Я высказался за то, чтобы отвести душу перед судьей Аб-pyu.no, который, назначив нас защитниками, взвалил на нас это тяжкое бремя. Ведь судья Абруццо неоднократно говорил, что мы можем обратиться к нему, если нам будет необходим его совет.
В половине пятого мы явились к судье Абруццо и объяснили ему, в каком затруднительном положении находимся.
— Мы полагаем, — заявили мы, — что, если судья вопреки нашим возражениям все же приступит к слушанию дела сейчас, это будет произвольным решением. Возможно, это явится нарушением надлежащей законной процедуры, а если так, то это будет ошибкой, дающей основание для отмены приговора.
Судья Абруццо ответил, что глубоко сочувствует нам и не сомневается, что суд предоставит нам любую благоразумную отсрочку, если мы предварительно согласимся с подбором присяжных. Однако у администрации есть очень важная причина, вследствие которой необходимо, чтобы дело было рассмотрено как можно скорее. Но судья не может ее сейчас обсуждать. (Лишь много месяцев спустя мы узнали, что Хэйханен очень сильно пил и хотел отказаться от обещания давать показания против Абеля. А без этих показаний обвинение не могло бы доказать наличие состава преступления.)
«Если мы выберем присяжных, а затем получим отсрочку, — доказывал я, — то этим причиним большой ущерб интересам защиты. Окончание подбора присяжных означает начало процесса. Все это получит широкую огласку, и каждый отдельный присяжный окажется объектом серьезного внешнего воздействия. Вы не можете выбрать присяжных заседателей, а потом позволить им целый месяц свободно разгуливать по Бруклину».
Судья Абруццо сказал, что он переговорит по этому вопросу с судьей Байерсом.
Среда, 25 сентября
В этот день защита наняла частного детектива и направила его по следам Рейно Хэйханена, или Юджина Маки. Я встретился с этим сыщиком, и мы обсудили с ним все аспекты дела, требовавшие расследования. Я подчеркнул, что нам необходимы подробные сведения о Хэйханене, о его карьере осведомителя, грязном прошлом и его даме, весьма любившей выпить. Припомнив все, что мне рассказал Абель, я посоветовал сыщику начать свои поиски с Ньюарка и сказал, что до конца недели мы надеемся повидаться с Хэйханеном, после чего сможем сделать набросок его портрета. Пока же детективу придется поработать, располагая только описанием внешности Хэйханена и материалом о его прошлом, полученным от полковника Абеля.
После разговора с детективом я принялся трудиться над меморандумом, представлявшим собой подробный отчет о проделанной нами работе, где также доказывалась необходимость завершения нашей работы, так как еще не все намеченное было выполнено. Мы надеялись, что этот документ убедит любой суд в необходимости отложить начало процесса до 1 ноября. Хотя у нас и существовало некоторое опасение, что столь подробное изложение вызовет раздражение у судьи Байерса, мы все же пришли к общему мнению, что в интересах справедливости по отношению к Абелю меморандум следует подать. Это было единственной возможностью добиться того, чтобы наша точка зрения была отражена в официальном судебном протоколе.
В тот же день русские выступили с сообщением об аресте на территории СССР американского «резидента», получившего, как они утверждали, подготовку в «разведывательном центре на ферме недалеко от Вашингтона». Корреспондент «Нью-Йорк тайме» в Москве, в свою очередь, сообщил, что американец и его помощник-латыш были арестованы в Латвии. В сообщении Комитета государственной безопасности СССР указывалось, что у задержанного агента было полное шпионское снаряжение — оружие, радиопередатчик, советские деньги и чистые бланки для изготовления фальшивых документов.
Я не мог отделаться от чувства, что эта информация может каким-то образом повлиять на судьбу моего клиента.
Четверг, 26 сентября
Судья Байерс назначил начало процесса над Абелем на следующий четверг. Он выслушал нас в открытом судебном заседании, а затем заявил, что наша просьба об отсрочке суда до 1 ноября является чрезмерной.
Когда я объяснил, что наше ходатайство об изъятии (представленных ФБР вещественных доказательств) еще ожидает рассмотрения и поэтому мы не можем согласиться с таким сроком, Томпкинс сообщил, что решение по этому вопросу будет принято на следующий день. Судья Байерс охарактеризовал весь спор об обыске и аресте как малозначительный, заявив, что сможет с ним разделаться очень быстро.
