Далее я отметил и тот факт, что утром 21 июня сотрудники ФБР «ворвались» в его номер первыми.
Далее в указанном документе говорилось:
«С 21 июня по 7 августа по отношению к Абелю министерством юстиции предпринимались меры, которые в соответствии с законом следовало применять к нему, как к иностранцу, нелегально находящемуся в Соединенных Штатах Америки. Фактически же сотрудники министерства бьши информированы о том, что Абель, занимаясь шпионажем в пользу СССР, совершил преступление, караемое смертной казнью. Этим, и объяснялся повышенный интерес американских правительственных кругов к Абелю.
Совершавшие вышеуказанные действия лица, видимо, полагали, что все это делалось в наших национальных интересах. Каждый, кто знаком с особенностями работы контрразведки, понимает, что перешедший на нашу сторону агент противника может представлять значительную ценность. От него можно получить не только полную информацию об аппарате разведки противника, но и такие конкретные данные, как имена и местонахождение других вражеских резидентов, коды и шифры противника и так далее. Кроме того, не исключена возможность использования такого человека в качестве «агента-двойника», который, делая вид, что продолжает работать на прежних хозяев, в действительности будет служить другой стороне.
Однако Конституция и законы Соединенных Штатов Америки содержат совершенно ясные предписания о порядке ареста человека, обыска и наложения ареста на имущество, находящееся в его распоряжении или владении. В данном конкретном случае ФБР, располагая сведениями, что русский шпион находится в номере 839 отеля «Латам», предъявив ему обвинения в шпионаже, должно было получить ордер на его арест.
В случае, если бы проживающий в номере 839 человек был арестован таким образом, сотрудники ФБР вполне законно могли бы произвести обыск в номере и наложить арест на все, что можно рассматривать как орудия и средства шпионажа — преступления, в котором обвинен арестованный. Затем арестованного надлежало направить к ближайшему мировому или федеральному судье, где он имел право проконсультироваться с адвокатом. И затем его надлежало передать в федеральную тюрьму. В случае, если сотрудники ФБР желали произвести обыск в номере 839 в отсутствие его хозяина, они могли получить ордер на обыск в соответствии с установленными правилами.
Еще до 21 июня 1957 г. сотрудники министерства юстиции, которым были представлены доказательства шпионской деятельности Абеля, должны были принять определенное решение. Как известно, ФБР выполняет функции двоякого рода. Оно выступает в качестве органа, обеспечивающего исполнение законов, а также в качестве контрразведывательного подразделения национального разведывательного сообщества. Решение, которое следовало принять министерству юстиции, должно было определить:
а) должны ли были сотрудники ФБР в качестве чиновников, отвечающих за исполнение законов, арестовать Абеля по обвинению в шпионаже, производить на законном основании какие-либо обыски и налагать арест на имущество и придерживаться всех остальных процессуальных норм, установленных Конституцией и другими законами Соединенных Штатов Америки;
б) следовало ли сотрудникам ФБР в качестве агентов контрразведки, участвующих в выполнении специального задания, подвергать Абеля аресту, скрывая факт его задержания от его соучастников, и тем временем пытаться заставить его перейти на нашу сторону.
Выбор между этими двумя возможными линиями действий был сделан. Возможно, он соответствовал интересам США. Но поставленных целей достигнуто не было. Осуществив такой выбор, власти теперь уже не в состоянии кого-либо убедить, что не совершали ничего противозаконного.
Четвертая поправка к конституции содержит ясные предписания… Злоупотребления, имевшие место до революции и вызвавшие необходимость принятия этой поправки, хорошо известны. Основываясь на фактах этого дела, я, как лицо, дающее изложение его со своей точки зрения, считаю, что Четвертая и Пятая поправки к конституции в том виде, как их истолковывает Верховный суд, были нарушены».
Понедельник, 16 сентября
В половине одиннадцатого утра мы явились к судье Байерсу в здание суда в Бруклине. Мы сидели напротив целой фаланги прокуроров во главе с помощником генерального прокурора Томпкинсом. Здесь присутствовали Кевин Маро-ней, Джеймс Фезерстоун и Энтони Палермо — «особые прокуроры» министерства юстиции, вызванные из Вашингтона для участия в деле Абеля.
