гаврилин, с опаской глядя на него снизу вверх.
– Я понимаю, что ты Ванек, но Ваньку ты перед Манькой валяй, нам тут этого не надо.
– Перед Ириной Степановной Ваньку валяй, – уточнил Кустарев. – Она тебе уже поверила, поехала к тебе домой, а ты ее там за горло… Зачем?
– Я же сказал, она сама…
– Да нет, это называется, прошла любовь… Новая у тебя любовь, да? Медсестра Алла.
– Имею право.
– А на прошлой неделе в больнице, где она работает, убийство произошло. Один киллер «зачистил» другого. Кто-то этому киллеру наводку дал. Может, эта Алла помогла?
– Да нет, Алла здесь ни при чем! – озадаченно глядя на него, мотнул головой Гаврилин.
– А сам факт «зачистки» тебя не удивляет?
– Э‑э… Я даже не понял, о чем речь…
– Зато мы все понимаем, – взял слово Ожогин. – Работаем, ищем, находим, поэтому все понимаем… Убийство в больнице и пистолет в машине у майора Одинцова – это звенья одной цепи. А ключевое звено в этой цепи зовут Семеном… Как зовут твоего дружка?
– Э‑э… – растерянно промычал Гаврилин.
– Как зовут твоего дружка?
– Ну, Семен…
– Вот видишь, все сходится. Семен, Алла, ты…
– Да я здесь ни при чем!
– А кто при чем? Семен? Алла?
– И Алла ни при чем…
– А Семен?
– Ну-у…
– На твоем дружке три трупа… Даже четыре… Нет, шесть… Шесть – это только то, что нам известно! Шесть – это три пожизненных срока! На Семена, на тебя и на твою Аллу!
– Алла здесь ни при чем! – потерянно повторил Гаврилин.
– Хорошо, два пожизненных срока! На твоего Семена и на тебя!
– Так я ничего не делал!
– Ты Каштанову похитил. Ты ее истязал. Это чистой воды уголовщина, Ванек! – наседал Ожогин. – Это реальный срок. Мы тебя в СИЗО к Лукомору отправим. И сопроводительную дадим, пусть Лукомор узнает, кто его подставлял…
– А Лукомор здесь при чем? Лукомор, он там! – Гаврилин сделал движение рукой, как будто вкручивал в патрон под потолком лампочку. И голову поднял, сопровождая это действие взглядом.
– Где там?
– Ну, не знаю. Я его делами не интересуюсь. Знаю, что есть у нас в Бочарове такой вор в законе…
– Был в Бочарове, а сейчас в тюрьме. Семен твой его подставил. Семен подставил, а спросят тебя. Как спросят, узнаешь. Уверен, мало не покажется.
– Я по этой части точно ничего не знаю… – угрюмо посмотрел в сторону Гаврилин.
– А по какой части знаешь?
– Ну-у… – задержанный обреченно вздохнул и уронил голову на грудь.
– Что ну? Кто Прошника убил?
– Ну, сам я не убивал, – пробормотал Иван.
– А Волхова?
– И Волхова сам не убивал…
– Так и скажи, что не убивал! Если дружок твой убивал, так и говори. Что ты мнешься, как старуха на выданье?
– Да я не убивал… И про Семена не хочу говорить…
– А в тюрьму хочешь? Если правду скажешь, может, и не предъявим тебе за Каштанову. Ты же не убивал ее, нет?
– Нет, не убивал! – Чуть приподняв голову, Гаврилин обнадеженно глянул на Ожогина.
– А на истязание можно закрыть глаза… Ну, если с ней договоришься.
– Ну, можно и договориться…
– Кто Прошника убил?
– Я. – Иван закрыл глаза, словно пытался сдержать слезы. – Фактически я его убил. И Серегу, и Пашу… Семен спросил, я разрешил… Если бы я сказал «нет», ничего бы не было…
– А ты сказал «да»?
– Ну, Серега сам виноват. Не надо было хамить Семену.
– А он ему нахамил?