На заседание из тюрьмы был доставлен Абель. В газетах отмечалось, что он следил за этим спором очень внимательно. Действительно, слушать он умел. Можно было даже предположить, что именно благодаря этому своему качеству он и сделал карьеру.
После судебного заседания мы с ним в течение часа обсуждали ответы обвинения на наше ходатайство по поводу обыска и ареста. Абель читал документы вслух, не делая своих комментариев, пока не дошел до утверждения: «В дополнение к этому просителю еще во время его ареста было устно объявлено, что он имеет право воспользоваться услугами адвоката». Указывая на эту строчку, Абель проговорил:
— Это неправда. Мне этого никогда не говорили.
Я попросил его просмотреть подготовленный обвинением список свидетелей, и он сказал, что Эрлен Браун — эта фамилия была нам незнакома — является замужней сестрой сержанта Роя Роудса. По его словам, Хэйханен звонил этой женщине по телефону, когда приезжал в Колорадо.
— ФБР известно о Роудсе все, — заявил Абель. — Я узнал об этом во время допроса в Техасе от одного из сотрудников ФБР. Он также сказал, что Роудс сознался. Они тогда хотели произвести на меня впечатление своей осведомленностью.
— Ну и произвели? — с любопытством спросил я.
— А это важно? — ответил Абель.
Мы перешли к вопросу о Хэйханене. Абель посоветовал мне во время перекрестного допроса этой «крысы» (казалось, что он предвкушает этот момент) «исследовать» все факторы, приведшие Хэйханена к измене: его пьянство, его блондинку, его беззаботное отношение к деньгам и его привычку влезать в долги. После этого, чтобы проиллюстрировать, как Хэйханен обращался с деньгами, Абель поведал мне любопытную историю. В июле 1955 года перед одной поездкой (вероятно, в отпуск на родину, в Россию) он оставил Хэйханену пять тысяч долларов наличными. Эти деньги, пояснил Абель, были предназначены для использования на одно конкретное дело, но не уточнил, на какое именно. По возвращении Хэйханен объявил ему, что израсходовал эти деньги в соответствии с полученными указаниями, но, как потом выяснилось, солгал.
— Хэйханен, — заявил Абель, — вероятно, присвоил эти деньги.
Я задал ему вопрос по существу заметки в «Дейли ньюс» относительно газетчика и монеты с микропленкой. Он ответил, что не помнит, чтобы терял такую монету. Теперь я уже знал Рудолофа достаточно хорошо и понимал, что если бы он когда-нибудь и потерял полую монету с микропленкой, то непременно вспомнил бы об этом.
Я не стал говорить Абелю, что после появления в прессе истории с монетой у нас возникло подозрение, что обвинение умышленно организовало «утечку» этой информации в газету «Дейли ньюс» (тираж 2 400 000 экземпляров), пытаясь найти дополнительных свидетелей, которые могли бы дать показания о других полых монетах и микропленках, имеющих отношение к делу Абеля и Хэйханена. Однако Томпкинс не только отрицал это, но и заявил, что, по его мнению, такую «утечку» организовали мы.
Во всяком случае, Абель ничего не знал об этой полой монете и не верил, что на микропленке было сообщение, зашифрованное его шифром. Он добавил, что каждый агент имеет свой личный шифр и второй ключ к нему находится только в Центре.
Я подумал, что сейчас как раз настало время сообщить моему самоуверенному клиенту, насколько твердо убеждена прокуратура в том, что ей удастся добиться обвинительного приговора. Сегодня утром один из чиновников прокуратуры доверительно сообщил нам, что появились «новые важные обстоятельства», и, многозначительно взглянув на нас, добавил, что, возможно, обвинению вовсе не придется использовать те улики, которые, как мы утверждали, были добыты незаконным путем.
Обо всем этом я сообщил Абелю и указал на возможные тяжелые для него последствия.
— Обвинение ведет себя так, — сказал я, — словно оно неожиданно получило возможность выставить свидетеля, который подтвердит показания Хэйханена, кого-нибудь, чьи показания будет трудно опровергнуть во время перекрестного допроса. Есть ли кто-нибудь еще, возможно американец, кто знал бы о вашей истинной деятельности?
Такие вопросы я и раньше задавал Абелю, но он всегда надменно отмахивался от них. А сейчас он расстроился, побледнел и рука его задрожала. Он положил сигарету, так как она выдавала его нервное напряжение.
