13. Измученный разум
При синдроме Шарля Бонне, сенсорной депривации, паркинсонизме, мигрени, эпилепсии, лекарственной интоксикации и гипнагогических расстройствах главную роль, как представляется, играют те мозговые механизмы, которые порождают или облегчают возникновение галлюцинаций; эти галлюцинации возникают благодаря раздражению, высвобождению, нарушениям секреции нейромедиаторов или другим причинам, но ни в одном из этих случаев никакой роли не играет личность больного, условия его жизни, характер, эмоции, вера и убеждения или состояние ума. Люди, страдающие такими галлюцинациями, испытывают (или, наоборот, не испытывают) удовольствие от них, воспринимая как некое чувственное ощущение, но почти единодушно подчеркивают их полную бессмысленность, отсутствие какой-либо связи с их жизнью и с происходящими в ней событиями.
По-иному обстоят дела с галлюцинациями, рассмотрением которых мы сейчас займемся. Эти галлюцинации, наоборот, являются насильственным повторением прошлого опыта, прошлых реальных переживаний. Но здесь, в отличие от трогательных, но тривиальных вспышек галлюцинаторных воспоминаний во время припадков височной эпилепсии, речь идет о значимом прошлом – дорогом или устрашающем, – которое постоянно преследует сознание и разум жертвы. Те прежние переживания были настолько сильно заряжены эмоциями, что оказывают неизгладимое впечатление на мозг и заставляют его снова и снова «проигрывать» прошлое.
При этом эмоции могут быть самыми разнообразными: горе или тоска по любимому человеку, с которым разлучили обстоятельства или смерть; ностальгия, страх, ужас или муки, пережитые во время каких-то угрожавших жизни и травмировавших психику событий. Такие галлюцинации могут провоцироваться чувством вины за содеянное преступление, запоздалым раскаянием, невыносимыми муками совести. Галлюцинации призраков – духов восставших из мертвых людей – особенно часто наблюдаются после их насильственной смерти, вызывающей чувство непростительной вины.
Рассказы об этих муках и галлюцинациях можно найти в мифологии и литературе всех без исключения народов. Так, убитый родным братом отец Гамлета является к сыну, рассказывает о своем убийстве и взывает к мщению. Когда же Макбет замышляет убийство короля Дункана, он видит повисший в воздухе кинжал и воспринимает это как символ своего намерения и побуждение к действию. Позже, когда Макбет убивает Банко, пригрозившего раскрыть его преступление, Макбету начинает являться призрак Банко, а леди Макбет, вымазавшая кровью короля его убитых слуг, видит на своих руках несмываемую кровь[78].
Любая всепоглощающая страсть или реальная сильная угроза могут приводить к галлюцинациям, в которые вплетены идея и сильная эмоция. Особенно часты галлюцинации, порождаемые утратой и горем – как правило, после смерти супруга, с которым человек прожил несколько десятилетий. Потеря родителей, супруга, детей – это утрата части самого себя, и эта потеря создает пустоту в жизни, пустоту, которая каким-то образом должна быть заполнена. Это проблема когнитивная, проблема восприятия и одновременно проблема эмоциональная – болезненное стремление к тому, чтобы все было по-другому[79].
У меня не было галлюцинаций после смерти родителей и трех братьев, но первой и самой болезненной утратой была смерть моей матери в 1972 году. После этого меня несколько месяцев преследовали иллюзии – я часто «узнавал» ее, идя по улице. Мне кажется, что женщины, которых я принимал за маму, были чем-то похожи на нее лицом и осанкой, и мое неосознаваемое «я» хваталось за возможность узнать горячо любимую мать.
Иногда связанные с утратой галлюцинации принимают форму голоса. Марион К., психоаналитик, написала мне, что часто «слышит» голос (а порой и смех) своего умершего мужа:
«Однажды вечером я, как всегда, вернулась с работы в наш большой опустевший дом. Поль в это время обычно уже сидел за электронными шахматами, разыгрывая очередную партию из «Нью-Йорк таймс». Его стол был не виден из прихожей, но я услышала, как он крикнул: «О, ты уже пришла! Привет, привет!» Это был его голос, отчетливый, громкий и настоящий. Он всегда так говорил, пока был здоров. Я явственно его «слышала». Все было так, как будто он сидел за шахматным столиком и приветствовал меня. Я уже написала, что не могла видеть его из прихожей, но я «видела» его. Я «видела» выражение его лица, я «видела», как он переставляет фигуры, я «видела», как он говорит. Эти образы были похожи на сновидения, на кадры фильма. Но речь была живой и подлинной».