– Ну, Семен зашел ко мне, а Серега у меня. Ну, мы выпили… За баб заговорили, а Серега на этом деле помешан. Спросил у Семена, сколько у него было баб, тот сказал, что с десяток, а он его на смех поднял. У настоящего мужика, сказал, больше сотни должно быть. Семен ответил, что не в количестве дело, а он его импотентом обозвал… Он когда протрезвел, извинялся, Семен сделал вид, что простил, только потом вспомнил этот случай, когда ему козел отпущения понадобился… Если бы я сказал, что Серегу не надо трогать, он кого-нибудь другого нашел…
– Значит, Прошника Семен убил?
– Ну, не сам…
– А кто?
– Не знаю. Я в его систему не лезу… Может, и сам.
– Но о существовании самой системы знаешь?
– Ну, пришлось узнать. Мы с Семеном просто дружили, когда-то вместе работали. Я и не знал, чем он занимается.
– А чем он занимается? Что ты узнал?
– Ну, Серегу и Пашку не просто так убили!
– Их же майор Одинцов убил!
– Вы же говорите, что нет! – Гаврилин глянул на Ожогина, как на спасательный круг, белеющий где-то вдалеке. И хотелось бы дотянуться до круга, но уже поздно, не дотянуться до него. Слово уже сказано, назад его не заберешь…
– Это мы так говорим. А настоящие убийцы пытаются убедить нас в обратном… Кто убил Прошника и Волхова?
– Я не знаю, мне не говорили…
– Кто подбросил орудие убийства в машину майора Одинцова?
– Я.
Ожогин в легком замешательстве глянул на Кустарева. Он хотел знать, однозначное это признание или очередная порция словесного поноса.
– Разрешил подбросить пистолет или сам подбросил?
– Сам подбросил. Своими руками… А что мне оставалось делать? – задергался Гаврилин. – Семен дал понять, что я много знаю. Сказал, что мне тоже нужно замазаться… Ну, а я жить хотел…
– Жить по правде надо, а ты человека подставил. Очень уважаемого человека. Но если ты действовал не по своей воле… – Ожогин специально взял паузу, чтобы не говорить, на какие поблажки он готов пойти ради стопроцентного, изложенного под протокол и заверенного личной подписью признания.
– Не по своей воле! – приложив к груди ладони, клятвенно заверил Гаврилин.
– И никого не убивал?
– И никого не убивал!
– Ну, с Каштановой мы можем договориться. Значит, только пистолет в машину подложил?
– Да, только пистолет.
– От кого пистолет получил?
– Ну, Семен принес…
– Машину кто открыл?
– Семен и открыл. У него в машине прибор специальный был, радиосигналом открыл. Он открыл, а я пошел…
– Куда пошел, в управление?
– Да нет, мы за Одинцовым ехали. Он домой ехал, возле магазина остановился. Ну, я за ним…
– Сейчас я дам тебе бумагу, ручку, и ты подробно все изложишь. Чистосердечное признание – это как раз та правда, которая тебе сейчас очень нужна. Будет правда, будет и жизнь. Не будет правды… Не позавидую тебе, Иван Дмитриевич, если откажешься от своих показаний… Ты меня понимаешь?
Гаврилин все понимал, поэтому получил шанс – в виде бумаги и авторучки. Только вряд ли чистосердечное признание серьезно облегчит его участь. Он говорил одно, а его подельник мог сказать другое. Вдруг Гаврилин лично убивал своих дружков? И еще он мог участвовать в убийстве Гударева…
Но сам по себе Гударев сейчас волновал Кустарева меньше всего. Главное, доказательства невиновности Одинцова получить.
Ожогин вызвал дознавателя, оставил Гаврилина под его присмотром, а сам вместе с Гришей перебрался в свой кабинет. В их общий кабинет.
Первым делом он позвонил следователю, который занимался убийством Прошника и Волхова.
