- Здесь свободно? - спросил Петр, уже присев.
Ему кивнули.
Он благодарно откликнулся:
- Спасибо.
Его разглядывали, впрочем, недолго.
Петр взял со стола журнал, листнул. Картинка. Текст.
Он приблизил журнал к самым глазам, локоть уперся в подоконник.
Такой прохладой повеяло из окна - и он вдруг заснул, как провалился в темноту.
Его разбудили.
Он поднял голову, не соображая в первые мгновенья, где он, что с ним, не слыша слов, обращенных к нему.
За окном - ранние сумерки.
Поезд стоит.
Лес, закат над деревьями, розовый.
- Ваш билет, гражданин, - говорил ему контролер. - ...Билет где? Предъявите, - повторил контролер.
- Билет?.. - Петр поднялся. - Понимаете, какое дело. Нет билета.
Купе смотрело на него с удивлением. Петр смутился.
- Как это нет? Каким образом? - повторил контролер.
- Нет, и все. Да вы не волнуйтесь. Я сойду сейчас. Это какая станция? - Петру хотелось скорее выйти отсюда.
Его вели по вагону, к выходу.
- Это не станция, а разъезд, - говорил контролер, все же удивленный таким поворотом событий. - Взрослый человек, а без билета. И, кажется, вроде и не пьяный...
Петр шел молча.
- Вам куда вообще надо? - спросил контролер, идущий позади Петра. Места еще будут...
- Да нет, спасибо, мне как раз сюда и надо. Спасибо. - И он спрыгнул на землю - платформы здесь не было.
Разъезд и вправду был невелик. Сады подступали к железнодорожному полотну. Яблоки светились в темноте. Слышался чей-то смех. Первые звезды вспыхивали - и жара к вечеру спала, а может быть, уже здесь и воздух был совсем другой, и тихо как-то по-необычному, и голоса слышны далеко, гудки.
Тут же, у вагонов, немногочисленные женщины в платках, босоногие девчонки и расторопные ребята торговали ягодами, семечками, полкурицей, горячей, в газете, молоком, отварной картошкой с луком, огурцами. Много было хорошего, да денег у Петра, как выяснилось, была только какая-то мелочь - по всем карманам искал.
Он шел мимо товарного состава, стоявшего рядом с пассажирским и застрявшего на этом разъезде, вероятно, по сходным причинам.
На платформах, прикрытые брезентом, стояли машины, станки в ящиках, огромные желтые катушки с кабелем и еще что-то, размещенное плотно, пронумерованное черными цифрами.
В раскрытых дверях большого транспортного вагона (двери широкие, раздвижные, находятся посередине) стояла девушка в светлом сарафане, в тапочках.
Взгляд ее, рассеянно обозревавший все вокруг, не выделял ничего, а лишь задерживался на отдельных предметах, равных в ее полусонном состоянии, - то на фонаре светофора, то на козе, бродившей между шпал, то на ярком окне пассажирского поезда напротив, то уж совсем не неопределенном - долго смотрела в степь, и наконец она увидела Петра, бредущего между путей.
Она была очень красива и понимала это, понимала, что пройти мимо нее просто так невозможно. Не было еще такого человека.
Рассматривая Петра с высоты своего положения, из дверей вагона, она обратилась к нему, как привыкла обращаться к любому, в полной уверенности, что всегда получит ответ.
- Это какая станция?
- Понятия не имею. - Петр еще издали заметил ее.
Она стояла над ним, загорелая, чуть сонная, помахивая ногой в тапочке.
- А долго стоять? - спросила девушка, глядя на него ленивыми глазами.
- А в какую сторону идет твой поезд, в ту или в эту? - не отвечая, спросил Петр.
- А в какую сторону тебе быстрей? - невозмутимо спросила девушка.
- К тебе, наверно, - сказал Петр.
- Все это треп. - Она махнула рукой. - Слушай...
- Что?