Такие вопросы я и раньше задавал Абелю, но он всегда надменно отмахивался от них. А сейчас он расстроился, побледнел и рука его задрожала. Он положил сигарету, так как она выдавала его нервное напряжение.
— В ваших же интересах, — продолжал настаивать я, — сказать мне это. Только тогда мы сможем наиболее убедительно защищать вас.
Абель сделал вид, что размышляет, но у меня создалось впечатление, будто он не вспоминает, а просто пытается сформулировать то, что следует сообщить о каком-то таком человеке.
— Думаю, есть только один человек, которого они могут попытаться впутать, — наконец сказал он. — Его имя — Аллан Уинстон.
Уинстон, как сообщил Абель, был молодой псевдоинтеллигент, который якобы готовился к защите диссертации в университете Нью-Йорка. По словам Абеля, он был сыном богатого текстильного промышленника, бунтовавшим против своих родителей и против их «буржуазного» образа жизни. Уинстон, по мнению Абеля, был декадентом. Однако, как я понял, он все же позволял родителям содержать себя.
Абель припомнил, что познакомился с Уинстоном в Центральном парке, где они оба работали над этюдами. Оказалось, что у них схожие интересы и пристрастия в искусстве, музыке и еде. Они подружились. Вместе бывали на концертах, в кино, музеях и ресторанах. Вместе с девушкой, приятельницей молодого человека, они часто обедали на квартире Уинстона в центре города, причем Абель как гурман выбирал вина и готовил кушанья.
Полковник сказал, что он как-то однажды попытался привлечь этого юного критика капитализма к сотрудничеству, с тем чтобы «все страны делили между собой все познания», однако Уинстон так и не дал ему твердого ответа. Абель добавил, что первая реакция Уинстона на это предложение была отрицательной. Очевидно, Абель не форсировал этого вопроса и не обсуждал с Уинстоном деталей своего предложения. Тем не менее он ему доверял и даже пользовался с разрешения Уинстона его сейфом в банке, в котором хранил пятнадцать тысяч долларов наличными.
Вся жизнь полковника, само его существование базировались на твердом фундаменте самодисциплины и самоотречения. Однако подобная жизнь до отчаяния одинока, и разведчик не может не идти хоть на какой-то компромисс, позволяя себе опасную роскошь в виде приобретения нескольких тщательно отобранных друзей. Все друзья Абеля принадлежали к одной и той же категории — молодые люди, художники, имевшие одинаковые склонности. Никто из них не обладал особыми познаниями в вопросах практической политики и международных отношений.
Как Уинстон, так и два других молодых его приятеля-ху-дожника — Берт Силвермен и Дей в Левайн — полностью отвечали строгим требованиям Абеля. Да и он был для них хорошим старшим другом — добрым, отзывчивым и постоянным. Зная его, в этом можно было не сомневаться.
Вскоре после ареста Абель написал из Техаса Левайну и прислал ему доверенность, которая давала ему право распорядиться всем имуществом Абеля, находящимся в Бруклине. Копии этих документов приобщены к материалам процесса. В письме к Левайну говорится:
«Пишу вам в надежде, что вам удастся найти возможность помочь мне распорядиться всем тем, что у меня еще осталось.
Никаких особых пожеланий у меня нет, за исключением того, чтобы вы просмотрели все мои картины и сохранили те, которые считаете заслуживающими этого, до того времени (если это вообще когда-либо произойдет), когда я снова смогу получить их.
Я не возражаю против того, чтобы вы хранили или использовали любые материалы, какие найдете полезными для себя или для других моих друзей. Если вы найдете возможным что-либо продать, я хотел бы вам заплатить какую-то сумму, которая компенсировала бы вам ваши хлопоты».
Абель не упоминал в письме ни о своем аресте, ни о своем местонахождении и не объяснял странного замечания о возможности возвращения ему его картин, «если это вообще когда-либо произойдет». Доверенность была засвидетельствована нотариусом, но так и не была использована.
Когда Абель закончил свой рассказ об Уинстоне и об их отношениях, я сообщил ему, что в их дружбе не нахожу ничего такого, что могло бы негативным образом повлиять на его защиту. Он же заверил меня, что Уинстону ничего не было известно о его подлинном лице и тот просто считал Абеля несколько разочаровавшимся человеком, бунтарем, живущим в окружении, чуждом его философии.