– Валерий Демьянович? Здравия желаю, Ожогин! Можете нас поздравить, раскрыли мы убийство Прошника и Волхова. Нашли виновного. Сейчас его расколем и узнаем, как все было… Завтра приезжайте, получите в лучшем виде… А Одинцова уже сейчас можно выпускать… Нет, кто конкретно убивал, мы не знаем, это мы выяснять будем… С убийцей пока не ясно, зато мы знаем, кто злополучный пистолет в машину Одинцову подбросил. Да, преступник у нас и во всем признался. Чистосердечное признание строчит… Нет, говорит, что Прошника не убивал. Ни Прошника, ни Волхова… Да, но у него пистолет был, орудие убийства, если на кого-то собак вешать, то на него. На него и вешайте, а нам Одинцова верните. Поздно уже? В СИЗО никогда поздно не бывает, – угрожающе нахмурился Ожогин. – Вы, Валерий Демьянович, в теплой постели спать собираетесь, а почему Одинцов должен в СИЗО мерзнуть? Когда чистосердечное будет? А если мы дальше пойдем? Если вашу личную заинтересованность отроем? Мы ведь такие, мы за Одинцова земной шар наизнанку вывернем… Какая личная заинтересованность? Ну, кто-то же Одинцова подставил, а вы, Валерий Демьянович, под стражу его взяли. А в какое СИЗО Одинцов попал? Там на него криминал наехал… Нечистое это дело, Валерий Демьянович, как бы вам в нем не измазаться… Я угрожаю?! Да нет, я не угрожаю. Я всего лишь предупреждаю… Предвзятость?! Да, предвзятость на предвзятость! Вы Одинцова «закрыли», вы и «открывайте»… Да, прямо сегодня… Будет чистосердечное признание, через час подъезжайте, будет вам признание. Поздно уже? Главное, что для нас не поздно. Мы всю ночь работать будем. Допрашивать будем, выявлять, анализировать. Глубокой ночью глубокий анализ. Чем глубже ночь, тем глубже анализ. Вдруг до вас дотянется? Да не пугаю я вас, Валерий Демьянович. Вы же Одинцова не пугали, вы его взяли и «закрыли», как какого-то уголовника… Вы же допускаете, что сотрудник полиции может быть преступником. Вот и мы и допускаем, что сотрудник следственного комитета может быть нечист на руку. Да, здесь будем. До победного… Будем рады! Ждем!
Ожогин положил трубку на место, быстро набрал в легкие воздух и медленно выдохнул, пытаясь снять волнение. Возбудился он, поэтому и наговорил следователю. Может, и не лишнего наговорил, но много. Для него много. Он обычно многословием не страдал…
– Скользкий жук он, этот Гапонов, отвертеться хотел. Поздно ему… Скажи, Гриша, как его назвать после этого?
– Юра, я тебя понял… – усмехнулся Кустарев.
Ожогин посмотрел на часы. Половина седьмого вечера, действительно, уже поздно. Если Одинцова выпустят, то завтра, не раньше. Но ведь выпустят. И вину с него снимут, и выпустят…
На столе зазвонил телефон, Ожогин глянул на дисплей и улыбнулся, выражая приятное удивление.
– Здравия желаю, Максим Львович! А я как раз думаю, как бы тебе позвонить. Важная информация – это хорошо. Сколков раскололся? Семен Нестроев? Ну, так и Маков про него говорил… Ну да, фамилию не говорил… И адрес тоже… Зачем записывать? У нас этот Нестроев… Кустарев на него вышел. Через Каштанову… Нет, еще не допрашивали. Пока только дружка допросили. Ивана Дмитриевича Гаврилина. Он сейчас «чистосердечное» пишет. Как ствол к тебе в машину подкладывал, пишет… – Ожогин торжествующе подмигнул Грише. – Ствол ему Нестроев дал, он же и машину открыл. Я уже Гапонову позвонил, ну, чтобы тебя выпускал. Да, сказал, что едет, ждем… Ну, может, и Свиблов с ним будет. Нет, не отдам, это наша добыча. Да, конечно, я все понимаю. Сам дежурным по изолятору пойду. Понятно, понятно. Да, все меры примем. Да не за что, Львович, одно дело делаем… – Ожогин положил трубку и озадаченно посмотрел на Гришу: – Пути Господни неисповедимы. Но ведут к одной цели. Если эта цель праведная… Одинцов тоже на Нестроева вышел.