- Будь другом, а? Сходи на рынок. Купи чего-нибудь. Я б сама пошла боюсь от поезда отстать.
- У меня ни копейки. - Петр развел руками.
- Догулялся? - спросила она весело.
- Скорее, допрыгался, - в тон ей ответил Петр.
- На, купи в размере трешки. - Она подала ему миску, деньги.
- А если смотаюсь? - спросил Петр.
- Это от кого же? - усмехнулась она.
Петр посмотрел на нее с любопытством, потом вдруг подбросил миску, не глядя, поймал ее и побежал к рынку.
Он успел на ходу догнать уходящий товарный поезд.
Петр миновал несколько платформ, пока добрался к транспортному вагону.
В руках он нес миску и газету с огурцами.
Шагнул в вагон и остановился.
Женщины он не увидел.
Вокруг ящика сидели трое мужчин, играли в карты.
Молча обернулись на Петра.
Он тоже неловко молчал. Яркий фонарь покачивался над столом.
- Что, не подвалило? - сочувственно подмигнул ему самый пожилой из них. - Думал, один к ней пристроился?
- Не скрою, думал, - в тон ему весело ответил Петр.
- Кончайте, будем ужинать. А я решила, ты смылся, - из-за занавески вышла девушка с чайником. - Кончайте. Хоть бы на деньги играли... Надоело. Листик на листик. У валета морда похожа знаешь на кого? Забыла. Красивый парень, валет, усы, правда, вверх тормашками.
- Ты, валет, мотай отсюда, - сказал Петру парень в ватнике, наброшенном поверх майки. - Поставь миску и мотай.
- Куда? - Петр поставил миску на ящик.
- Ну, чего я тебе буду объяснять?
- Хочешь, встану вверх тормашками? - сказал Петр.
- Чего ты лезешь, чего задираешься? - подступила к парню девушка. Чего он тебе сделал?
- Ничего он мне не сделал, - спокойно сказал парень. - Мотай.
- Что мне, с поезда, что ли, прыгать? - спросил Петр.
- Может, сначала познакомимся, а после прыгнете? - спросила девушка.
- Да она же стерва, - сказал этот парень.
- Какая она стерва? - сказал Петр.
- Нормальная.
- Ну, стерва, - сказала девушка. - Доволен? - и, поцеловав его, ушла за занавеску.
Наступила пауза.
- Леха, - обратился парень в ватнике к мальчишке, - ты пошел бы глянул, как там...
Поезд несся по степи; уже была ночь, ее начало.
Неба такого не бывает в городе. И луны такой не бывает. Яркая луна, чудесная.
Алеша с фонарем обходил платформы, проверяя надежность крепления, брезент, знаки...
Фонарь покачивался в его руке.
Дул ветер.
Теплый, не успевший еще совсем остынуть воздух двигался, перемещался, мягко останавливался на лице.
Они уже пили, ели.
Все забылось, все неприязни кончились. В раскрытых дверях вагона летела вечерняя степь, редкие огни.
- ...Ну бросила тебя жена, - говорил пожилой человек Петру. - Кто любит ящики от апельсинов, а кто апельсины.
- Какие апельсины? - спросил Петр. - И жена меня, в общем, не бросала. Я вообще принципиально против - чего? ящиков или апельсинов? - задал он себе вопрос.
- Ты хороший парень, - уже говорил Петру его сосед в ватнике. Золотой.
Петр его тоже обнял.
- У меня большие неприятности, Витя.
- Какие, друг? - Витя обнял его.
- Капитан 2-го ранга уехал с моей женой в Геленджик... Честно говоря, все это вранье.
- Что? - спросил дед.
- Все, - сказал Петр. - Геленджик, в частности.
- А где это, Геленджик? - спросила девушка. - Надо бы съездить туда на всякий случай.
- Нет никакого Геленджика, - сказал Петр. - Отменили Геленджик. За ненадобностью.
- Паспорт у тебя есть? - спросил Петра Витя.
- А у тебя? - спросил Петр.
