Шло время – пять, десять, пятнадцать минут, – а я все стояла посреди камеры, боясь сдвинуться с места. Зачем они приволокли меня сюда? Для чего? Что ждет меня дальше? Коричневый табурет вдруг напомнил мне о другом, таком же, в квартире у старика… как его?.. – Алексея Ивановича, вот как. Алексея Ивановича Плотникова. Имя убиенного деда, слышанное мною от следователя месяц тому назад, всплыло в моей памяти с такой ясностью, будто я вспоминала о нем по нескольку раз в день.
– Погоди-погоди, – сказала я себе. – Какого-такого убиенного? Он умер сам, помнишь? И то, что это произошло у тебя на глазах, еще не означает, что ты убила его. Поняла?
– Поняла…
Обычно подобный диалог внутри меня ведут я-умная и я-не-очень, но в этот раз я понятия не имела, кто из них произносит какую реплику. Все смешалось в моей голове, как в чьем-то там доме… – в чьем? Ага, как в доме 7-а… – или 7-б?.. по улице Сапера Кузькина… – или он был партизаном? Я вновь посмотрела на старую табуретку и поскорее отвела взгляд – ну да, в точности такая… А вдруг это не случайно? Вдруг старикан вовсе не умер? Нынче ведь откачивают и после тяжелых инфарктов. Вдруг вот прямо сейчас откроется дверь, и войдет он, Алексей Иванович Плотников, в растянутой голубой майке, трусах, куполах и резиновых сапогах на босу ногу? Войдет – правая рука за спиною – глянет, ощерится стальной ухмылкой:
– Ты что же это наделала, девка?..
Мороз пробрал меня по коже, я попятилась к столу, вцепилась в его щербатый край. Шаги! Из коридора явственно слышались приближающиеся шаги! «А за спиной у него нож! – мелькнуло у меня в голове. – Тот самый, хлебный! Что делать? Что делать?» Когда дверь стала открываться, я была уже на грани помешательства и с трудом удерживалась от того, чтобы не завопить во все горло. К моей неописуемой радости, это был вовсе не дед с ножиком, а всего лишь оперуполномоченный капитан Знаменский с портфелем. Я перевела дух.
– Это ничего, что я без стука? – осведомился капитан, проходя к столу. – Тут, знаете ли, не принято…
Он сел, открыл свой пухлый портфель и принялся в нем копаться.
– Садитесь, голубушка Александра Родионовна, садитесь. В ногах правды нет. Правда, она туточки, в папочке… – Знаменский положил на стол знакомую папку с тесемками. – Узнаете? С тех пор, как вы ее видели, эта папочка сильно поправилась, правда? Скажу вам больше: она уже не одна. Папочки не любят одиночества…
Знаменский вытащил вторую папку, еще толще первой, и впервые поднял на меня глаза. Их я тоже узнала – водянистые, бесцветные глазки в лучиках белесых ресниц. Белесых, как белая ночь.
– Ну, что же вы не садитесь? Будьте любезны, голубушка. Вот табуретик. Он только на первый взгляд хиленький, а вообще-то и слона выдержит… – опер хихикнул. – Сиживал тут, знаете ли, один исторический персонаж по кличке Слон. Знаменитейший был гоп-стопник в свое время…
Я осторожно присела на табурет. Оказалось и в самом деле не так страшно.
– Ну вот… – Знаменский удовлетворенно прихлопнул обеими руками по своим папкам. – Теперь можно и поздороваться. С добрым утром, любезнейшая Александра Родионовна!
– Здравствуйте, – выдавила из себя я.
Оперуполномоченный расплылся в улыбке.