Когда ввели полковника, большинство голов невольно повернулось в его сторону. В своем новом костюме «консервативного» стиля он производил впечатление аккуратного, подтянутого человека. Быстро и спокойно заняв свое место, он стал внимательно наблюдать за разбором нескольких заурядных дел о торговле наркотиками, которые предшествовали нашему делу. Вряд ли кто-нибудь, кроме него, уделял столько внимания этим делам.
Когда приступили к нашему делу, я прежде всего задал вопрос о дате начала процесса. Первоначально было решено, что процесс должен начаться уже сегодня. Сказав о нашем желании завершить процесс как можно скорее, я вместе с тем отметил, что нам необходимо время для основательной подготовки к зашите. Судья резко возразил, что адвокаты всегда просят дополнительное время, и объявил, что назначает процесс на 26 сентября. Он предложил мне сообщить к этому времени, как у нас будет идти подготовка. Таким образом, до начало процесса оставалось всего десять дней. А мы надеялись, что для проведения расследования и подготовительных работ нам предоставят месяц!
Затем я аргументировал наше ходатайство о том, чтобы нам предоставили списки свидетелей обвинения и предполагаемых присяжных. По закону список свидетелей обвинения должен сохраняться в тайне, но по делам, в результате слушания которых обвиняемый мог быть приговорен к смертной казни, обвинение должно было предоставлять этот список защите «не позднее, чем за три дня» до начала суда. Судья Байере дал указание незамедлительно сообщить нам фамилии свидетелей.
Я согласился с требованием обвинения о том, чтобы фамилия и адрес одного из свидетелей (предположительно Хэй-ханена) были переданы мне в запечатанном конверте. Однако, когда я попросил предоставить нам фотографию этого свидетеля, моя просьба по соображениям «безопасности» была отклонена. Обвинение заявило, что организует мне с ним встречу. Тщетно я пытался доказать, что, если этот свидетель служил в советской внешней разведке, как утверждает обвинение, у русских в их досье, безусловно, есть его фотография. Поэтому если защита будет располагать его фотографией, это не окажет какого-либо влияния на его судьбу. Однако я не смог ничего добиться.
После изложения наших просьб я поговорил с Абелем в помещении для арестованных. Поинтересовался его мнением об окончательном варианте составленного мной документа по вопросу об обыске и аресте. Он сказал, что документ составлен отлично, но подверг критике заключительный абзац, оканчивающийся фразой: «Если свободный мир не будет верен своему собственному моральному кодексу, то не останется такого общества, к которому стремились бы другие народы».
«Это звучит слишком эмоционально, — сказал он. Затем в присущей ему манере школьного учителя добавил: — Мне кажется, столь эмоциональный призыв не может иметь существенного значения в юридическом деле подобного рода».
«Рудольф, — сказал я, — вам повезло: вы не занимаетесь юридической практикой в Соединенных Штатах. Если вы думаете, что без учета подобных моментов можно эффективно вести дело в суде, то глубоко заблуждаетесь».
Это мое замечание показалось ему весьма забавным.
Однако я не нашел ничего забавного в разговоре с обвинителем Томпкинсом, состоявшемся несколькими минутами позже. Он остановил меня возле зала заседаний суда и сказал, что в министерстве юстиции появился «новый подход» к вопросу о мере наказания, которую должно будет потребовать обвинение. Он пояснил, что существуют «расхождения во взглядах». Одни считают, что интересы страны больше выиграют, если Абель будет приговорен к пожизненному тюремному заключению. В этом случае останется надежда на то, что в один прекрасный день он заговорит. Другие же глубоко убеждены, что обвинение должно требовать смертной казни: не только для устрашения других советских агентов, но также принимая в расчет то, что, испытав сильное нервное напряжение, Абель может не устоять, поскольку перед глазами у него будет электрический стул, и начнет говорить. Томпкинс также отметил, что все, кто имел возможность познакомиться с доказательствами по делу, полагают, что обвинительный приговор будет вынесен быстро.
Я, в свою очередь, подчеркнул, что в настоящий момент защита сосредоточивает свои усилия на подготовке к судебному разбирательству, и если эти усилия окажутся успешными, вопрос о наказании приобретет чисто теоретический характер. Однако, добавил я, если Абель будет осужден, решение о том, какую рекомендовать меру наказания, не должно приниматься одним лишь министерством юстиции. Я предложил проконсультироваться с государственным департаментом и Центральным разведывательным управлением — нашей службой внешней разведки. «Возможно, — сказал я, — мера наказания, назначенная Абелю, повлияет на отношение русских к некоторым нашим людям. Целесообразно выяснить, не задержаны ли в последнее время в России американские секретные агенты».