- Давай на стол, - вдруг приказал Виктор.
- Мы, знаешь, везем строго секретное оборудование в абсолютно несекретные места, - сказала девушка. - У него на этот счет заскок. Бывает. Ты лучше мне покажи. - Она взяла протянутый охотно Петром паспорт, развернула. - Люблю фотокарточки на документах смотреть. Все на них как на колу сидят.
Она вздохнула.
- Витенька, и почему ты не капитан какого-нибудь ранга? - и, естественно, не получив никакого ответа, вернулась к изучению паспорта. Так, женат. Зарегистрирован брак с гр. Павловой Екатериной Алексеевной, 1939 г. Точка.
- Ну, хватит, - сказал Петр.
- Один ребенок, - продолжала она читать, - мало. Так, фотокарточка. Она вдруг повалилась от смеха. - Ой, помру! Собака! Надо же! А это что теперь, мода такая, собак на груди носить?
Петр отобрал паспорт.
- Что за жизнь! - говорила она. - Все женаты. Ни одного живого человека. Собаку носит. Тоска... - Она повернулась к Виктору, долгим взглядом посмотрела на него и спросила задумчиво: - Витя, милый, отчего ты такой... Может, я тебе чем мешаю?
- Мотала бы ты хоть в Геленджик, - оборвал ее Виктор. - Что тебе еще нужно?
- Откуда я знаю? - девушка весело развела руками.
- Зато я знаю, - хмуро сказал Виктор.
- Тебе-то откуда знать? - усмехнулась она. - Холодно что-то...
И ушла за занавеску.
Она появилась внезапно в очень красивой пушистой кофте. Напевая, прошлась загадочно мимо мужчин, вдоль двери.
Повернулась, демонстрируя обновку, и с той же значительностью, ни слова не говоря, исчезла за занавеской.
Следующие минуты были поистине каскадными.
Девушка, мгновенно переодеваясь за занавеской, застегивая и оправляя на ходу новые платья, блузки, кофты, сарафаны, все в бирках, этикетках, поправляла шляпу, двигалась перед этой небольшой, но внимательной аудиторией, плавно неся свое большое тело, увлеченная этой игрой, очень довольная, что ей все идет, и что она нравится - она понимала - и от этого была еще лучше.
В основном она обращалась к Петру, как к новому человеку.
- Платьице, - говорила она, - барахло. Но дуре - все к лицу.
- ...Со шляпой - один смех. В ГУМе - два часа... Ничего. Бухгалтше сойдет.
- В какую сторону поезд идет, раз все из Москвы? - спохватился Петр, но ответа не получил.
- А вот халатик, - вернулась девушка.
- Познакомился весной парень с девушкой одной, всем хорош, он славный парень был, по пятам за ней ходил, глаз... - напевала она, свободно двигаясь по вагону.
- Хватит выпендриваться. Уходи, - сказал Витя.
- Куда? - спросила она. - С поезда? Пожалуйста. Хоть сейчас. Мгновенно. С кем угодно, - она взяла за руку Петра, - хочешь, с ним. Хочешь? Только сразу.
- Пошла ты отсюда, - приказал Виктор.
- Я то уйду... - она запахнула на ветру свой халатик, очень легкий, а ты куда без меня пойдешь?
Виктор, уже не задумываясь, ударил ее по лицу.
Она засмеялась.
Он ударил еще раз.
Тогда Петр как мог - а он мог - ударом посадил его на пол в угол вагона.
И тут же получил сильную затрещину от девушки.
- А ты что не в свои дела лезешь? Чего выступаешь? - крикнула она.
Петр хотел отодвинуться от нее, но он не заметил, как рванулся из угла Виктор.
Он только почувствовал, как пол качнулся под его ногами.
Больше он не мог ничего вспомнить.
Проснулся Петр в общежитии, судя по тому, что в просторном помещении размещалось коек сто, одинаково застеленных.
В общежитии было пусто.
