Не знаю, на что он рассчитывал. В чем я теперь нисколько не сомневалась, так это в том, что передо мной сидит очень умный и расчетливый враг. Он вроде бы допрашивал Катьку, но целил определенно в меня. Его изощренная тактика преследовала вполне определенное намерение: выбить меня из равновесия, запугать, заставить паниковать. Наверно, он надеялся, что в этот решительный момент я не выдержу, зареву, ударюсь в истерику и так, в перерывах между рыданиями, выложу ему всю подноготную. Его водянистые глаза плескались вокруг меня, как меленькие воды Финского залива, и я брела к неведомому горизонту в их холодной и липкой влаге, зная и помня лишь одно: я должна уехать с Лоськой на Кавказ, я должна сделать это, я должна, я должна, я должна…
Сколько времени он выжидал – полминуты?.. минуту? Я не опускала глаз, ведь я должна была выдержать во что бы то ни стало, я должна, я должна… Наконец в водянистом тумане залива что-то дрогнуло – то ли облако, то ли берег; Павел Петрович удивленно качнул головой и опять перевел взгляд на Катьку. С трудом удержавшись от вздоха облегчения, я тоже посмотрела на подругу. Та сидела с открытым ртом, не зная, что сказать.
Знаменский взял со стола свое удостоверение и спрятал его во внутренний карман.
– Бывает, – задумчиво произнес он, обращаясь в пространство. – Если уж на старуху бывает проруха, то что же тогда сказать про старика?
– П-п-погодите, Павел Петрович, – выдавила из себя Катька. В минуты особенного волнения она начинала запинаться. – Как это в квартире? К-к-как это нашелся? Саня, да что же это? Павел Петрович?
Оперуполномоченный поморщился.
– Ох, сколько сразу вопросов, гражданка Расторгуева. Не слишком ли много? Нет, не слишком? В этом мы с вами удивительно похожи, любезная Екатерина Сергеевна. У меня вот тоже уйма вопросов… – он поднялся со стула и отпер дверь. – Можете идти.
Мы с Катькой вскочили, с грохотом отодвинув стулья. За открытой дверью кабинета маячил институтский коридор… – свобода, Лоська, Кавказ.
– Впрочем, Александра Родионовна, подождите минутку…
Катька вдруг прыснула, уже стоя в дверях:
– А вас, Штирлиц, я попрошу остаться!
Но опер не поддержал шутку – по-видимому, он был немало раздосадован тем, что беседа пошла не по плану.
– Не волнуйтесь, Екатерина Сергеевна, – проговорил он с кислой улыбкой. – Я скоро верну вам вашу забывчивую подругу. Всего несколько вопросов. До свидания, Екатерина Сергеевна.
Взяв Катьку под локоток, Знаменский выдворил ее за порог и снова запер дверь на ключ.
– Садитесь, Александра Родионовна, садитесь. Я вас не съем.
Он задумчиво прошелся взад-вперед по комнате, постоял у окна и, наконец, остановился передо мной.
– А вы крепкий орешек, гражданка Романова.
– Не понимаю, о чем вы, – ответила я как можно спокойней.
– Всё вы понимаете…
Он сел за стол, открыл папку и минуту-другую листал подшитые там документы.
– Романова… Романова… Хорошая фамилия, правительственная, можно сказать.
– Вы что-то имеете против моей фамилии?
– Нет-нет, что вы, голубушка. Против фамилии – ничего. Вы ведь ее унаследовали от деда по материнской линии, не так ли? А он от кого?
– От своего отца, нет?
Знаменский нехорошо усмехнулся.
– А вот и нет, любезная Александра Родионовна. Тогда ведь, знаете, многие выбирали себе фамилии по вкусу. Раскольников, Каменев, Литвинов, Романов… а если копнуть, оказывается какой-нибудь банальный Ильин, а то и вовсе что-то неудобоваримое… – он хихикнул. – Вот, к примеру, ваш дедуля…
– Вы меня в чем-то обвиняете? – перебила его я.