Я, в свою очередь, подчеркнул, что в настоящий момент защита сосредоточивает свои усилия на подготовке к судебному разбирательству, и если эти усилия окажутся успешными, вопрос о наказании приобретет чисто теоретический характер. Однако, добавил я, если Абель будет осужден, решение о том, какую рекомендовать меру наказания, не должно приниматься одним лишь министерством юстиции. Я предложил проконсультироваться с государственным департаментом и Центральным разведывательным управлением — нашей службой внешней разведки. «Возможно, — сказал я, — мера наказания, назначенная Абелю, повлияет на отношение русских к некоторым нашим людям. Целесообразно выяснить, не задержаны ли в последнее время в России американские секретные агенты».
Я также выразил надежду на то, что все правительственные органы будут теперь более тесно сотрудничать в национальных интересах, чем это имело место в тот период, когда я находился на государственной службе во время второй мировой войны. Томпкинс сказал: «Дай-то Бог».
Четверг, 19 сентября
Обвинение, естественно, изо всех сил противилось принятию нашего ходатайства в связи с вопросом об обыске и аресте. Оно утверждало, что наш иск следовало предъявить в Бруклине, а не в Манхэттене, и просило суд Южного округа отклонить его. Томпкинс утверждал, что этот вопрос должен рассматриваться как часть уголовного дела в Бруклине. В своем заключении он писал: «Это обеспечит более упорядоченное судопроизводство и позволит избежать повторной постановки в ходе процесса вопросов, поднимаемых в связи с этим иском».
Если суд примет решение в пользу обвинения и наш иск отправят в Бруклин, мы потеряем всякую возможность сразу же подать апелляционную жалобу в случае отказа и должны будем пойти на процесс.
Пятница, 20 сентября
Я провел с полковником почти два часа в федеральной тюрьме, занимаясь обсуждением широкого круга вопросов. Я представил перечень всех произведенных мною из своих средств расходов. После тщательного ознакомления с ним он утвердил этот список. Затем он подписал письмо на имя судьи Абруццо с просьбой возместить мои расходы из изъятых у него денег.
Абель сказал, что он согласен на любые необходимые для его защиты расходы, но в то же время будет признателен, если у него останутся какие-нибудь средства, поскольку они могут ему потребоваться, если он будет «осужден на десять или пятнадцать лет». Я молча кивнул. Что можно было сказать ему после нашего последнего разговора с Томпкинсом?
Он спросил у меня, сможет ли он зарабатывать деньги в тюрьме, и я заверил его, что при нашей системе он сможет зарабатывать столько, сколько потребуется на личные нужды. По словам Абеля, некоторые заключенные высказывают предположение, что в конце концов его обменяют на какого-нибудь американского разведчика.
Я уже собирался уходить, когда в комнате свиданий, где мы сидели с полковником, появился весьма любезный начальник тюрьмы Алекс Кринский. Абель, который, как мне показалось, был хорошо знаком с ним, сразу же спросил, не может ли он получить еще книг, так как жизнь в камере для него очень скучна.
Кринский ответил, что он его понимает и постарается найти что-нибудь подходящее. В присутствии Кринского я сказал полковнику, что, по моему мнению, его заинтересует книга «Лабиринт» о немецкой контрразведке военного времени, написаная Шелленбергом из ставки Гитлера. «Шелленберг утверждает, — сказал я, — что во время войны был момент, когда немцы захватили около пятидесяти принадлежавших русским агентам радиопередатчиков и передавали с их помощью в Россию военную дезинформацию».
Кринский громко рассмеялся, однако Абель быстро парировал:
— А он сообщает, сколько их агентов мы арестовали и проделывали с ними то же самое? (Об Абеле говорили, что во время второй мировой войны он работал в Германии.)
После того как Абель ушел в свою камеру, я спросил у Кринского, который бьш в высшей степени вежлив, не могу ли я прислать Абелю книгу Шелленберга. Он некоторое время колебался. Дело было в том, что существовала инструкция тюремного управления, запрещающая заключенным читать все то, что могло бы их снова подтолкнуть к преступной деятельности, которой они занимались ранее.