Петр лежал, накрытый одеялом, на матрасе без простыни, одетый, только без ботинок. Наволочка на подушке была свежая. Петр полежал еще без движения.
С улицы доносился непрекращающийся грохот, рев машин.
На тумбочке стояла кружка, накрытая большим куском хлеба.
Петр хлебнул - думал, что вода.
Оказалось, водку оставили.
Сидя на кровати, молча поел хлеба, глотнул с трудом остатки из кружки. Осторожно сунул ноги в ботинки.
Радио в общежитии работало очень громко в эти часы: передавали программу "Маяк". Потом сказали московское время: что-то около трех часов утра.
Здесь же был полный день.
Жара, ветер.
Пустая единственная улица комбината с плакатами и портретами передовиков.
На деревьях от зноя и ветра - ни листика.
Памятник Ленину в скверике, обнесенном свежевыкрашенным заборчиком.
Грохот, пыль, темная, какая бывает в угольных поселках, в рудных.
Петр шел по мосткам мимо глубокого, в несколько ярусов, карьера открытой разработки руды.
Пыльное марево висело над карьером, экскаваторы врезывались в породу, непрерывным потоком двигались самосвалы, в которых водители с почерневшими лицами с трудом выкручивали на поворотах свои тяжелые машины.
К транспортерам тянулись ряды вагонеток; здесь же, рядом, проходили железнодорожные пути.
Ритм рабочего дня нарастал, в него уже были втянуты сотни людей за баранками машин, пультами управлений, стоя с лопатами у вагонеток или перегоняя по путям маневровый...
Ветер в этом поселке был удивительный - Петр это почувствовал вполне. Он дул со всех сторон, бросал в глаза песком, вырывал из рук прохожих газеты, если они пытались читать, раскачивал плакаты с объявлением нового фильма, немыслимо обращался с юбками, зонтами и шляпами.
- Автобус в город? - спросил Петр у дремавшего водителя.
- В город, - сказал водитель. - Скоро тронемся.
- Где у вас тут воды выпить? - спросил Петр.
- А вон столовка, - кивнул водитель.
Петр попал в столовую в неудачное время. На комбинате был обеденный перерыв.
Рабочая столовая была размерами похожа на общежитие: здесь одновременно могли с помощью двух линий самообслуживания обедать человек двести.
Как раз столько и было.
Все это великое воинство молодых, чумазых, голодных людей в рабочей одежде умывалось, гремело подносами, разбирало свободные столики, переносило стулья через зал над головами, несло полные подносы, покупало воду в буфете, толкалось у мороженщицы, весело переругива-лось друг с другом, а те, кто постарше, степенно хлебали свои щи, разворачивали принесенные из дому припасы, и кто мог, не желая выстаивать очередь, кормился булками и молоком из картонок...
Петр продвигался с подносом вдоль длинного ряда.
Может быть, он отложил бы эту затею с едой. Тем более и денег у него не было, кроме мелочи, но, встав в общий поток, не так просто из него выйти.
Уже двигаясь с подносом, на котором стояли две чашки киселя и кусок хлеба, Петр из-за чьих-то спин, плеч, сквозь углы от поднятых перед глазами подносов увидел вчерашнюю девушку из вагона.
Она передавала подносы на целый стол, за которым сидели вплотную ребята и девчонки ее возраста и моложе, с нетерпением ожидая тарелок с горячими щами, стуча ложками, переговари-ваясь, а девушка отвечала всем сразу, со всеми сразу разговаривала, смеялась чему-то, кого-то решительно выталкивала из общей очереди, если кто-то пытался влезть...
Она была явно в своей среде, среди своих, в своем единственном мире все ее знали и она всех.
Вот и перед ней тарелка, она берет хлеб и, не торопясь, не обжигаясь, со вкусом принимается за еду.
Первым желанием Петра было подойти к ней, но постепенно, пока он смотрел на нее, на тех, кто был с ней, и снова на нее, это желание проходило. Кто он для нее? Зачем?