Оперуполномоченный пристально посмотрел на меня и пожал плечами. На сей раз я выдержала его взгляд без всякого труда. Теперь в нем уже не было и следа от того смертельного финско-заливного холода, который едва не задушил меня десять минут тому назад. Чего он хотел от меня сейчас? Наверно, пытался понять, как действовать дальше, на каком фундаменте следует построить новый план, где расставить силок, капкан, ловушку… Да-да, похоже, в тот момент он еще не решил, как со мной быть, и потому просто тянул время.
– Я? Обвиняю? Вы, наверно, шутите, дражайшая Александра Родионовна. Если бы я собирался вас в чем-то обвинить, то мы разговаривали бы не здесь, а совсем в другом месте.
– Тогда чего вы от меня хотите?
Он снова пожал плечами.
– Задать несколько вопросов, только и всего.
– Ну, так задавайте. И пожалуйста, оставьте в покое моего деда, он тут совершенно ни при чем.
– Хорошо, хорошо. Вы правы… – он вздохнул и посмотрел в окно. – Вопросов у меня всего два. Первый: как ваш тубус оказался на месте преступления?
Теперь настала моя очередь пожимать плечами.
– Понятия не имею. Я забыла тубус в автобусе. Наверно, кто-то подобрал его и принес в эту квартиру.
– Кто?
– Не знаю. Я просто высказываю предположение.
– Александра Родионовна, голубушка, – устало проговорил опер, по-прежнему глядя в окно. – Вы ведь видели этих алкашей. Ну зачем им ваш тубус – бутылки носить?
«Отчего же, молодому еще не поздно было и поучиться!» – едва не выпалила я, но вовремя опомнилась, заменив этот чреватый катастрофой ответ на правильный:
– С чего вы взяли, что я кого-то видела? Никого я не видела. Я забыла свой тубус в автобусе.
– Хорошо, хорошо. Как хотите. Никого вы не видели, ладно. Тогда второй вопрос, он же последний… – Знаменский смотрел на меня чуть ли не с мольбой. – Александра Родионовна, дорогая, помогите мне понять. Только проясните мне этот маленький моментик, и я обещаю, что больше никогда – слышите, никогда! – не нарушу вашего драгоценнейшего спокойствия. Ну, пожалуйста. Что вам стоит?
Он замолчал и с ожиданием уставился на меня.
– Да, но какой вопрос-то? Вы забыли задать вопрос, Павел Петрович, – напомнила я.
– Ах, да! – он всплеснул руками. – Видите? Эта проблема так меня мучает, что я сам не свой. Вопрос таков: отчего умер Алексей Иванович?
– Кто-кто? – опешила я.
– Алексей Иванович, – повторил оперуполномоченный. – Алексей Иванович Плотников, старик, хозяин квартиры. Что с ним случилось?
Он вдруг схватил меня за обе руки и сильно сжал их. Я не на шутку перепугалась.
– Пустите! Мне больно!
– Ну, пожалуйста, ну что вам стоит… – поспешно, словно в бреду, бормотал он. – Расскажи мне, ты ведь там была, ты видела… Ну, пожалуйста! Видишь, я прошу, не требую, не угрожаю. Отчего бы не рассказать, а?
К счастью, он был не так уж и силен, так что мне удалось вырваться и вскочить на ноги.
– Что вы делаете?! – выкрикнула я, отскакивая к двери. – Немедленно выпустите меня отсюда! Сейчас же!
Знаменский остался стоять на том же месте, зато глаза его блуждали, а круглое желтоватое лицо пошло красными пятнами. Он был страшен, просто страшен. Я принялась барабанить в дверь кулаками.
– Перестаньте, – проговорил он, глядя в сторону. – Я сейчас вас выпущу.
– Не сейчас, а сию секунду!
– Да-да, сию секунду… – он вынул ключ и положил его на край стола. – Вот, возьмите. Вы свободны.
Я схватила ключ. Руки мои дрожали, и оттого мне не сразу удалось просунуть его в замочную скважину.