Теперь наступила моя очередь посмеяться. Я сказал, что советский офицер с тридцатилетним опытом работы в разведке вряд ли «собьется с пути» в результате чтения каких бы то ни было книг. К тому же шансы на реабилитацию Абеля по существу были равны нулю. В конце концов я получил от начальника тюрьмы разрешение прислать книгу. При этом он пояснил, что она должна быть совершенно новой и надо, чтобы ее прислали в тюрьму непосредственно из издательства. Затем с искренним любопытством он спросил, не мучает ли меня совесть из-за того, что я являюсь защитником Абеля, и добавил: «Вот я, наверное, не смог бы выступать в этой роли». Я ответил, что все люди разные, а моя совесть никогда еще не была такой спокойной, как сейчас. На что он только пожал плечами.
По возвращении в свою контору я получил сообщение Дебевойса о том, что обвинение передало нам список своих свидетелей. В списке числилось шестьдесят девять фамилий, причем тридцать две из них были фамилиями агентов ФБР. В этом списке также значились Хэйханен и армейский сержант Рой А. Роудс.
Суббота, 21 сентября
Защита работала целый день. Я составил дополнительный документ с нашими соображениями по поводу обыска и ареста. Я обнаружил одно обстоятельство, которое, как мне показалось, могло бы оказать нам большую помощь. Мы утверждали, что ФБР наряду с действиями, осуществляемыми в строгом соответствии с законом и во имя исполнения закона, практикует и тайные обыски, а затем представляет суду их результаты, а это недопустимо. Признание факта проведения ФБР таких тайных обысков могло бы серьезно подкрепить наше утверждение о том, что имело место нарушение конституции.
Я наткнулся на этот, можно сказать, «самородок» накануне вечером, когда внимательно перечитывал имевшую большой успех «Историю ФБР» Дона Уайтхеда. В одном из примечаний к книге говорилось, что помимо осуществления расследования, проводимого с целью получения «юридических доказательств, приемлемых в суде», ФБР иногда в контрразведывательных целях организует так называемые тайные проверки. Действия такого рода осуществлялись, когда возникала необходимость в получении доступа к бумагам «человека, подозреваемого в шпионаже». Это утверждение представлялось достоверным, поскольку директор ФБР Дж. Эдгар Гувер в своем предисловии подтверждал правдивость изложенной в книге информации.
В газете «Дейли ньюс» за этот день была помещена заметка о мальчике — газетчике из Бруклина, нашедшем полую монету с микропленкой с зашифрованным сообщением. Высказывалось предположение, что именно этот случай помог ФБР напасть на первый след «советской шпионской организации, якобы возглавляемой Рудольфом Ивановичем Абелем». Однако мальчик, которому теперь уже семнадцать лет, нашел монету четыре года назад, и все это время его находка держалась в секрете, пока «местные и федеральные власти плели вокруг Абеля прочную паутину». Газетчик должен был выступить на суде свидетелем обвинения. Я сделал себе пометку, чтобы спросить об этом у Абеля.
Понедельник, 23 сентября
По моему предложению представители обвинения и защиты встретились в половине четвертого в кабинете судьи Байерса для обсуждения в частном порядке дальнейшей процедуры рассмотрения дела. Мы, со своей стороны, объяснили судье, что работаем денно и нощно и, тщательно все обсудив, полагаем, что для должной подготовки защиты нам потребуется время до 1 ноября. В соответствии с ранее данным обещанием обвинение не возражало против такой отсрочки. Но судья Байерс заявил, что не может согласиться на такую задержку начала процесса, и считает, что процесс небходимо начать 30 сентября, то есть через неделю.
— Я ценю проявляемое защитой усердие, — сказал он, — но заверяю вас, что со всеми вашими предварительными ходатайствами я разделаюсь быстро.
Вторник, 24 сентября
Рано утром мои помощники по защите были уже у меня. Они негодовали так бурно, как могут негодовать только молодые адвокаты. После вчерашнего совещания они были убеждены, что судья Байерс назначит процесс на понедельник и что мы должны сделать все от нас зависящее, дабы не допустить этого. Они полагали, что, если слушание дела начнется прежде, чем мы полностью закончим подготовительную работу, это будет «ошибкой, дающей основания для отмены приговора», и апелляционный суд даст указание разобрать дело. Никто из нас, конечно же, этого не хотел.