Сайлас Уэйр Митчелл, работая во время Гражданской войны с солдатами, потерявшими конечности, был первым, кто понял неврологическую причину ощущений в фантомной конечности, – до этого фантомные ощущения считали чем-то вроде обусловленных потерей конечности галлюцинаций. По странной иронии судьбы у самого Митчелла такие галлюцинации возникли после смерти его близкого друга, о чем писал в опубликованной в 1989 году статье Джером Шнек:
«Какой-то репортер сообщил ему эту нежданную новость, и Митчелл, сильно потрясенный, отправился сказать об этом своей жене. Поднимаясь по лестнице, тот испытал странное ощущение: он явственно видел лицо Брукса, широко улыбавшееся, подлинное и очень живое. Правда, Митчеллу показалось, что лицо это соткано из блестящей паутинки. Когда Митчелл пригляделся к лицу друга, оно исчезло. Однако Митчелл видел его еще дней десять – почти постоянно в левой половине поля зрения».
Вызванные потерей любимых людей галлюцинации обычно тесно связаны с эмоциональными потребностями и чувствами и часто врезаются в память на всю жизнь, как это случилось со скульптором и гравером Элинор С., которая написала мне:
«Когда мне было четырнадцать лет, мы – мои родители, брат и я – летом жили в доме бабушки и дедушки, как и все прежние годы. Мой дедушка умер зимой предыдущего года.
Мы все находились на кухне. Бабушка у раковины мыла посуду. Мама ей помогала, а я заканчивала обед за столом, глядя на дверь крыльца. Когда я увидела, что в кухню входит дедушка, я так обрадовалась, что вскочила со стула и закричала: «Привет, дед!» Я бросилась к нему, но дедушка в ту же секунду исчез. Бабушка сильно расстроилась, и было видно, что она на меня рассердилась. Я сказала маме, что правда видела дедушку, видела очень ясно, и мама сказала, что я увидела его, потому что очень хотела его видеть. Но я в тот момент не думала о нем и так и не смогла понять, почему, собственно, он вдруг появился.
Теперь мне семьдесят два года, я до сих пор помню то событие – никогда больше со мной в жизни не происходило ничего подобного».
Элизабет Дж. написала мне о вызванной горем галлюцинации ее маленького сына:
«Мой муж умер тридцать лет назад после продолжительной болезни. Сыну было в то время девять лет; он всегда по утрам бегал вместе с папой. Через несколько месяцев после смерти мужа сын сказал мне, что иногда видит, как папа пробегает мимо дома в желтых шортах (он всегда бегал именно в них). Мы пошли в семейный консультативный центр, и когда я рассказала врачу о переживаниях сына, он сказал, что это нормальная реакция нервной системы на горе. Этот ответ успокоил меня, и я сохранила на память желтые шорты мужа».
Врач общей практики из Уэльса, доктор В.Д. Рис, опросил почти три сотни людей, недавно потерявших своих супругов. Выяснилось, что почти у половины опрошенных лиц были иллюзии или галлюцинации, в которых люди видели своих умерших мужей и жен. Галлюцинации были зрительными, слуховыми или сочетанными. Некоторые из опрошенных радовались своим разговорам с умершими. Вероятность галлюцинаций повышалась при продолжительных браках, а сами галлюцинации могли сохраняться в течение месяцев и даже лет. Рис счел эти галлюцинации нормальными и даже полезными для переживающих горе людей.
У Сьюзен М. утрата породила очень живые, мультисенсорные переживания, возникшие через несколько часов после смерти матери:
«Я услышала, как в коридоре заскрипели колесики ее ходунков. Вскоре она сама вошла в комнату и села рядом со мной на кровать. Я почувствовала, как под ней прогнулся матрац. Я сказала маме, что мне казалось, будто она умерла, и она что-то мне ответила. Я не помню, что именно, но, кажется, она сказала, что пришла меня проведать. Единственное, что я могу сказать: меня напугало ее появление, но одновременно и успокоило».