Чтобы переменить тему разговора, я спросил Абеля о его прошлом и о его национальности.
— Настоящий грузин, — ответил он и с явным удовольствием добавил, что евреи часто принимали его за еврея, немцы — за немца, а поляки — за поляка. Не было нужды упоминать о том, что в Бруклине его считали бруклинцем.
— Все это хорошо, — заметил я, — но для американца ирландского происхождения вы не выглядите как некто, кого при крещении назвали Мартин Коллинз.
Эти слова вызвали смех, и теперь Абель снова был самим собой — он полностью взял себя в руки. Он с интересом стал говорить об опубликованном в газетах сообщении из Москвы относительно американского «резидента», арестованного рус скими. Абель пояснил, что это, вероятно, «пробный шар» с целью зондажа возможности обмена, поскольку ему не приходилось раньше слышать о подобных сообщениях.
Я ответил, что у меня есть серьезные сомнения в реальности обмена, поскольку в сообщениях указывается, что «американский агент» является латышом по национальности и был арестован сразу же, как только ступил на землю Латвии. Вряд ли он представляет значительную ценность для кого-нибудь, и такой обмен, вероятнее всего, не заинтересует руководство США.
Абель не согласился с этим.
— Но я тоже теперь не представляю особой ценности, — заявил он. — Меня больше никогда не смогут использовать за пределами моей страны.
— Возможно, это и так, — ответил я, — однако ваш опыт делает вас исключительно полезным специалистом для не менее важной работы по оценке информации, поступающей из-за границы. По возвращении в Москву вы, вероятно, возглавите в центральном аппарате разведки отдел по Северной Америке.
Не оспаривая этого, Абель продолжал защищать свою точку зрения. Улыбнувшись, он сказал:
— Опыт этого латыша делает его ценным для Соединенных Штатов. ЦРУ, вероятно, очень полезно будет узнать, какие ошибки он допустил…
Пошутив еще немного, я перешел к следующему вопросу из моей повестки дня. Я умышленно до сих пор не затрагивал его, так как мне хотелось выяснить, не намерен ли он в какой-то мере признать себя виновным.
— Один судебный чиновник, — начал я, — сказал, будто, понаблюдав сегодня утром за судьей Байерсом и послушав, какие он задает вопросы, убедился, что судья стремится найти признаки того, что вы готовы признать себя виновным по какому-нибудь из предъявляемых вам обвинений.
Я объяснил, что, если он решит признать себя виновным, например, по второму пункту обвинительного заключения — заговор с целью сбора, но не для передачи информации, — максимальный срок наказания составит десять лет. Если он признает себя виновным по третьему пункту — пять лет.
— И я не думаю, что этими своими действиями вы поставите свое правительство в неудобное положение, — сказал я. — В конце концов, оно ведь объявило, что ему ничего не известно о вас. Таким образом, оно якобы не замешано в этой истории, и вы могли все это делать по собственной инициативе.
Мы поговорили на эту тему еще несколько минут, а потом Абель заявил, что хочет немного подумать об этом.
Мы расстались, условившись, что он серьезно и всесторонне обдумает вопрос о возможности признания себя виновным по одному из пунктов обвинительного заключения.
Пятница, 27 сентября
Мне позвонили из прокуратуры и сообщили, что завтра в десять часов утра в управлении ФБР для нас будет организован осмотр «захваченных доказательств». Наша беседа с Хэйханеном была назначена на тот же день, на два часа.
Говоря откровенно, я сомневался, что Хэйханен во время нашей встречи согласится ответить нам даже на вопрос, который час. Однако встреча с ним была нужна для того, чтобы выяснить, что он собой представляет, и сделать набросок его портрета, который помог бы нашему частному детективу.
Суббота, 28 сентября
Ровно в десять часов утра мы вошли в управление ФБР в Нью-Йорке на углу 69-й улицы и 3-й авеню, и я обратил внимание своих помощников еще на одну из странных шуток судьбы в деле полковника Абеля.
13 октября 1953 года Абель сдал на хранение на склад Линкольна свои инструменты, которые ему не требовались каждый день. По случайному стечению обстоятельств здание склада, недавно капитально отремонтированное, теперь было занято управлением ФБР. Некоторые материалы из числа находившихся сейчас в ФБР, несомненно, раньше хранились в этом же здании, но только в качестве невинной собственности неприметного художника Эмиля Р. Голдфуса.