Тут Людмила слегка блефовала. Выздоровел бы он и без всякого лечения — покой, диета, ничего больше. Но он-то этого не знает, а симптомы выглядели весьма пугающе.
— У тебя выбора ну совершенно никакого нет, — сочувственно сказала Вяземская. — Ты сам сказал: «объяснения во внимание не принимаются». Да и что принимать? Задание провалено не то чтобы с треском — с шумом и вонью. Да на глазах сотни свидетелей. Если старший группы ты — и виноват ты. Тем более, в плен к «террористам» попал, и вдруг вернёшься, чистенький и благоухающий, в то время как твои товарищи…
Меня только одно радует — твоим начальникам сейчас намного хуже. Они ведь наверняка без согласования с Президентом операцию по захвату и ликвидации его лучшего друга готовили. А друг прорвался, ушёл неизвестно куда и сейчас, возможно, как раз Президенту и докладывает. Как думаешь — хватит у Президента власти с этой «фрондой» справиться, или его сейчас, как Павла Первого?
Она вдруг вскочила. А ведь действительно!
Контрразведчика там нет, Анатолия нет. Войдут сейчас «серьёзные товарищи», объявят через полчаса по всем российским радиостанциям, что нас постигла «невосполнимая утрата», и так далее.
— Анатолий, быстро к телефону. Вот к этому, прямой связи. Звони Президенту. Всё расскажи, как есть, что сам видел и понял. Предупреди, чтобы в ближайшие час-другой обеспечил собственную безопасность. Насколько это в его силах. А потом мы всё обеспечим, как надо. А я пока в деталях разберусь. Ну ты, быстро! — Она снова повернулась к Рейнгольду. В руке у Вяземской появился неизвестно откуда, наверное, на столе между бумагами лежал, тонкий стальной стек, сплетённый «в колосок» из упругой полумиллиметровой проволоки.
— Жизнь главы государства под угрозой. Или ты честный офицер и всё расскажешь сам, или… Я, повторяю, не из вашего мира, на меня никакие законы и конвенции не распространяются… А допрашивать я умею. На гуманные методы у меня времени нет, так что начинай, отчётливо и в деталях…
Вид девушки-красавицы, продолжающей улыбаться, только теперь многозначительно-зловеще, произвёл на капитана поразительное впечатление. Если бы перед ним сейчас была прежняя «уличная террористка», он, возможно и посопротивлялся бы какое-то время, из чувства самоуважения. А эта фея с сияющими глазами и стальным стеком в руке…
Так ведь она правильно сказала — он офицер, свидетель, а то и участник заговора против главы государства, иначе зачем же всё затевалось? Долг, так сказать, заодно и последний шанс — во всём признаться, тем более его личной вины практически никакой. Получил приказ, сопроводил объект до места встречи, когда показалось, что сложились условия для задержания, — сделал такую попытку. И больше — ни единого действия, подпадающего под категорию «заговора» или хотя бы «превышения должностных полномочий». Даже ОМОН не ему подчинялся.
— Хорошо, слушайте. Скажу всё, что знаю. Сегодня утром меня вызвал к себе заместитель начальника управления. Без особых предисловий сообщил, что оперативным путём установлено присутствие в Москве опасной банды или диверсионной группы, в отличие от всех подобных ориентированной на террор в отношении первых лиц государства. За фигурантами ведётся постоянное наблюдение. Какие-то акции возможны в ближайшие часы. Приказал принять команду над спецгруппой из людей нашего отдела и некоторых соседних. Быть в полной боевой готовности и ждать дальнейших указаний. Примерно через час начальник отдела приказал выезжать. Указал место, предъявил фотографии лиц, подлежащих задержанию. Особо указано — брать непременно живыми, в случае необходимости не считаясь с собственными потерями. Общая координация была возложена на сотрудника, мне лично неизвестного. Мы прибыли на Тверскую, вышли из машин на подходах к площади. По рации получили целеуказание, почти сразу же увидели «объекты». Дальше вы сами знаете…
— Хорошая сказочка, — задумчиво сказала Людмила, машинально похлопывая себя стеком по ладони. — Я бы с ходу лучше не придумала. Не понимаю одного — зачем ты по-прежнему стремишься из меня дуру сделать? Я так похожа? Может быть, тебе ещё в окно посмотреть нужно? Посмотри. Ты бы сам тому, что мне наплёл, поверил? Вот то-то. Давай попробуем ещё раз…
Глава двадцать четвёртая
Когда вернулись Мятлев с Гертой, на столе стоял монитор видеомагнитофона с полной записью допроса Рейнгольда. Пленник спал в небольшой гостевой комнате, восстанавливая силы с помощью гомеостата, на всякий случай пристёгнутый браслетом наручников к трубе отопления. К ночи он будет совершенно здоров, и что после этого с ним делать?