– А мы Нестроева взяли.
– Осталось только его расколоть. Но и этого мало. Помнишь, что с Гударевым было? То-то же… Будем превращать наш ИВС в изолятор усиленной охраны.
Гриша все понимал. Семен Нестроев – прямой путь к господину Никиткину. Фраер на все пойдет, чтобы закрыть ему рот. А возможности у него для этого есть.
Удар по этим возможностям нанесен серьезный – группа Сколкова выведена из игры, команда Нестроева обезглавлена. И все же Никиткин очень опасен…
Глава 19
Худой, неказистый, среднего роста, маленькие крысиные глазки… Глядя на Нестроева, трудно было поверить, что Никиткин рискнул сделать на него главную ставку в своей войне против Лукомора. Но тем не менее все так и было. Более того, в этом не хотелось сомневаться.
– Фамилия? – Ожогин всем своим видом давал понять, что никуда не торопится.
И Гриша никуда не спешил. Диван у них в кабинете мягкий, удобный, и он удачно на нем разместился. Рана ничуть не беспокоит, и слабость не одолевает.
– Нестроев Семен Денисович.
Ожогин без спешки вывел в протоколе имя, фамилию, отчество. Спросил год рождения, получил ответ, сделал запись.
– Адрес?
– Улица Железнодорожная, дом восемьдесят семь.
– А что вы делали на улице Профсоюзной? – глядя на кончик авторучки, сухо спросил Ожогин.
– У друга гостил.
– Вы у него жили?
– А это не одно и то же?
– Ну, если вы приехали в гости надолго, то в принципе одно и то же… Или вы к Ивану Дмитриевичу пришли? Без машины вы у него гостили, машину дома оставили, на улице Железнодорожная. Или я не прав?
– Да, свою машину я оставил дома.
– И беспорядок вы в доме оставили.
– Беспорядок? – нахмурился Нестроев.
– Дома у вас все вверх-дном. Участковый говорит, что кто-то рылся в ваших вещах, что-то искал…
– А кто позволил участковому входить ко мне в дом? У него было постановление?
– Мы уже работаем над этим. Ваш подельник написал чистосердечное признание, судья подпишет постановление на ваш арест, ну и постановление на обыск, само собой… А участковый к вам в дом не ломился, там и калитка была открыта, и дверь… Давно вы дружите с Гаврилиным?
– Ну, дружим… А что? – растерянно спросил Нестроев.
– Никиткин знает о ваших отношениях?
– Никиткин? – Голос у задержанного заметно дрогнул. – А кто это?
– Не знаете?
– Не знаю.
– А где вы сейчас работаете?
– Я не работаю.
– А где числитесь?
– Нигде. Насколько я знаю, за тунеядство сейчас не привлекают.
– А вы тунеядец?
– В хорошем смысле этого слова.
Ожогин скривил губы в ехидной усмешке. У этого слова не может быть хорошего смысла, хотел сказать он, но сказал другое:
– Я думаю, Никиткин вас искал не потому, что вы тунеядец.
– Я не знаю никакого Никиткина.
– Зато он хорошо знает вас. Вы помогли ему подставить господина Елецкого. Затем вы подставили майора Одинцова. Это не предположения, это факты, у которых имеется полное обоснование. Вы, гражданин Нестроев, стояли за убийством Туманова и Еремеева. Затем вы убили Мишу Веселого. Также вы хотели расправиться с гражданином Татариновым, но вам не повезло, вы не смогли его взять. И тогда в дело включилась группа Сколкова. Сколков сейчас в следственном изоляторе, там он попал в очень неприятную для себя ситуацию. Он назвал вашу фамилию, назвал ваш адрес… И еще у нас имеются показания гражданина Гаврилина… Этого вполне достаточно, чтобы упрятать вас за решетку до конца ваших дней. Если, конечно, у вас вообще есть право на жизнь… Никиткин уже знает, что вы «засветились», Нестроев, и уже принял меры, вас ищут. И у Гаврилина вы не просто гостите, вы у него прячетесь…
– Я не знаю, кто такой Никиткин, – покачал головой Нестроев.