– Как вы поживали все это время, позвольте узнать? Я-то, честно говоря, с трудом перенес нашу разлуку. Если бы не работа… Работа она, знаете ли, лечит любые сердечные раны, дражайшая Александра Родионовна. А вы, насколько я осведомлен, тоже не сидели спустя рукава. Ведь так? Так? – он дробно рассмеялся, грозя мне пальцем. – Сессия, экзамены, само собой. Да и по молодому делу тоже ведь погулять хочется: белые ночи, такое настроение, хочешь – не хочешь, а действует… Да… Но меня-то другой вопрос интересует, голубушка. Подумали ли вы о нашем с вами совместном дельце? И если да, то что при этом решили? Неужели вам и теперь нечем со мной поделиться? А? Совсем-совсем нечем? Ну, что же вы молчите? Скажите что-нибудь. Не могу же я один отдуваться, поддерживать, так сказать, беседу…
– Зачем вы меня сюда притащили? – хрипло проговорила я. – Что вам от меня надо?
Знаменский всплеснул руками.
– Зачем сюда? – переспросил он. – Конечно, я мог бы привезти вас в другое место. Но уверяю вас, там намного, намного хуже. А тут и от дома вашего близехонько, и вообще. Здание-то историческое, голубушка Александра Родионовна, причем в высшей степени. А ну-ка проверим ваши, так сказать, краеведческие знания в рамках школьной программы: что тут помещалось, в этом интереснейшем доме с каланчой?
– Пожарники?
Капитан расхохотался.
– Пожарники… – повторил он, доставая из кармана платок, чтобы вытереть выступившие слезы. – Пожарники… Мы с вами находимся, дражайшая Александра Родионовна, в так называемом Съезжем доме, а попросту говоря, в полицейском участке. Да-да, представьте себе. Третья Адмиралтейская часть управления петербургского градоначальника и столичной полиции, прошу любить и жаловать. Сюда царские приставы преступников таскали на допросец. Воров, мошенников, а бывало, и убийц. Или, как тогда говорили, убивцев. Может, тут на вашем месте сам Родион Романович Раскольников сиживал, а на моем – сам Порфирий Петрович. Помните таких персонажей?
– Помню, – ответила я. – В школе проходили.
– Ну вот, – подхватил Знаменский. – Я-то, грешным делом, люблю исторические аналогии. Многому учат, знаете ли. А потому и место это чрезвычайно люблю.
Он доверительно наклонился вперед:
– Не все эту мою страстишку понимают, любезнейшая Александра Родионовна. Даже сослуживцы. Наверно, тоже, как и вы, в школе проходили, причем все больше мимо, мимо, мимо… – он снова рассмеялся. – Одно слово, пожарники… Пожарники, голубушка Александра Родионовна, это совсем не то, что вы имели в виду. «Пожарник» – значит самозванец. Тот, кто выдает себя за погорельца. Или еще того хуже – крадет из квартир во время пожара. Такая вот воровская специализация, представьте себе: сначала сам же и поджигает, а потом прикидывается, будто тушит. А сам, вообразите, по комодам шарит, за деньгами, да за камешками, да за рухлядью меховой… Да, под шумок… А вы хотели сказать – пожарные. Что ж, нынче тут только пожарные и остались. Но дом-то все равно казенный, вот я и пользуюсь по старой памяти, хе-хе…
– Товарищ капитан, – начала было я, но Знаменский тут же перебил, протестующе замахав руками:
– Павел Петрович… пожалуйста, зовите меня так, а то обижусь.
– Павел Петрович, – покорно повторила я. – Я вас очень прошу. У меня дома мама ужасно волнуется. И я тоже о ней ужасно волнуюсь. У нее давление и сердце… в общем, нельзя ли…
Я выразительно покрутила руками, но Знаменский притворился, что совсем не понимает ни моей мимики, ни моей жестикуляции. Он просто взирал на меня с выражением подчеркнуто доброжелательного внимания, взирал и ждал словесного объяснения.
– Нельзя ли ближе к делу, – продолжила я, пытаясь смягчить резкость вымученной улыбкой. – А то про пожарных и пожарников… – это, конечно, очень интересно, но мне сейчас как-то не до того. Вы бы уже задали мне свои вопросы, чтобы я могла…
Я снова крутанула руками и сделала паузу, ожидая ответа. Однако опер по-прежнему смотрел на меня, ловя каждое мое слово. Он в принципе не собирался приходить ко мне на помощь.