Людмила чувствовала себя психологически не очень хорошо. Воевать в открытом поле — это пожалуйста, но ломать людей, угрожая им пытками и, главное, чувствуя в себе ту степень готовности подтвердить слова делом, что противник поверил и мгновенно сломался — это не по ней.
Но, с другой стороны, она к нему пальцем не прикоснулась, всё, что ему померещилось, — только плод его же извращённого воображения. Сам, наверное, готов был в подходящей ситуации применить к ней весь набор «физических мер», оттого и испугался.
Журналист ей оптимизма не добавил, как всякий либеральный интеллигент, он теперь посматривал на девушку-жандарма с опаской. Куда и делось его недавнее обожание.
Зато он был по-настоящему встревожен. Тех имён, что назвал Рейнгольд, было достаточно, чтобы Вяземская настроила Шар и проследила всю цепочку участников вплоть до того звена, где она вдруг обрывалась. То, что ей удалось узнать, не слишком совпадало с представлением о классических заговорах с целью захвата власти. Проще говоря — отсутствовала фигура, явно претендующая на президентский или какой-нибудь соответствующий пост. Не существовало также программы каких-то реформ, изменения общественного строя, не определялось даже то, что в теории исторического материализма называется «движущими силами революции». Зато всё остальное было в наличии.
Анатолий, судя по всему, был удивлён не меньше Людмилы. Да нет — гораздо больше: он-то был «политическим человеком» этого мира, знал теорию и практику всех революций и мятежей последних трёх веков.
Первый разговор у него с Президентом вышел несколько странный. Фактической стороне случившегося с другом и девушкой оттуда он, пожалуй, поверил. А вот дальнейшему — не очень, чем напомнил Журналисту Сталина, до последнего цеплявшегося за надежду избежать войны.
— Что ты предлагаешь делать? — спросил Президент. — Мне что, созвать Совет Безопасности и обвинить того-то и того-то в антигосударственных действиях? А неопровержимые доказательства я смогу предъявить? То, что произошло с тобой, — уровень даже не министра, а того, кто вашего «капитана» посылал. «Профилактическое мероприятие» — вот и весь ответ. У нас вся пресса круглосуточно долбит, что «органы» разучились «мышей ловить». А как только они попытались заняться своим делом, на них тут же вешают всех собак. Разыщи Леонида, с ним и разберитесь. Меня проинформируйте, если действительно что-то нароете…
— Ты сейчас где? — только и сумел спросить Журналист, понимая, что любые попытки переубедить собеседника вызовут только обратный эффект. Потому-то их друг и стал Президентом, что умел считать своё мнение истиной в последней инстанции. Как бы он ни старался вести себя «демократично» и «интеллигентно», допуская «плюрализм мнений», это некоторое время назад стало просто частью имиджа. На самом же деле никакой государственный деятель не может состояться и успешно править, если доверяет чужому мнению, хоть индивидуальному, хоть коллективному, больше, чем собственному.
— Ты сейчас где? — только спросил Анатолий.
— На ближней даче.
— Это хорошо. Можешь считать меня параноиком, но прикажи до выяснения обстоятельств ни с кем тебя не соединять по связи и никого не пускать даже к предзоннику ворот. За поведением охраны тоже наблюдай, лучше всего — запрись в «малом кабинете». Двери никому не открывай. Очень занят, и всё. Пистолет у тебя в кабинете есть?
— Сам знаешь, что не только пистолет, — с нервным смешком ответил Президент. Искренняя тревога друга до него всё-таки начала доходить. Прямо по телефонным проводам. — Считай, я делаю тебе одолжение. Час или два сумею избежать всяческих контактов. А потом тебе придётся как-то за свою панику ответить…
— Отвечу. А ты пока «поработай с документами», восстанови в памяти, как там со Сталиным, с Хрущёвым, с Чаушеску получилось. Да и «арабская весна» буквально только что случилась… И выбери из своей «особой папки» досье на этих вот товарищей, — Журналист продиктовал с десяток фамилий. Память у Президента абсолютная, ему записывать не надо.
Под «особой папкой» Анатолий имел в виду пакет компьютерных файлов, содержащих информацию на всех действующих лиц правительства и президентской администрации, а также тех, кто по той или иной причине был отстранён от важных постов или не прошёл «окончательное согласование» на должности. Не только анкетные данные и прочие пункты «листка по учёту кадров» там имелись, но и насколько возможно полные психологические характеристики. К созданию этих досье были непосредственно причастны и Мятлев, и сам Журналист, считая, что Президенту полезно, принимая кадровые решения, знать о претендентах не только то, что может (или захочет) предложить спецотдел канцелярии. Мятлев любил при случае повторять очевидную, но не всем доступную истину: «Предают всегда свои».