– Вы думаете, это наш последний разговор, Александра Родионовна? – сказал капитан Знаменский, адресуясь к моей скрюченной спине. – Вы думаете, что я не соберу нужные улики? Не надейтесь, голубушка. Если понадобится, я приду к вам домой с обыском. То-то мама порадуется…
Ключ наконец-то попал в нужное место. Я распахнула дверь, выскочила в коридор и пустилась наутек. Перед моими глазами стояло простое широкое лицо доцента Татьяны Антиповны Куликовой, в ушах эхом отдавались сказанные ею слова: «Я смотрю на вас, девоньки, и мне делается страшно».
Теперь я понимала их смысл. В этом мире нельзя быть уверенным ни в чем, ни в чем, – вот что имела в виду наша Кулиса. Даже в тот момент, когда тебе кажется, что твоя жизнь наконец-то встала на нужные рельсы и неуклонно катится к счастливому будущему – даже тогда с тобой может случиться все, что угодно. Буквально. Все, что угодно.
5
Как-то нечувствительно закончился май – весь в зачетах и курсовых, в беготне и заботах о выходе на последнюю сессию. Я никогда не боялась сессий – ну, разве что, самая первая заставила меня немного поволноваться. Учеба давалась мне легко, да и экзамены тоже: редко когда я тратила на подготовку больше двух дней. Но этот мой студенческий июнь явно стоял особняком в ряду других таких же. Что бы я ни делала, чем бы ни занималась, я ни на минуту не оставалась одна. Рядом постоянно ощущалось присутствие двух мощных объектов космического масштаба: ожидание предстоящей поездки в стройотряд и страх перед угрозами оперуполномоченного Знаменского.
Путешествие вместе с Лоськой на Кавказ светило мне днем и ночью, как путеводная звезда, обещая так много счастья, что когда я думала об этом, мне становилось неловко перед другими людьми, родными и близкими – перед мамой, перед Катькой. В каком-то стихе есть такая строчка: «как скопидомкой-мильонершей средь голодающих сестер» – именно так я себя и ощущала, скопидомкой-мильонершей. Но, с другой стороны, что я могла с этим поделать? Ничего. Ведь счастье не пирог, который можно нарезать ломтями и раздать дорогим людям. Счастье заглатывают целиком, как шпагоглотатель – обоюдоострую шпагу, осторожно и тщательно, чтоб не пораниться.
Воспоминание о Знаменском тоже притягивало мои мысли, но уже не как звезда, а как роковая черная дыра, грозящая утянуть в свой омут самые лучшие планы и надежды. Стоило закрыть глаза, как передо мной всплывало его противное круглое лицо – желтоватое, пухлое, бабье. Я словно наяву видела его белесые реснички альбиноса, слышала его вкрадчивый голос: «Голубушка, сударыня, дражайшая Александра Родионовна…» Кем он себя воображал, этот странный капитан милиции? Эркюлем Пуаро? Комиссаром Мегрэ? Следователем из прошлых времен? Но зачем? И какую роль в этом дурацком костюмированном спектакле он отводил мне?
Самое же неприятное заключалось в том, что капитан Знаменский и без моего рассказа абсолютно точно представлял себе все, что произошло в квартире № 31 дома 7-а… – или 7-б?.. – по улице Партизана Кузькина. Водянистые глазки этого Порфирия… – или как его?.. – Павла Петровича видели меня насквозь. Насквозь, за исключением всего лишь одного, но крайне важного момента: я никоим образом не могла признаться ему в том, в чем отказывалась признаваться себе самой. Ну почему, ради всего святого, я должна была признаваться в преступлении, которого не совершала? Эй, товарищ капитан, посмотрите на календарь. Мы живем не в пятнадцатом веке, а в конце двадцатого! На дворе 1982 год! Пожалуйста, не заставляйте обычную советскую студентку разыгрывать из себя ведьму из сказочного сюжета! Это ведь только с очень большого перепугу можно всерьез поверить, будто слабая девушка в состоянии убить троих здоровенных мужиков при помощи одной только силы внушения. Оставьте меня в покое, слышите? Дайте спокойно жить…
Вот так – меж звездой и дырой – я и пробиралась сквозь эту последнюю сессию, подобно заблудившемуся звездолету в рассказе писателя-фантаста.