Рэй П. написал мне письмо после смерти отца, умершего в возрасте восьмидесяти пяти лет после операции на сердце. Рэй очень спешил в госпиталь, но к его приезду отец уже впал в кому. За час до его смерти Рэй приник губами к его уху и прошептал: «Папа, это я, Рэй. Я позабочусь о маме, не волнуйся, все будет хорошо». Несколько дней спустя, писал дальше Рэй, он был разбужен ночью появлением призрака:
«Я проснулся среди ночи. Не было никакой сонливости или спутанности сознания. Я все ясно видел и осознавал. Вдруг я увидел, что на кровати кто-то сидит. Это был папа, одетый в штаны цвета хаки и коричневую футболку. Я не потерял способность думать и сначала решил, что это сон, но потом отбросил эту мысль, так как я совершенно точно не спал. Вид у папы был не призрачный, он казался обыкновенным человеком из плоти и крови. Свет, падавший из окна за его спиной, не проходил сквозь его силуэт. Папа несколько секунд сидел молча, а потом произнес (или это была передача мыслей?): «Все хорошо».
Я сел и опустил ноги на пол. Оглянувшись, я увидел, что папы нет. Я встал, пошел в ванную, попил воды и вернулся в спальню. Папа так и не вернулся. Я не знаю, была ли это галлюцинация. Я, в общем, не верю ни в какие паранормальные явления, но, должно быть, это было одно из них».
Связанные с горем утраты галлюцинации не всегда бывают такими безвредными. Кристофер Бетге, психотерапевт, описал двух матерей, потерявших своих детей в тяжелых, травмирующих обстоятельствах. У обеих женщин были мультисенсорные галлюцинации умерших дочерей – женщины видели их, слышали, ощущали запах и прикосновения. Обе матери объясняли свои галлюцинации потусторонними сверхъестественными причинами. Одна верила, «что это была попытка дочки установить контакт из другого мира, мира, в котором девочка продолжает существовать». Другая мать слышала, как ее дочь кричала: «Мама, не бойся, я вернусь!»[80]
Недавно я в своем кабинете споткнулся о ящик с книгами, упал и сломал бедро. Казалось, все происходило как при замедленной съемке. Я подумал: «У меня была масса времени для того, чтобы протянуть вперед руки и смягчить падение», – но я тем не менее мгновенно оказался на полу и при ударе услышал хруст ломающейся кости». Все следующие недели я – с почти галлюцинаторной живостью – снова и снова переживал момент падения, проигрывал его умом и всем телом. В течение двух месяцев я старался не заходить в кабинет – место своего падения, – так как его посещения провоцировали псевдогаллюцинации падения, удара и хруста. Это пример – возможно, довольно тривиальный – реакции на травму, так сказать, легкой формы посттравматического стрессового расстройства. Сейчас он меня уже не беспокоит, но я подозреваю, что он тихо дремлет в глубинах сознания и может в любой момент пробудиться под влиянием определенных условий.
Более глубокая травма и последующее посттравматическое стрессовое расстройство могут поразить человека, пережившего страшную автомобильную катастрофу, стихийное бедствие, войну, изнасилование, опасное физическое насилие, похищение – любое событие, породившее сильнейший страх за собственную безопасность и/или безопасность других людей.
Все подобные ситуации могут порождать и немедленные реакции, но в целом ряде случаев спустя годы может развиться устойчивый и весьма злокачественный посттравматический синдром. Характерная черта этого синдрома заключается в том, что в дополнение к тревоге, повышенной возбудимости, депрессии и вегетативным расстройствам у больного возникает склонность к непреодолимому воспроизведению пережитого ужаса, а также «вспышка памяти» или «повторение кадров», воссоздающих травмирующую ситуацию во всей ее полноте, со всеми ее чувственными переживаниями и эмоциями, возникшими в момент получения травмы[81]. Эти повторения часто возникают спонтанно, но могут и провоцироваться предметами, звуками или запахами, напоминающими о первоначальной травме.
Термин «повторный кадр»[82] не вполне адекватно описывает глубокие и подчас опасные отклонения, имеющие место при посттравматических галлюцинациях. В этом состоянии зачастую утрачивается всякое представление о реальности, больной интерпретирует ее в духе своих галлюцинаций и иллюзий. Так, страдающий ПТСР ветеран может, находясь в супермаркете, принять посетителей за вражеских солдат и, если он вооружен, открыть по ним огонь. Такие крайние проявления синдрома встречаются редко, но представляют собой смертельную опасность.
Одна женщина написала мне, что к ней пристали с развратными намерениями в трехлетнем возрасте и изнасиловали, когда ей было девятнадцать. «Запахи вызывают у меня яркие зрительные воспоминания об обоих случаях». Далее она писала:
«Первое воспоминание о детском переживании посетило меня в автобусе, когда рядом сел какой-то мужчина. Как только я ощутила запах его пота и тела, я мгновенно перенеслась из автобуса – который просто перестал для меня существовать – в соседский гараж, где заново пережила ужасную сцену. Я вела себя так бурно, что водитель попросил меня покинуть автобус. Я утратила всякое представление о времени и месте».