Под «особой папкой» Анатолий имел в виду пакет компьютерных файлов, содержащих информацию на всех действующих лиц правительства и президентской администрации, а также тех, кто по той или иной причине был отстранён от важных постов или не прошёл «окончательное согласование» на должности. Не только анкетные данные и прочие пункты «листка по учёту кадров» там имелись, но и насколько возможно полные психологические характеристики. К созданию этих досье были непосредственно причастны и Мятлев, и сам Журналист, считая, что Президенту полезно, принимая кадровые решения, знать о претендентах не только то, что может (или захочет) предложить спецотдел канцелярии. Мятлев любил при случае повторять очевидную, но не всем доступную истину: «Предают всегда свои».
Анатолий положил трубку с тяжёлым чувством. Он-то, оказавшись неожиданно для себя в эпицентре готового вот-вот разразиться «землетрясения», сомнений не испытывал, но сделать больше того, что уже сделал, не мог. Всё дальнейшее будет происходить независимо от его воли и желания.
Да, очень вероятно, что им остались те самые час-другой условно спокойного времени, как перед первым выстрелом неотвратимо подступившей войны.
Хорошо, что очень скоро, быстрее, чем даже ожидала Людмила, хлопнула дверь прихожей и в квартире раздались голоса Леонида и второй девушки, напарницы Вяземской. Журналист почти бегом кинулся им навстречу.
— Что тут у вас приключилось? — не успев ещё перестроиться после весьма приятной прогулки с Гертой, приподнятым голосом спросил Контрразведчик, которому Герта без подробностей сообщила, что Людмила просит их немедленно, со всей возможной быстротой вернуться домой. Тут же сама остановила такси, и кабриолет за двадцать минут домчал их с Воробьёвых гор до места.
— И ты уже здесь? — без удивления спросил Мятлев у Анатолия. — Следующим кто, САМ будет? Наши дела явно идут в гору…
Вяземская, одновременно пересказывая обоим, что сегодня случилось, сунула в руки генерала распечатки, сделанные по материалам, выданным Шаром.
Опытным взглядом охватив содержание «меморандума[40]», Мятлев нахмурился.
— Принципиально ничего нового. Оппозиция не оппозиция, но большинство здесь упоминаемых так или иначе связаны с сырьевым бизнесом или корпорациями, по тем или иным причинам не заинтересованными в каких угодно переменах, хоть экономических, хоть политических. Система отлажена, каждый имеет свою долю, и малейшая попытка что-то изменить, да хоть вывозные пошлины на лишний процент повысить — уже повод! Кеннеди, кстати, застрелили за проект отмены налоговых льгот «на истощение недр» для «нефтяных королей». К сожалению, у нас слишком мало сотрудников выше полковника, абсолютно независимых от всякого рода лоббистов, групп давления, служащих только потому, что считают это своим долгом. Они необходимы, когда всё же требуются профессионализм и «честность», которая всеми остальными считается дефектом психики или разновидностью снобизма, но ходу им не дают и смотрят как за потенциальными врагами. Такая вот весёлая жизнь…
Он нервно скомкал листки в кулаке, потом опомнился, начал их расправлять. Затем прошёл в кабинет, остальные потянулись за ним.
— Сделать со всей этой компанией в нынешних условиях ничего невозможно, — продолжил генерал, садясь в кресло рядом со столом и телефоном. — Ваши люди правы, — обратился он непосредственно к Людмиле с Гертой, — вариант мог бы быть только один — аналог тридцать седьмого года, с полной чисткой аппарата, но на это во всех ветвях власти ни у кого нет ни сил, ни желания. Всех всё устраивает. Я почти уверен, что сегодня никакого антипрезидентского выступления не произойдёт. Кому нужно — сделают вид, что ничего не случилось. Их цель и так достигнута — сигнал послан. И если Президент промолчит, они убедятся, что этот сигнал принят правильно. И станут делать то, что и делали, но с большим размахом, вообще не заботясь о «приличиях». Дума у нас такая, что закон о пожизненном наследуемом депутатстве со свистом пройдёт в трёх чтениях сразу. За один рабочий день. — Мятлев снова тоскливо и неостроумно выругался, в несколько затяжек дотянул до фильтра сигарету. — Меня, если случайно не попаду под машину на перекрёстке, просто отправят в отставку. И очень многих других…
— Это всё понятно, — ответил Журналист. — Не хуже тебя разбираюсь. Меня поражает оперативность и наглость, а ещё больше — какое-то непостижимое бесстрашие наших «оппонентов». Если они так хорошо осведомлены обо всех наших делах, так могли бы предположить, что ответный удар получат не от Президента… Должны ведь знать хоть что-то о контактах с той стороной.