– А может, подобно ведьме на помеле? – издевательски спрашивал кто-то внутри меня голосом оперуполномоченного Знаменского.
– Заткнись! Заткнись! – кричала я, зажимая ладонями уши. – Оставьте меня в покое, слышите?! Я никого не убивала! Я обычная девушка, которая спит и видит уехать на Кавказ вместе со своим любимым! Уехать и лучше бы не возвращаться вовсе!
Наш план, между тем, реализовывался с обнадеживающей точностью. Лоськина мамаша поначалу и слышать не хотела о стройотряде, общественной нагрузке и прочих делах. Но когда аргументы Лоськи подтвердил отец, преподаватель военно-морской кафедры, крашеная гиена вынуждена была пойти на попятный. Однако и тогда, прежде чем дать свое окончательное согласие, она долго выясняла сопутствующие обстоятельства и условия поездки. Причем – и тут Лоська оказался совершенно прав – особенно тщательно проверялся вопрос моего участия – вернее, неучастия. Первые этапы проверки выглядели относительно нехитрыми, но изобиловали ловушками. Для начала Валентина Андреевна стала выяснять у сына, какую одежду и обувь следует собирать ему в поездку.
Лоська пожал плечами:
– Обычную, мама. Какое-нибудь старье.
– Но должны же быть какие-то рекомендации, – сказала мамаша. – Ты бы спросил у Саши – она наверняка знает.
К счастью, Лоська ожидал западни и был готов к ней – насколько Лоська вообще может быть готов к чему бы то ни было.
– Что ты, мама, – ответил он, поднимая на гиену невинные глаза. – Саша не едет. У нее путевка в Палангу с середины июля.
Мы заранее отрепетировали этот ответ, включая точный текст, мимику и интонацию. Тем не менее, Валентина Андреевна почуяла подвох.
В тот же вечер, когда я в очередной раз попала на нее по телефону, гиена не стала делать вид, будто не узнает моего голоса.
– Сашенька, здравствуйте, – проговорила она приторным голосом. – Как хорошо, что вы позвонили. Уж вы-то, наверно, знаете номер рейса?
– Какого рейса, Валентина Андреевна?
– Вашего, в Минводы, в стройотряд.
– Что вы, Валентина Андреевна, – рассмеялась я. – Стройотряды не для меня. И вообще, девочкам не обязательно, это парней заставляют. Так что я еду в Палангу, отдыхать. Как в этой песне про комсомольцев: дан приказ ему на Воды, ей в другую сторону… ха-ха-ха…
Мамашка тоже развеселилась, и какое-то время мы радовали телефонную сеть одинаково беззаботным смехом.
– Странно, Саша… – сказала она, отсмеявшись. – Костя говорил, что вы тоже летите. То есть сначала зачем-то отрицал, представьте себе, а потом признался. Вы же знаете, он совсем не умеет врать.
Я оценила ее ход – грубоватый, но сильный. В каком-то смысле, эта зараза не уступала Павлу Петровичу Знаменскому.
– Действительно, странно, Валентина Андреевна… – не на шутку озадачилась я. – Костя что-то напутал. Или не напутал, а просто хотел вас успокоить, что, мол, я тоже еду. Что, мол, если даже таких хилых девчонок берут, то работа будет совсем легкой. Чтобы вы не волновались. Наверно, так. А я вот его подвела, дурочка, не поддержала. Вы уж не говорите ему, что раскрыли его хитрость, хорошо?
– Хорошо, Саша.