Автобус из поселка, в котором ехал Петр, был набит битком возвращающимися с работы, со смены.
Окон в автобусе не открывали: дорога шла все время вдоль разработки, пыль была страшная - солнца не видно.
Перед входом в управление Саша спросил:
- Зайдем или подождешь здесь?
- Нет-нет, - сказала Катя. - Я подожду на улице. Только ты недолго?
- Полчаса, не больше.
И летом в бесконечных коридорах управления горели лампы дневного света. По коридорам деловито спешили служащие и посетители, бродили командированные, неуловимо заметные в общем потоке, бойко пробегали молоденькие девушки в укороченных юбках, в проносящихся лифтах говорили о футболе, о жаре, о предстоящем субботнем выезде за город; машинистки, разомлев от летнего солнца, стучали с некоторыми паузами. У дверей кабинетов покорно сидели посетители.
Какие-то молодые люди - очевидно, служащие управления - пили пиво на подоконнике - рядом с буфетом, на теневой стороне, - и это доставляло им, судя по всему, несказанное удовольствие.
Ничего нового Саша не увидел, перемещаясь по этажам и коридорам, встречая все время знакомых ему людей, и многие из них, как будто в силу необъяснимой договоренности, спрашивали у Саши примерно одно и то же: "как дела?", "как жизнь?", "ну, что нового?" или же в обратном порядке "ну, что нового?" и т.д. - да и Саша, захваченный этой игрой, задавал те же вопросы, что и все, и отвечал: "ничего", "так себе", "отлично", "все по-старому", "через раз", "полоса на полосу не приходится", - сказав последнее, он больше ничего уже не говорил, только кивал головой по дороге к нужному ему кабинету.
Там была уже очередь, но секретарша, заметив Сашу, улыбнулась и сделала знак, что он может тотчас пройти.
Саша как-то замешкался, тоже улыбнулся секретарше.
Петра в приемной не было. Незнакомые лица в ожидании.
Нет Петра.
Саша посмотрел на обитую черной кожей дверь, в окно, на какой-то пейзаж, висевший над столом секретарши, еще раз на секретаршу.
Повернулся и вдруг вышел, ни слова не говоря, оставив в некотором недоумении секретаршу.
В коридоре Саша как-то устало прошел в самый конец, где было место для курения, и сел в угол на широкую длинную скамью, какие бывают только на вокзалах, в милициях и больших учреждениях.
Он посмотрел на часы, закурил. В голове у него вертелись бесконечные вопросы и ответы: "как дела?", "ну, как жизнь?", "так себе" и еще, конечно, "полоса на полосу..." - тут все вопросы и ответы на этом, как и в прошлый раз, закончились.
Катя ходила чуть в стороне от управления.
Заглянула, чтобы убить время, в мебельный магазин, оказавшийся рядом, но ничего из мебели она не видела и видеть не могла, а смотрела через витрины только на выход из управления.
Мимо нее проносились кресла ножками вверх, диваны, зеркала, кровати, и хотя вокруг было немало праздных людей, но Катя отчего-то мешала более других - ее постоянно окрикивали, заставляли прижиматься к шкафам, и даже один раз она вошла в шкаф, потому что мимо несли какую-то чрезвычайно громоздкую вещь.
Катя из своего укрытия не разобрала, что именно несли.
Перед ней медленно плыло что-то великолепное, из 19-го века, в золоте и даже с нимфой и двумя летящими ангелами - один играл на трубе, - никогда Катя не видела таких вещей.
Саша посмотрел на часы. Прошло ровно полчаса. Коридор.
Таблички с фамилиями, номера. Вот и его кабинет. Табличка, его фамилия. Саша остановился, поглядел на свою дверь, как бы изучая. Лифт.
Кнопки, кнопки - вот она, нужная - 1-й этаж. Спускался.
Видел себя напротив, в зеркале лифта. Катя ждала его у входа.
- ..? - спрашивает она молча.