– Чтобы я могла уже пойти домой… – закончила я упавшим голосом.
В комнате повисла тишина. Знаменский покачал головой.
– Все? – спросил он. – Вы все сказали?
Я испуганно кивнула.
– Не слышу.
– Всё, – подтвердила я.
– Значит, всё.
Опер слегка прищурился, улыбка сползла с его лица, вокруг рта залегли жесткие складки, и весь его пухлый бабий облик вдруг приобрел совсем другой, пугающий характер. Я с нарастающей тревогой следила за этой странной метаморфозой.
– А с чего вы решили, что вы пойдете домой? – произнес он безразличным тоном. – Отвечайте!
Последнее слово Знаменский не проговорил, а выпалил, выстрелил мне в лицо.
– Как это? – растерялась я. – А куда же?
– В тюрьму, например. Под арест.
– В тюрьму? – пролепетала я. – За что?
Он помолчал, давая мне осознать всю глубину ямы, в которую я попала.
– За то, что вы врете следствию, гражданка Романова. Пока только за это. А потом и другие причины прибавятся.
– Я не вру…
– Не врете, да? Не врете… – он дернул за тесемки, раскрыл папку и выдернул оттуда несколько листков. – Вот протоколы опроса свидетелей. В то время, когда были совершены убийства, перед подъездом сидели на лавке женщины. Вы их видели, когда проходили мимо. Ведь видели?
Я молчала, глядя в пол.
– Вот и они вас видели, представьте себе, – проговорил Знаменский, не дождавшись ответа. – Видели – и единодушно опознали вас на фотографии. Они также уверены, что вы вошли именно в квартиру № 31. Эти женщины просиживают на своей скамейке по нескольку часов, причем каждый день. Уж они-то знают, в какой квартире хлопнула дверь – особенно, если эта квартира в десяти метрах от них, на первом этаже. Потому-то они вас и запомнили так хорошо, Александра Родионовна: странно ведь, когда такая девушка с тубусом заходит в квартиру к алкоголикам.
– Не врете, да? Не врете… – он дернул за тесемки, раскрыл папку и выдернул оттуда несколько листков. – Вот протоколы опроса свидетелей. В то время, когда были совершены убийства, перед подъездом сидели на лавке женщины. Вы их видели, когда проходили мимо. Ведь видели?
Я молчала, глядя в пол.
– Вот и они вас видели, представьте себе, – проговорил Знаменский, не дождавшись ответа. – Видели – и единодушно опознали вас на фотографии. Они также уверены, что вы вошли именно в квартиру № 31. Эти женщины просиживают на своей скамейке по нескольку часов, причем каждый день. Уж они-то знают, в какой квартире хлопнула дверь – особенно, если эта квартира в десяти метрах от них, на первом этаже. Потому-то они вас и запомнили так хорошо, Александра Родионовна: странно ведь, когда такая девушка с тубусом заходит в квартиру к алкоголикам.
Он положил на стол снимки, хлопнул по ним ладонью.
– А это отпечатки обуви под окном квартиры с противоположной ее стороны. Это ведь ваши туфельки, гражданка Романова. Они и сейчас на вас, так? У вас что, другой пары нет? Не поджимайте ножки-то, не поджимайте. И после всего этого вы еще станете рассказывать мне сказки Пушкина, будто не были в этой квартире… Вы ведь не Арина Родионовна, голубушка, хотя отчество у вас то же. Так что, будем признаваться?
Я по-прежнему молчала. Оперуполномоченный вздохнул.
– Что ж, – сказал он. – Тогда сделаем так. Я сейчас вызываю наряд и отправляю вас в заключение до окончания следствия. Если, конечно, не передумаете. Ну?!
– Я была там, – еле слышно пробормотала я.
– Что? Не слышу. Говорите громче!