Особенно длительные и устойчивые стрессовые реакции могут возникать после изнасилований и сексуальных домогательств в раннем детском возрасте. В одном случае, описанном Терри Хейнсом и его коллегами, женщина пятидесяти пяти лет, которую в раннем детстве заставили наблюдать половой акт между родителями, а в возрасте восьми лет отец принудил ее саму к половому акту, страдала повторяющимися галлюцинациями, в которых переживала те травмирующие моменты и при этом слышала «голоса». Больной был ошибочно поставлен диагноз «шизофрения», что повлекло за собой ненужную госпитализацию и неадекватное лечение.
Больные с ПТСР склонны также к повторяющимся сновидениям и кошмарам, в которых заново полностью и буквально или в завуалированном виде переживают травмирующие ситуации. Пол Чодофф, психиатр, описавший в 1963 году посттравматические переживания выживших узников нацистских концлагерей, рассматривал эти сновидения как характерную черту синдрома и с удивлением отмечал, что в большом числе случаев эти сновидения и кошмары продолжали преследовать людей через полтора десятка лет после окончания войны[83]. То же самое верно и в отношении «повторных кадров».
Чодофф видел, что навязчивые воспоминания о концентрационном лагере могут у некоторых больных со временем становиться слабее, но другие пациенты сообщают о сверхъестественном ощущении того, что в их жизни ничего не изменилось после освобождения. Когда они с невероятными подробностями вспоминали то, что с ними в то время происходило, мне казалось, что стены моего кабинета растворяются в воздухе и вместо них возникают мрачные виды Освенцима или Бухенвальда.
Рут Яффе в 1968 году написала статью, в которой описала одну бывшую узницу концентрационного лагеря, у которой наблюдаются частые приступы навязчивых воспоминаний о воротах Освенцима, когда она увидела, как ее сестру выводят из лагеря в команде смертников. Больная ничего не могла сделать для того, чтобы спасти сестру, она даже не смогла пожертвовать собой. Во время приступов больная видит узников, входящих в ворота лагеря, и слышит голос сестры: «Кэти, где ты? Почему ты меня бросила?» Других выживших узников могут преследовать запахи: например, у них возникают галлюцинации запаха газовой камеры. Эта галлюцинация, как правило, вызывает приступ непреодолимого панического страха. Запах горелого асфальта, висевший вокруг руин Всемирного торгового центра после 11 сентября в течение нескольких месяцев, продолжает преследовать в галлюцинациях некоторых уцелевших после взрыва людей, несмотря на то что самого запаха уже давно нет.
В мире существует обширная литература, посвященная немедленным и отсроченным стрессовым реакциям на такие стихийные бедствия, как цунами или землетрясения. (Такие реакции возможны и у очень маленьких детей, но они склонны скорее воспроизводить, нежели переживать катастрофы в галлюцинациях.) Тем не менее ПТСР развивается чаще после насилия или рукотворной катастрофы. Стихийные бедствия и «божья кара» переносятся людьми намного легче. То же самое касается и острых стрессовых реакций. Мне часто приходилось наблюдать в госпиталях больных, которые спокойно и мужественно смотрели в лицо даже смертельным болезням и тем не менее теряли самообладание, когда нянечка не вовремя приносила судно или медсестра опаздывала с уколом. Люди легко мирятся с аморальностью природы: будь то разрушительный муссон, впавший в неистовство слон или тяжелая болезнь, – но не выносят безропотного подчинения чужой воле, ибо человеческое поведение всегда (во всяком случае, мы так считаем) определяется нравственностью.
После Первой мировой войны некоторые психологи пришли к выводу, что в основе заболевания, которое в то время называли военным неврозом, должно лежать какое-то органическое поражение головного мозга, ибо этот невроз по многим признакам отличался от «обычных» неврозов[84]. Равноценный термин, «шок от контузии» обязан своим появлением теории, что упомянутые органические изменения в мозге солдат происходили от контузий, вызванных взрывавшимися поблизости снарядами. В то время еще не получила всеобщего признания теория об отсроченных эффектах чрезвычайных психологических и эмоциональных травм, полученных солдатами, которым изо дня в день приходилось терпеть артиллерийские обстрелы, газовые атаки и грязь окопов, забитых разлагающимися телами убитых товарищей[85].