— Это как раз понятно. В таком кураже просто не хочется верить в неприятное. Сталин же знал, что весь вермахт уже у наших границ, но принимал объяснение Гитлера, что они просто на отдых сюда отведены. А кое-кто, я уверен, рассчитывает после «победы» и этот ресурс себе в актив записать. Чего тут такого сложного…
Пока они говорили, Людмила указала Герте на дверь, и они вышли в соседнюю комнату.
— Будем вызывать Фёста с Секондом. От нас с тобой толку мало, от этих, — она пренебрежительно мотнула головой в сторону двери, — тем более. Говорильня, говорильня…
— Вызывай, — согласилась Герта. — Чёрт с ними, с запретами, — по прямому лучу и аллюр три креста. Нам с тобой поручили всего-то обеспечить безопасность гостей, и то такого натворили…
— Так обеспечили же, — возразила Вяземская. — И показали, что шутки шутить не намерены. Пусть твой генерал что угодно думает, а пока все, кого это касается, не выяснят, как именно я их сделала, следующих пакостей можно не опасаться. А для большой политики мы с тобой точно не созрели. И слава богу…
Понимая, что до возвращения Фёста сделать всё равно ничего невозможно, не кидаться же на выручку Президента вдвоём с одним на двоих пистолетом (да хоть бы и автоматы им девушки сейчас выдали), полная бессмыслица, друзья занялись успокоением нервов и дальнейшими теоретическими рассуждениями.
Рюмка хорошего коньяка вполне заменила «наркомовскую порцию», а в коробке на столе обнаружились и классные сигары. Очень быстро оба поверили, что выход из положения обязательно найдётся.
— Ты видишь, — говорил Мятлев, как бы дирижируя собственными умозаключениями дымящейся сигарой, — работать всерьёз у нас уже нельзя. Как нельзя плавать в рассохшейся бочке. «Протечки» везде капитальные, да и неудивительно, болтают все, кому не лень, что ни попадя на каждом углу. И про наши контакты с той Россией уже небось половина Москвы знает.
Насчёт половины Москвы он фигурально выразился, в том же смысле, как «на премьере такого-то» была «вся Москва». То есть человек сто достаточно известных людей.
— Ты куда газеты дел, что отсюда прихватил? — спросил генерал.
— Да по-разному. Что-то дома лежит, часть Генрих взял…
— И на работу носил?
— Может, и носил, но специально никому не показывал, это точно…
— А специально и не нужно. Мельком кто-то случайно просмотрел, и если голова на месте, тут же и задумался.
— Над чем? — удивился Анатолий. — Кто в такое поверит?
— Один не поверит и бросит, второй не поверит, но станет соображать, кому и для чего такая фальшивка потребовалась. А совсем третий отнесёт в экспертно-криминалистический отдел и через час узнает, что такая бумага ни в России, ни в Финляндии, скажем, не выпускается, типографская краска тоже не современной рецептуры, фотоиллюстрации изготовлены на несуществующем в природе оборудовании… Мало вы с Генрихом книжек читали, ин-тел-ли-генты?
— И что?
— А то, что имеем. Людмила тебе позвонила, и уже через полчаса вы имели плотный хвост и взвод ОМОНа в полной готовности. Тебя могли и шлёпнуть «шальной» пулей для накала драматизма, а с ней бы занимались долго и тщательно. Не хуже, чем она с этим Рейнгольдом.
— Нет, — тряхнула пышной причёской Вяземская, которая как раз в этот момент вошла в кабинет. — Я бы им полквартала выжгла, но ушла…
— Если б с крыши из снайперки усыпляющей пулей не приложили, — спокойно ответил Мятлев. — Так что там слышно, когда на прибытие Вадима можно рассчитывать? Вы бы, пока он появится, переоделись, для рыбалки или похода за грибами. В ближайшее время кофе-парти нам определённо не светит. Телефон городской, чтобы туда позвонить, — какой?
Он внезапно испытал прилив если не энергии, то двигательной активности. Сидеть на месте и просто ждать, перекидываясь необязательными фразами, показалось просто невыносимым. Чёрт возьми, он ведь не собирается сдаваться. Есть и у него возможности активно вмешаться в чужие игры. Другое дело, что помимо «аппаратных правил» — по-партизански. Так это и здорово. «Волки знают — нельзя за флажки!», а волк-нонконформист об этом забыл.