– Я была там, – повторила я, поднимая голову. – Ошиблась квартирой, вернее, домом. Надо было 7-а, а я пошла в 7-б…
– Наоборот, – поправил он. – Но это неважно, говорите, говорите…
– Они меня впустили… Я хотела уйти, но они не позволили…
Однажды во дворе я наблюдала за тем, как мальчишки охотились на голубей: подпирали палкой ящик, насыпали внутрь крупу, привязывали к палке веревку и ждали, пока голубь зайдет в ловушку. Сейчас Знаменский смотрел на меня точно такими же глазами, как на почти пойманного голубя: шаг, еще шаг… – еще немного, и можно будет дергать за веревку.
– Так… так… – вкрадчиво приговаривал он после каждой моей вымученной фразы. – Дальше, дальше…
– А дальше я вырвалась. Они перекрыли выход, я побежала в соседнюю комнату. Окно было открыто. Я выпрыгнула и убежала. Вот и все.
Знаменский сокрушенно покачал головой.
– Вот и все… – повторил он. – Вырвались, выпрыгнули и убежали. Очень просто. Что ж, хорошо, Александра Родионовна. Очень хорошо…
Оперуполномоченный помолчал и вдруг широко улыбнулся. Его лицо вновь обрело мягкие, почти бабьи черты.
– Ну, и зачем было врать, запираться? Отчего нельзя было сразу рассказать, как все было? Тогда вы сэкономили бы массу переживаний нам обоим, не так ли? Ну, что вы опять молчите?
– Я боялась. Боялась, что привлекут как свидетельницу, – сказала я. – А у меня столько дел. Я послезавтра на Кавказ уезжаю в стройотряд. Извините меня, Павел Петрович. Я не хотела доставлять вам столько хлопот. Я могу идти домой?
Он улыбнулся еще шире:
– Конечно. Подождите еще пару минуток, я все это запишу и сразу отпущу вас. Две минутки. Ну, может, три…
Меня захлестнула радость. Давно я уже не испытывала такого чувства облегчения. Знаменский вынул чистый лист и принялся писать.
– Одно меня мучает, – проговорил он словно про себя, не отрываясь от письма. – От чего он умер?
– Кто?
– Старик хозяин… Черт, ошибка! – Знаменский зачеркнул написанное слово, с досадой посмотрел на кончик пера и продолжил писать. – Просто места себе не нахожу…
– Наверно, инфаркт? – предположила я.
Он вдруг замер.
– Инфаркт, говорите? – оперуполномоченный отложил ручку.
Теперь он смотрел прямо на меня, и в его водянистых глазах читалось нескрываемое торжество.
– Вот я и поймал вас, любезнейшая Александра Родионовна. Ведь, согласно слухам, трое обитателей квартиры были зарезаны неизвестным маньяком. Все трое. Зарезаны. И только те, кто знакомы с материалами следствия, знают, что на самом деле всё обстояло не так. Что от ножа погибли только двое, а третий – третий умер иначе. Это известно очень немногим. Их буквально можно пересчитать по пальцам… – он откинулся на спинку стула и стал загибать пальцы. – Раз, два, три… – шести милиционерам, одному патологоанатому и… – сюрприз! – одной студентке. То есть вам, голубушка Александра Родионовна. Естественно, напрашивается вопрос: откуда вы можете знать столь пикантную деталь? Ну, не уходите же опять в глухую молчанку, это скучно, в конце-то концов! Александра Родионовна!
– Да?
Я вдруг ощутила бесконечную усталость – такую, что рукой не шевельнуть. Он-таки добился своего, этот чертов Порфирий Петрович – или как его там…
Знаменский сделал широкий приглашающий жест:
– Говорите, Александра Родионовна, говорите. Вы ведь были там до самого конца, правда?
– Правда, – ответила я. – До конца. Сначала старик убил двух других…
– Как именно? – быстро спросил он.
– Полоснул лысого ножом по горлу. А Серый в тот момент уже стоял к нему спиной. Потому что ко мне повернулся. Так они меня поделили. Первым Серый, а потом этот… Димыч.