– И в школе вы с Никиткиным не учились?
– В школе?! Да, был у нас Леня Никиткин… Так это вы о нем? – фальшиво удивился задержанный.
– О нем.
– Ну, тогда знаю. А почему я должен от него прятаться?
– Потому что Лукомора «заказал» он. Вам «заказал». Он «заказал», вы исполнили.
– Не понимаю, о чем вы.
– И Лукомора не знаете?
– Ну, слышал. Личность довольно-таки известная…
– Гражданин Гаврилин дал показания, что вы заставили его подложить пистолет в машину к майору Одинцову.
– Ну, не заставил…
– Но машину майора Одинцова вы вскрывали? – оживился Ожогин.
– Да, было такое.
– И пистолет вы Гаврилину дали?
– Да, и такое было.
– Из этого пистолета убили Прошника и Волхова.
– Да, я знаю…
– Кто убил?
– Не знаю.
– Откуда у вас взялся этот пистолет?
– Я его нашел. Я приехал к Прошнику домой, хотел с ним поговорить, смотрю, а он мертвый. И пистолет в комнате лежал… Я все понял и забрал пистолет.
– Зачем?
– Хотел, чтобы восторжествовала справедливость. Я видел человека, который убил Сергея и Пашу, видел, как он садился в машину. Я навел справки, узнал, кто это такой, и вернул ему пистолет…
– Это был майор Одинцов? – сквозь зубы спросил Ожогин.
– Да, это был майор Одинцов.
– Но пистолет ему в машину подложили вы?
– Пистолет подложил Гаврилин, но я ему в этом помог.
– Этого вы не отрицаете?
– Нет, не отрицаю… Хотя должен отрицать… Я не хочу, чтобы майор Одинцов вышел на свободу.
– Почему? Потому что этого не хочет Никиткин?
– Я не имею никаких дел с Леней Никиткиным, и не надо его ко мне привязывать…
– А я его к вам привязываю?
– У меня складывается такое мнение.
– Это мнение вам диктует ваша вина. Вы знаете, кто «заказал» вам Одинцова, но пытаетесь это скрыть. Зря. У нас есть факты, и вы никуда от нас не денетесь.
– Какие факты? – Нестроев пытливо посмотрел на Ожогина. Страшно ему, и он хотел знать пределы, до которых может раскрываться.
– Вы знаете Сколкова? – спросил Ожогин.
– Марка?
– Да, Марка.
– Знаю.
– Вы ставили ему задачу вывести Татарина из игры?
– Какого Татарина?
– Гражданина Татаринова Алексея Викторовича.
– Понятия не имею, кто это такой.
– Сколков знает, кто это такой. Он за Татариновым приходил, ему ставилась такая задача. Вами, Семен Денисович, ставилась.
– Это он так сказал?
– Да, он.
– Значит, он соврал. Назвал первое имя, которое пришло ему на ум. Первое знакомое имя…
– Первое знакомое?
– Ну, что на ум пришло, то и назвал.
– Странно как-то получается. Татаринов работал на Никиткина, Сколков работал на Никиткина. Против Лукомора работал. А вы работали против Одинцова, потому что Никиткин хотел подставить его. И там Никиткин, и там Никиткин, а вы не при делах! – начал заводиться Ожогин.
– Я не знаю, что там у вас получается. И кто там кого подставлял, не знаю…
– Татаринов подставил Лукомора. И его нужно было убрать, чтобы концы в воду. За Татарина взялся Сколков. Он пришел за Татариновым вместе с Пинчуком, но у них ничего не вышло. Потом появились Маков и Гударев – оба из группы Сколкова. В это время Сколков был в заключении, задачу поставить не мог. Задачу Гудареву поставил некто Семен. Маков сказал, что Семен… Опять прозвучало ваше имя.