По ее голосу я поняла, что на этом проверки не закончатся. Но к тому времени мы уже надежно окопались, а также прикрыли фланги и тыл. Не только моя мама, но и все друзья и знакомые были заранее оповещены о том, что я вот-вот выкуплю путевку в Палангу. О наших истинных планах знали, кроме нас с Лоськой, всего лишь двое: Валерка Купцов, который придерживал для меня место в списке под вымышленным именем, и Бима. В Бимуле я была уверена, как в самой себе: никакие пытки и посулы не могли бы заставить ее предать любимую хозяйку. Ну, разве что, полкило сосисок – но и это под сомнением. А что касается Валерки, то у него не было ни интереса, ни повода выдавать наш секрет.
Гиена еще подергалась с недельку: вызвонила Катьку, побеседовала с моей мамой и даже напоследок заслала муженька в комитет комсомола проверить списки интеротряда. Однако мы действительно были прикрыты со всех сторон, так что примерно к середине июня Лоська получил-таки окончательное согласие своей драгоценной – или, как сказал бы оперуполномоченный Знаменский, драгоценнейшей мамаши. И все же я не торопилась раскрывать карты: имея дело с любезнейшей Валентиной Андреевной, нельзя было считать окончательным ничего, кроме ее неприязни ко мне.
Самолет улетал во вторник 29-го; за неделю до этого Валеру обязали представить в аэропорт полный список отряда с номерами паспортов. Иными словами, в нашей защитной стене уже тогда появилась первая брешь. Оставалось надеяться на то, что гиена не пошлет мужа еще раз проверять уже проверенный список. Всех прочих – в том числе, и маму – я планировала поставить в известность не раньше понедельника. Объяснение предполагалось простое: в последний момент с путевкой обломилось – это случается, ничего не поделаешь. А в стройотряде, напротив, вдруг образовалось свободное место. Такое вот поразительное совпадение, не иначе – судьба.
Маму этот вариант должен был даже обрадовать. Идея отдыха в Паланге не нравилась ей изначально.
– Зачем тебе это балтийское взморье? – недоумевала она. – Дорого, холодно купаться, да и закрывает всего три недели. Где ты будешь валандаться оставшийся месяц? В городе, с Бимой?
А что касается гиены, то ее мы намеревались просто поставить перед фактом, когда уже будет поздно что-либо предпринимать. Сначала – перед фактом нашего совместного отъезда, а по возвращении – перед фактом нашей скорой свадьбы. Точка, конец сообщения, как говорил наш компьютерщик Анатолий Анатольевич Тимченко. Кстати, свой последний экзамен я должна была сдавать именно ему, причем очень поздно, в пятницу, всего за четыре дня до отъезда. Что само по себе нагляднейшим образом демонстрировало, насколько эта сессия не соответствовала моему обычному режиму. Я всегда сдавала экзамены досрочно и нередко заканчивала сессию, когда другие еще только-только начинали. А тут… Но можно ли ждать иного от бедного звездолета, заплутавшего в космическом холоде меж путеводной звездой и черной-пречерной дырищей?
Тем не менее, я и не думала паниковать. Неспроста ведь меня звали Сашкой-Хозяйкой. Всякая истинная хозяйка умеет справляться с уймой одновременных дел: и дом убрать, и обед сварить, и мужа ублажить, и о детях позаботиться, да при всем при том еще и про собственный макияж не забыть. Вот и я справлялась, хотя и не так быстро, как раньше. Факт: к последней неделе были подчищены практически все хвосты, причем, не только мои, но и Лоськины. О нем я беспокоилась значительно больше, чем о себе, зная, что уж я-то как-нибудь управлюсь, а вот Лоська имеет обыкновение регулярно заваливать как минимум один экзамен. А мы никак не могли себе позволить в ту сессию провала на экзамене. Потому что провал в июне означал переэкзаменовку в августе, то есть автоматически отменял поездку в интеротряд.
По этой причине мне приходилось постоянно держать руку на пульсе еще и Лоськиной сессии. Я доставала ему лучшие конспекты, готовила его к экзаменам, объясняла, проверяла, настраивала.
– Как это у тебя получается? – поражалась Катька, когда я, победно помахивая зачеткой с очередным «отлично», выходила из экзаменационного кабинета. – И сама на пять сдаешь, и Лоську на трояк вытягиваешь…