– Дальше, дальше…
– А дальше дед встал и ударил Серого сзади, ножом, в спину. Насадил, вот так… – я показала как. – Серый упал. Навзничь, на рукоятку. Так что нож вышел наружу, вот на столько.
Я показала насколько. Опер кивал в такт каждому моему слову. По-моему, он испытывал нешуточное наслаждение, только что слюнки не текли.
– Дальше, дальше…
– Это все случилось очень быстро. Секунд за пять. Может, меньше. А потом старик сразу упал. На Серого. Тот еще каблуками стучать не закончил… – я глубоко вздохнула. – Вот. Теперь уже точно всё.
Он кивнул и потом долго молчал, барабаня пальцами по столу.
– Что? – не выдержала я. – Чего вы еще хотите? Я действительно рассказала вам всё.
Знаменский задумчиво пожал плечами.
– Нет, голубушка Александра Родионовна, не всё. Это я и так знал. Расскажите мне о том, чего я не знаю. Например, как вам это удалось.
– Удалось что? – не поняла я.
Он поднял на меня водянистые глаза и моргнул своими белесыми ресницами – раз, другой, третий.
– Как вам удалось одолеть этих трех человек. Расскажите мне об этом.
– Я вас не понимаю, – устало проговорила я. – Вы же сами только что подтвердили, что всё было именно так, как я рассказала. Посмотрите на меня, Павел Петрович. Мне и с мухой-то не справиться. Неужели вы всерьез полагаете, что я могла бы одолеть трех взрослых мужчин? Да, мне, слава богу, удалось сбежать. Чисто случайно удалось, а иначе мы бы тут с вами не разговаривали: они бы меня растерзали, эти алкаши. Но чтоб, как вы выразились, одолеть… – это уже, знаете, слишком…
Знаменский встал и принялся ходить по комнате.
– Попробуйте поставить себя в мое положение, дражайшая Александра Родионовна. Представьте, что вы опытный следователь, через чьи руки прошло не одно убийство по пьяному делу. Ведь пьяная драка – вещь в наших краях самая обыкновенная, случается по сто раз на дню едва ли не в каждом районе. И все эти пьяные драки похожи, как две капли бормотухи. Сначала громкий шум, ругань, звон битого стекла, звуки ударов, падений, крики, визг… И только потом убийство – как правило, случайное, глупое, без первоначального намерения. Но в нашем случае ничего этого не было и в помине. Я прав?
Я пожала плечами:
– Откуда мне знать? Может, они еще до моего прихода поссорились.
– Это вряд ли, – возразил он. – Как я уже сказал, ссора сопровождается шумом, а шум никем не зарегистрирован. Напротив, голубушка Александра Родионовна, все свидетели утверждают, что распитие проходило в образцовой тишине. Ни соседи, ни женщины на скамейке не слышали ровным счетом ничего. Даже громких возгласов не доносилось, во как! Тише воды, ниже травы. Какая уж тут драка… И вдруг – такое убийство. Что бы вы подумали на моем месте?
– Не знаю… – ответила я. – Я ведь не на вашем месте.
– А вы представьте, представьте…
– Ну что вы меня мучаете, Павел Петрович? Я в этом ничего не понимаю. Я вообще попала туда совершенно случайно. Была драка… не было драки… разве для убийства обязательно нужна драка?
Знаменский одобрительно покивал головой.
– Правильно мыслите. Драка вовсе необязательна. Вполне возможно и хладнокровное предварительное планирование. Но вот беда… – он сокрушенно развел руками: – этот вариант тоже не проходит.
– Почему?
– Сразу по нескольким причинам. Во-первых, нет никаких указаний на наличие хоть какого-нибудь мало-мальски приемлемого мотива. Свидетели, опять же, в один голос показывают, что покойные, что называется, тихо-мирно корешили на предмет совместного распития, а иных общих дел не имели. Зачем, спрашивается, гражданину Плотникову планировать убийство своих собутыльников? Незачем.